Kitabı oku: «Табу», sayfa 3

Глава 7. Ксения

Тимур живет у нас уже вторую неделю, но следующие семь дней Сергей занимается делами в России. А это означает, что семейные завтраки становятся обязательными и ежедневными.

Анжела приезжает только после завтрака, а это значит, что к столу я выхожу, как есть, без макияжа, разве что умывшись и расчесавшись. При резком дневном свете на моем лице видны морщинки в уголках глаз и губ, но меня это никогда не волновало так, как теперь. Через четыре таких завтрака я прошу Анжелу впервые приехать ни свет, ни заря. И в пятницу выхожу при полном макияже, с ним я чувствую себя защищенной.

Но на лице Тимура написано разочарование. Сергей в этот день, по закону подлости, пьет только кофе и уезжает даже раньше, чем мне подают овсяную кашу на воде.

Я остаюсь наедине с Тимуром.

– Ты стала краситься даже к завтраку?

Ковыряю ложкой грейпфрут и легкомысленно пожимаю плечами. Какое ему дело? Хотя внутри меня все дрожит и вибрирует, но, наверное, от голода, а не потому, что он заметил.

Он вдруг перехватывает мою руку. Я пугаюсь его резкого прикосновения и отдергиваю ее, как будто обжегшись.

– Что ты творишь?

– Всего лишь взял тебя за руку. Зато теперь ты смотришь мне в глаза. Нет, не отводи их опять в сторону. Посмотри на меня, Божья Коровка!

Снова. Эта. Дурацкая. Кличка.

Из вредности закрываю глаза. И слышу:

– Блядь! Да что с тобой такое?

– Во-первых, не смей прикасаться ко мне. Во-вторых, меня зовут Ксения. И точка. Никаких насекомых. Никаких кличек. Никакого мата. Ясно?

Он отпускает меня.

– Барыня Ксения Михайловна, – елейно тянет Тимур. – Вашу кашу принесли. Кушайте, пожалуйста.

Открываю глаза. Но никакой каши нет. Обвел вокруг пальца. А ведь как знала! Не слышала же шагов или звона посуды.

В этот момент слышу щелчок дверного замка. Дергаюсь всем телом. Закрыв дверь столовой, Тимур, хищным медленным шагом, идет прямо на меня.

– Встань.

Цепляюсь в белую скатерть до побелевших пальцев. Он это видит, а поэтому просто сжимает мое плечо и рывком ставит меня на ноги.

– Когда я говорю, ты делаешь. Понятно?

Что он себе позволяет? Я медленно качаю головой.

– Нет, ты меня выслушаешь.

Он цедит слова с невероятной яростью, выплевывая их, как шелуху от семечек. Какого черта он такой злой сегодня утром?

– Что, вчера ни одна честная давалка не навестила?

– Блядь, – снова ругается он. – Нет, ты правда хочешь знать именно это? А хотя да… Тебе ведь это понравилось. Хочешь я буду за завтраком рассказать тебе, как мне вчера отсосали?

– Это все?

Он кривит свои губы, а лоб прорезают глубокие морщины. Сейчас я на каблуках, конечно же. И только поэтому могу практически смотреть ему в глаза, мы на одном уровне.

Внутренне я вся дрожу от мысли, как же это должно быть страшно, если он будет нависать надо мной, в то время, когда я буду без обуви. Без спасительных сантиметров, которые добавляют мне значимости.

– Не все.

Его палец вдруг ложится на мои губы. Он давит им так сильно, что кривит мой рот, одновременно с этим размазывая губную помаду по щеке.

– Тебе это не нужно. Поняла? Не по утрам точно. Можешь отправить своего стилиста к чертям, потому что с этим ты выглядишь лет на десять старше.

Вряд ли это правда. У меня тоже есть глаза, и я смотрюсь в зеркало.

Но сейчас я не готова спорить. Не тогда, когда его большой палец все еще на моих губах. Очерчивает контур рта. Проникает внутрь. Скользит по нижней губе, и при этом стальные глаза темнеют под натиском расширяющихся зрачков.

