«Санькя» kitabından alıntılar, sayfa 4
Саша взял чей-то валяющийся на полу автомат и выскочил на улицу: четвертый мог убежать, наверняка уже убежал. Или…
На улице громко играла музыка. Саша даже остановился на мгновенье, не поняв, что это, откуда.
Неподалеку от входа стоял подъехавший только что «козелок» ночного патруля, в нем громыхала, треща на басах, магнитола.
Левая дверь «козелка» была открыта.
Саша обошел машину и увидел водителя, ковыряющегося в салоне.
Встал напротив, передернув затвор.
Водитель развернулся, улыбаясь, вытирая грязные ладони ветошью. Посмотрел на Сашу, снова сунулся в салон и выключил музыку.
— Заколебала сигналка, верещит… Мы ее музыкой глушим. Где летеха-то? Спит, гусь? — сказал, оборачиваясь. — А у нас печка не работает. Гребаная колымага…
Секунду они смотрели друг на друга. В здании раздавались крики и хриплые матюки. — Чего там? — спросил водитель, сгоняя улыбку с лица и вглядываясь в Сашу. — Ты из молодых, что ли, эй?
— Руки вверх! — сказал Саша, черт знает, откуда выпала у него эта глупая фраза, но ничего другого он придумать не смог.
...Зимняя дорога всегда более тосклива, чем летняя.
История каждые сто лет повторяется, ходит по кругу. Сначала кровавый мороз, потом оттепельные сопли, потом развал, потом снова кровавый мороз, и так далее...
От целого народа вы требуете покаяния за содеянное им, как будто это поправит вашу кромешную тоску о не содеянном вами.
В деревне, на чистом воздухе, всегда курилось хуже - в городской душной заразе сигарета идет за милую душу, а в деревне, когда легкие получают полный разлив свежести, так что голову кружит, никотин сразу становится неуместным.
"Интересно, а если стариков заставить рисовать - их рисунки будут такими же яркими, как у детей?"- подумалось Саше.
-Встал Санькя, что встал-то, - сказала бабушка, шедшая со двора.- Пойдем завтрикать.
Яичница с салом, помидорами и кабачками - неестественно яркая, словно рисунок ребёнка, - источала аромат, подрагивала и побрызгивала, как живая и радостная.
много ли нужно ещё до ада?
Целовались тихо, вдумчиво и даже аккуратно, словно слепые – изучающие друг друга губами.
Хомут вылез из саней, подошел ближе. – Санек, ты, что ли? – спросил он голосом, в котором слышались крепко замешанные и ненаигранные суровость и почти веселость. Но и за суровостью, и за веселостью едва различимой жесткой нитью чувствовалась смертная тоска. Нить была жестка и крепка настолько, что ей и удавить можно было и удавиться.
