«Семь жизней (сборник)» kitabından alıntılar, sayfa 2
…за столом родители посадили младшую дочку между собой, чтоб заботу о её кормлении разделить пополам.
Затем выложили на стол телефоны. Телефоном жены тут же завладели старшие дети. В телефоне отца семейства не было ничего, кроме нескольких сотен номеров. Фотографировал телефон исключительно чёрные квадраты, в музыкальный раздел вмещались только спонтанно избираемые фрагменты, тут же выдавливавшие предыдущие записи, имелось две игры, но смысл их и суть было не разгадать.
Младшая огляделась и мяукнула.
– Сейчас будет тебе лимонад, сырники, котлета, картошка-пюре, – сказал ей отец семейства.
– И я буду лимонад! – оторвался сын от телефона.
Старшая дочь смолчала: она любила вести себя самодостаточно. Зачем суетиться, если лимонад ей всё равно достанется.
Не глядя, я отдал ему книжку — в мягкой обложке, зарифмованную просто и красиво — как всякая человеческая жизнь, где мы не слышим рифм, а они всё время есть, на каждом шагу.
«Значит, я не чудовище, раз мне чудовищно, – вяло, с чёрной тоской в мозгу каламбурил Верховойский. – Чудовищу ведь не может быть чудовищно – ему всегда нормально…»
А там, с той стороны океана, нет никого, кто пожалеет о твоем исчезновении: хотя мама. да. Но маме всегда можно отправить открытку, что-то наврать, мамы созданы для лжи, в каком-то возрасте они способны, как идеальные приемники. настроиться на одну твою лживую волну - и слушать её бесконечно.
Если в каждой воронке посреди асфальта, куда попала шальная бомба, поставить цветок, а в месте гибели одной или другой машины -- крест, то от креста до цветка будет по этой дороге где минута езды, а где и меньше, но нигде -- больше.
Жизнь устроена так, что ты – верней, твой незримый дом в этом мире, – постепенно начинает обрастать могилами твоих сверстников.
Тех, кто был немногим старше или чуть моложе тебя.
Сначала гости редки, и ты удивляешься каждому новому кресту.
Говорят, потом их будет так много, что ты даже не пойдёшь туда искать всех, кого знал: надоест удивляться.
А когда их всего несколько – что ж, можно заглянуть. Холмик ещё тёплый, земля не осела. Немного листвы на свежевзрытой земле – пусть листва.
Отчего-то до сих пор это не случалось зимой, всегда какая-то листва кружила под ногами.
Земная жизнь ничтожна, все блага ее отнимаются смертью.
Теперь я прибираю квартиру, на подоконник прилетели голуби и топчутся там, я толкаю тапок и уже знаю своё счастье: у меня есть моя маленькая, беленькая, приговорённая печень ждёт – вы же любите руины, отчего вы находите, что разрушение – зло? Разрушение – работа, не хуже любой другой, она требует крепости духа и последовательности, не всякий справится с этим – может оступиться, пожалеть себя, ухватиться за край, выползти, скрежеща когтями, упираясь подбородком, зная, что если не сейчас – то никогда.
Но спасают живых, несчастных. Зачем спасать счастливых и мёртвых.
И то, думаю, подходя к окошку и глядя на деревню: разве здесь есть кто-то, кого бы не простили.
И заново, в молитве, начал всех перечислять, кого помню – и сильных, и слабых, и расслабленных, и одержимых, и трезвых, и похмельных, и род позабывших, и выродившихся вовсе, – а я всех помню, всех.