Он стоит так близко, что его запах заполняет мои стерильные легкие. Я не чувствую запах собственной косметики и духов, но я ощущаю запах кожи Тимура. Чертовы нотки мяты и сандала, а еще все тот же мускусный мужской аромат.

Коктейль из секса, пота и чего-то еще, о чем я просто не знаю. И никогда не должна узнать.

Он превратил мое лицо в уродство, но я не могу сбросить его руку и не могу велеть ему прекратить. Он смотрит на мой рот и то, как его палец скользит по моим губам. Задевая щеку, подбородок.

Я почти не дышу. Для меня и так слишком много ощущений. Запахов. Странных необъяснимых вибраций, от которых мои коленки готовы вот-вот превратиться в желе.

Тимур сильнее давит на мою нижнюю губу, заставляя приоткрыть рот.

Его большой палец проникает в мой рот. И мои губы вдруг смыкаются вокруг. Его кожа солоноватая на вкус, и это единственное, что я способна проанализировать. Все происходящее и так находится за гранью моей реальности.

– Оближи.

Я не двигаюсь.

И тогда Тимур убирает руку, но тогда же берет мою руку, высовывает язык и проводит по центру моей ладони.

Я хватаю ртом воздух, не веря в то, что это действительно происходит со мной. И с ним.

Господи. Он только что облизал мою руку. Зачем?

– Видишь? – говорит он. – Это не так сложно.

Тимур снова ведет самым кончиком языка по моей раскрытой ладони, при этом по-прежнему глядя на меня. Мне щекотно, но смеяться не хочется. Мне жарко, влажно, а еще душно. Испорченный макияж ерунда в сравнении с тем, что он сейчас делает со мной. Переступает какую-то очередную грань между нами, а я не уверена, что успею воздвигнуть новые стены. А мне важно, очень важно держаться от него, как можно дальше.

Он крепче перехватывает мою ладонь на этот раз обеими руками, а потом говорит:

– Представь, что я делаю так у тебя между ног.

А после снова лижет раскрытую чувствительную кожу, ведет языком по линиям, читая мое будущее, обрекая меня на то, чтобы помнить, весь остаток жизни помнить каждое чертово мгновение этого нереального утра.

Его голова так низко склонилась над моей рукой, что я могла бы запустить другую, которая безвольно висит вдоль тела, в его жесткие волосы. Потянуть сильнее, показывая, как мне нравится. Или не нравится. Но я стою, как громом пораженная, пока языком он выводит на моей коже восьмерки и круги.

Дверная ручка вдруг дергается.

Дай бог, чтобы это были слуги, а не Сергей.

Это помогает скинуть морок. Второй рукой я бью Тимура по щеке. Удар выходит смазанным и ему вряд ли больно. Но получается хотя бы громко.

Тимур выпрямляется. Хватается за щеку, отпуская меня.

– Не смей. Меня. Касаться, – выплевываю каждую букву с презрением.

Хватаю со стола салфетку и прикрываю лицо. Открываю дверь и едва не сбиваю с ног слуг со своей овсянкой.

Больше никаких чертовых завтраков в семейном кругу.

Потому что мы с ним никакая не семья, как бы Сергею не хотелось обратного.

Глава 8. Тимур

Я больше не могу смотреть на водку, виски и джин, а еще у меня больше не встает. Плевать, какая лакшери шалава на этот раз облизывает мой член. Не мужик и ладно.

– Бля, чувак. Ты что, вообще не уходил отсюда?

С трудом раскрываю глаза. Передо мной стоит Марат. Мы пришли в клуб вместе, но какого черта он делает вид, что уходил, а я остался? Это гребанная шутка?

– Тим, прошло два дня.

Ах, вот оно что. Два дня назад, когда я чуть не трахнул свою мачеху.

Пожалуй, если я все еще помню об этом, то я слишком мало выпил.

– Да стой ты! Куда тебе еще? Ты вообще ел хоть что-то?

Пожимаю плечами. Говорят, водка очень калорийная. Мне хватит, чтобы не сдохнуть. Хотя эти шлюхи даже не заметят, если я сыграю в ящик.

