«Ботинки, полные горячей водкой (сборник)» kitabından alıntılar, sayfa 2
Женщины думают, что мужчин интересуют женщины. А мужчин интересует секс.
Обремененные женщиной пить не умеют: они не пьют, а мучают женщину. Это очень разные занятия.
Очарованно смотрю на ее шею утром, на висок; и еще тонкие вены вижу – там, где белый сгиб руки.
Она так дышит, как будто я молюсь.
Подари ей бессмертье, слышишь, ты, разве жалко тебе.
…Но ты подарил, подарил; я знаю, знаю…
Молчу, молчу.
— Баба служит, а мужик в тревоге живёт, только прячет свою тревогу, — слышал я тихий бабушкин голос за неприкрытой дверью. — Бабью жизнь мужику не понять, нас никто не пожалеет. А нам мужичью колготу не распознать.
— Колготу? — спросила моя жена.
— Колготу, суету, муку, — пояснила бабушка.
— Баба в служеньи живёт, а мужик в муке... Или только мои такие были, не знаю, — вздохнула она и умолкла.
Жилка"Верность и восхищение- только это нужно мужчине, это важнее всего, и у меня было это, у меня этого было с избытком!"- вдруг вспомнил я с благодарностью.
Потом, много лет спустя к словам «я люблю тебя» всегда начинает крепиться подлое «но». Я люблю тебя, но. И я тебя люблю. Но…
В нем присутствовали черты,которые так симпатичны мне в людях мужского пола:он был совершенно равнодушен к деньгам,мог сорваться и приехать на помощь в любое время дня и ночи,никак не выказывал больного и суетливого интереса к женщинам и никогда о них
не говорил.
Здесь долго люди не пьянеют, хотя пьют жуткими мерами. А потом вдруг становятся даже не пьяными, а — с разрушенной головой, с черными руинами мозга. Потом это проходит, конечно.
Мы постояли с минуту, сжимая и разжимая кулаки. Не знаю, как братик, а я с трудом сдерживался, чтоб не лязгать всеми зубами.
– Ты чего ко мне прилип? – спросил братик.
– Сам ты прилип.
Мы так и не двигались с места.
– Смотри, – сказал братик, – Муравейник.
– И что? Предлагаешь заночевать в нем?
– Я вспомнил, что муравейники бывают только на южной стороне деревьев.
– Ну?
– Юг – там.
– На юг пойдем? И куда ты надеешься придти? В Крым? – я нарочито говорил деревянным языком, смиряя буйные челюсти.
Я жестокий. Черствый и ледяной. Я умею соврать, сделать больно, не чувствовать раскаянья. Я получаю по заслугам, получаю по каменному лицу; но там, где должен быть камень, уже глина, и она ломается, осыпается, оставляет голый костяной остов. Черствый, и ледяной, и мертвый.
И только одна жилка живет на нем, и бьется последней теплой кровью.