Одна из них продолжает трудиться над мои вялым другом. Но там полшестого. Без вариантов. Тяну ее за волосы, заставляя оторваться.

Размазанная помада на ее губах напоминает о том, что я пытался забыть все эти два дня.

– Убирайся. И ты тоже, – бросаю Марату.

Мне мало. А он мешает.

– Чувак, да что с тобой?

Ну, у меня стоит на мачеху. Сойдет?

– Все будет хорошо с твоим коленом, – успокаивает Марат.

Ах блядь, у меня же еще и колено. И жизнь пошла по бороде. Нет повода не выпить.

– Завязывай.

Марат отодвигает бутылку в сторону.

– Серьезно, с тебя хватит, Тим. Ты похож на труп. Проспиртованный уродец из кунсткамеры. Давай на выход. Серьезно, два дня? Неужели ты провел на этом диване два дня?

Это было не сложно. Не понимаю, чему он так удивляется.

Ноги меня не слушаются. Чертово колено простреливает острой болью. Все эти два дня я, конечно, его не разминал и не разрабатывал. Секс по-собачьи не в счет.

Кое-как Марат помогает мне встать.

Блядь, я жалок. И от меня несет помойкой. А еще я все равно не забыл, как сильно хотелось убрать с ее лица эту помаду. Она мне так нравилась тем, что по утрам не была накрашенной. Не превращала свое лицо в маску, что я взбесился, когда снова увидел ее боевую раскраску.

Марат грузит меня на заднее сидение своего огромного внедорожника, а после чешет затылок.

– Тебе бы прокапаться, но черт возьми… Засечет пресса, отец тебе пропишет такой пиздец, рад не будешь. А ну, дай свой телефон.

Да просто пусть отвезет меня домой. Или нет. Лучше не домой. Там она. Просто куда-нибудь отвезет, где я смогу сдохнуть. От боли в колене.

И голове.

И где-то между ребер, где сроду ничего не болело.

– Ага, ага. Я понял, – с этими словами Марат садится за руль, трогается, а после я прихожу в себя уже в каком-то стерильном помещении, где все такое белое, что аж глазам больно.

Болит по-прежнему все.

Хочу перевернуться на другой бок, но чьи-то холодные пальцы впиваются в мою руку, не давая мне дернуться.

Сука, теперь у меня еще и белочка. Это ведь не может быть она?

Но надо мной, поджав губы, действительно склонилась сама Божья Коровка. И именно она держит меня за руку. В которую воткнута игла. А над головой раскачивается пакет с каким-то раствором, который, очевидно, должен поднять меня на ноги.

Но вместо этого поднимается что-то еще.

Сейчас? Серьезно?

Нет, я слышал, что мужской организм несколько примитивен, но неужели настолько?

Брови Божьей Коровки медленно ползут вверх, когда она переводит взгляд на мой пах. Мягкие спортивные штаны не скрывают палатку.

И теперь, когда она смотрит на мой член, стояк становится только увереннее.

Вот сейчас, пожалуй, самое время подохнуть. Но колено больше не болит, сердце бьется нормально, хотя и царапается о ребра, как будто стало больше. А в желудке больше не плещется кислота. Ее прикосновение работает куда лучше, чем раствор глюкозы.

– Убери руку.

Мой голос хриплый, посаженный. Как у алкаша. Которым я, собственно, сейчас и являюсь.

– Так это у тебя от того, что я просто взяла тебя за руку?

Но пальцы она все-таки разжимает. Подействует не сразу, но должно. Закрываю глаза и вспоминаю мокрый рот проститутки.

Вот, помогло.

Дышу ровнее. Напряжение спадает. Отлично.

И тут она снова берет меня за руку. И даже гладит пальцем мою ладонь.

Будь я проклят!

В этот же момент Божья Коровка хмыкает. Впервые. Это еще не смех, но уже кое-что.

– У тебя опять встает, – весело сообщает мне она, как будто я не знаю.

Она убирает руку, и я впервые вижу на ее накрашенных губах что-то отдалено напоминающее улыбку.

Член в штанах дергается. Не стоит благодарности, называется.

– Где я? – откашливаюсь я.

– Мне позвонил Марат. Описал твое состояние. Я не придумала ничего иного, кроме как привезти тебя в клинику к своему косметологу. Я достаточно плачу ему за конфиденциальность, а у меня нет в этом городе знакомых врачей, кто бы не растрезвонил всем СМИ о твоем состоянии. Ну или я могла привезти тебя к бабушке.

Я улыбаюсь в ответ. Бабушка у меня гинеколог, вряд ли это хорошая идея.

– Спасибо.

Короткое слово дается тяжелее всего. В рот словно сено напихали. Каждая буква царапает глотку.

– Не стоило так надираться, – мягко говорит Божья Коровка. – Я думала, ты спортсмен.

– Бывший.

– Но жизнь ведь продолжается.

– Да что ты знаешь о неудачах? – это звучит грубо, но я не могу остановиться.

Она каменеет в углу кабинета. Идеальная в своем облачении, строгая мачеха, которая пришла на помощь пасынку. Стянутые в ракушку волосы, нитка жемчуга на блузке и приталенный пиджак. Юбка старушечьей длины и каблуки.

Я бы поверил, если бы не видел огонь в ее глазах в тот вечер. Но иногда мне кажется, что я сам его придумал. Особенно, когда она смотрит на меня непроницаемыми зелеными глазами.

– Ты в двадцать четыре вышла за моего отца и горя не знала, не так ли? Всегда были деньги. Всегда была орда слуг, готовых исполнить твое желание. Разве тебя когда-нибудь ломали так, что ты не могла подняться с постели по утрам? Отбирали то, чего ты хотела больше всего на свете, и говорили, что больше никогда, больше никогда, блядь, этого не будет! Что ты знаешь о неудачах, Божья Коровка, что взялась меня учить уму-разуму? Ты всего лишь на пять лет старше меня, но ведешь себя, как будто на все двадцать!

С ее лица сбегает вся краска. Губы кривятся, как будто она сейчас заплачет. Но она тут же берет себя в руки. Неприступная, бледная и замкнутая. Ее выдержка бесит меня, потому что рядом с ней я не могу держать себя в руках. А вот она может.

– Я буду в машине, – она разворачивается и уходит.

А я…

Опять все испортил.

* * *

Божья Коровка снова исчезла.

Теперь я знаю, что все без толку. Бухло не поможет мне в том, чтобы выкинуть ее из головы. Теперь в моей голове только она.

Я вижу ее в каждой случайной встречной. И каждый раз, когда темноволосые незнакомки оказываются кем-то еще, в груди что-то неприятно покалывает.

Чертова реберная невралгия. Доконает меня.

Что мне делать? Хер его знает. Примерно также я ощущал себя, когда только узнал о разрыве связок. Не мог принять. Отрицал. Спорил с врачом, не верил, даже когда смотрел на снимки МРТ. Этого просто не может быть со мной. Не в двадцать восемь на пике карьеры. Я отдал всю жизнь футболу. Покинув Россию в восемнадцать, я был уверен, что никогда не вернусь сюда. Разве что только ради участия в турнирах. Я никогда не ездил даже к отцу на каникулы. А кто бы стал, когда тебе уже больше восемнадцати?

Раз в полгода я приезжал только к матери в даунтаун.

Представляю ее лицо, если скажу, что… Гребаный стыд. Что я… что? Хочу увести у отца его вторую жену?

А я хочу?

– Тимур, ты слышишь меня?

Отец смотрит на меня. Вот он, тут. Ведь я уже давно не в Лондоне, я в Подмосковье. Мы сидим за одним столом во время очередного чертового бесконечного завтрака, с которых Божья Коровка научилась сбегать, а я – нет.

Твою мать, в какой момент я свернул в этот тупик? И как из него выбраться?

– Поедешь со мной? – повторяет свой вопрос отец, а я смотрю на него и думаю.

Ну ведь, по сути, он мне чужой человек, а?

Конечно, блядь. Всего лишь кормит, крышу над головой бесплатно дает, обучение в лучшей академии футбола оплатил и не в Зажопинске, а в Лондоне. Жизнь дал. А так – да, хер пойми, что за мужик сидит напротив и прямо-таки светится от идеи, что я могу заинтересоваться его гребанной работой.

Киваю, потому что в горле пересохло.

Я просто неблагодарный скот, вот я кто. Ну какая нахрен Божья Коровка? Почему мне сдалась именно она?

Натягиваю пиджак, галстук и сажусь в машину.

Мы едем после завтрака мимо дворов и развалин куда-то на север Москвы. А ведь я забыл, что жизнь может быть другой за пределами частных особняков. Знал ли я когда-нибудь реальную жизнь? В высотках, на оплеванных лестничных клетках? Нет. Работал ли я когда-нибудь, чтобы исполнить мечту и играть? Нихуя. Это отец оплачивал каждую мою хотелку, хотя и ненавидел все, что было связано с футболом. Надеялся, что однажды меня отпустит и что это просто прихоть.

Кроме себя и своих связок, мне даже обвинять некого в том, что я просрал такой шанс. Остался у разбитого корыта, так еще и бабу захотел не абы какую. А ту, что уже десять лет зовется моей мачехой.

– А чем… Ксения занимается? – откашливаюсь я, пока мы стоит в очередной пробке.

Отец отвечает, не отрываясь от экрана ноутбука.

– Благотворительностью. В основном… Создает видимость работы. Все, что от нее требуется, это вовремя появляться на нужных мероприятиях и заводить знакомства с нужными мне людьми.

От цинизма его ровного голоса мне вдруг также тошно, как было на третий день запоя. А еще становится предельно ясно, что если соглашусь вставать по будильнику и сменю треники на костюмы, то отцом мне уготована та же роль. Я буду работать на него и его связи. Никакой самодеятельности.

– Но она ведь… очень много работает, – неуверенно говорю. – Ее почти дома-то не бывает.

Отец пожимает плечами, не переставая изучать графики нефтяных котировок.

– Бабские заморочки. Уверен, в салонах и магазинах она проводит куда больше времени, чем на работе.

Мы приезжаем на очередной форум какого-то комитета при поддержке самых главных людей страны, где в течение трех часов тупо сидим и смотрим левые слайды в «PowerPoint», которые обязательно должны помочь бедным и не навредить богатым.

Замечаю, что депутат по правую руку от меня заснул, а журналисты потихоньку смываются, сворачивая оборудование.

– Сейчас вернусь, – говорю отцу, когда спикеры начинают сменять друг друга.

Вываливаюсь через черный ход и адски жалею, что не курю. Просто вливаю в себя черный кофе и молюсь, чтобы это быстрее закончилось. Рядом курят журналисты, не хочу подслушивать, но обрывки фраз сами долетают до меня:

– … Теперь снимаем сюжет про детский дом?

– Не-а, там вроде какая-то спортивная школа. На месте разберемся. Спонсоры будут стадион открывать. В два счета управимся.

Подхватив на плечо тяжелую камеру, они уже двинулись в сторону легковушки, как я окликнул их:

– Эй, мужики. Подкинете до города?

– Такси вызови, мужик. Где черти носят Василису?

– Тимур? – раздается удивлено. – Это ты?

А вот и мой счастливый билет.

Передо мной стоит подружка моей мачехи. Журналистка, кто бы мог подумать. Василиса еще дуется, но у меня только что появился второй шанс.

– Приве-е-ет, – обольстительно улыбаюсь. – Вот так встреча, а я как раз слышал что-то про спортивную школу? Вам ведь в ту же сторону, что и мне?

– Лиса, ты идешь? – окликает ее недовольный оператор.

– Езжайте! Я доберусь на своей.

Василиса отмахивается от него, не сводя с меня глаз.

– Жаль, что времени в обрез, – тянет она. – Ты же понимаешь, что я, в отличие от твоей мачехи, благотворительностью не занимаюсь?

Догадываюсь, что ты пиранья, которая палец по локоть откусит. Поэтому это еще одна причина держать от твоего рта самое дорогое.

– Запрыгивай. Ксения знает, что ты едешь?

От неожиданности я ударяюсь лбом о низкий потолок ее тачки. Божья Коровка будет там?

Что ж, это еще один повод смотаться отсюда к ней. Достаю телефон и пишу отцу смс. Знаю, что они тоже находятся в его черном списке, где безвылазно поселились спортивная одежда.

Но мне двадцать восемь и поздно уже что-либо менять. Я неблагодарная свинья.

Глава 9. Ксения

У меня уже заканчиваются доводы и причины не спускаться к завтраку, а Сергей, как назло, всю эту неделю проводит в городе. Я знаю, что мои отказы вызывают у него недовольство, но из двух зол – на протяжении часа сидеть в обществе Тимура или ругаться с мужем – я выбираю второе.

В конце концов, Тимур его сын, ему с его запоями, работой и алкоголизмом и разбираться.

Каждое утро я просыпаюсь раньше привычного времени и еду в офис, куда обычно заезжала не так часто, но теперь обстоятельства изменились. Туда же приезжает и Анжела, чтобы привести меня в порядок. Вопросов она не задает, не положено, но я все равно почему-то жалуюсь вслух на то, как много у меня дел, что приходится выезжать из дома не накрашенной.

Я намеренно пропускаю время ужина и всегда выезжаю из города так, чтобы гарантировано опоздать. Сергей не из тех, кто станет менять ради меня распорядок дня, а приемы пищи, когда он дома, у нас расписаны буквально по минутам.

Я оформляю доставку полезной еды прямо в офис, потому что не могу на каждый прием пищи ходить по ресторанам. Кто-нибудь обязательно донесет об этом Сергею. Моя еда полезная, сбалансированная и опять совершенно безвкусная в десятках пронумерованных алюминиевых и картонных коробках, которые мне доставляют ежедневно.

Я занимаюсь спортом даже чаще, чем обычно, потому что это единственная возможность законно сбросить кипящую внутри меня ярость.

А злость меня аж распирает. На Тимура, в основном. И меньше на себя. Прибежала, как наседка. Как наивная пустоголовая Лали, которая все равно прибежит к Тимуру, сколько бы раз он не вытирал об нее ноги.

А мне должно быть все равно.

Забота о сыне не прибавит мне плюсов в глазах Сергея. Мой рейтинг давно упал ниже уровня моря и даже в Арктике теплее, чем наши с ним отношения.

Пусть Тимур убивает себя с помощью алкоголя, думаю я, пока кручу педали. Пусть сидит на наркоте, мне плевать, думаю, пока качаю пресс. Мне до него нет никакого дела. Это его жизнь. А он ничего обо мне не знает и не знает, каково это терять все надежды разом.

Не знает!

Он, черт возьми, понятия не имеет, каково это терять по-настоящему!

Когда в груди дыра, а вместо чувств выжженная пустыня. Он ни черта не знает!

Я обнаруживаю себя возле боксерской груши, которую бью до кровавых костяшек, без защиты и на глазах у изумленного тренера. Кажется, он спрашивал меня, нужна ли мне консультация или помощь. Но я не услышала. Просто колотила грушу кулаками, стиснув зубы так, что теперь ломит в висках.

Позже, на региональном совещании, куда я отправилась сразу после спортзала, я чувствую себя недоделанным членом секретного Бойцовского Клуба. Нет никакой возможности скрыть синяки на костяшках, а правила приличия не позволяют мне натянуть рукава пиджака настолько сильно.

Я выдерживаю и чрезмерное внимание со стороны коллег, и шушуканий за спиной. И даже опешивший взгляд курьера из доставки, когда я, забывшись, расписываюсь в его планшете.

Ярость продолжает прибывать и затапливать меня с головой удушающей горячей волной. Я злюсь на весь белый свет, но на Тимура больше всего. Это только он виноват в том, как я себя ощущаю.

Это именно он выводит меня из себя, даже несмотря на то, что мы с ним больше не видимся. Он умудряется делать это даже на расстоянии.

Безвкусная белковая еда больше не лезет в горло, и я смахиваю полные, только открытые контейнеры в мусорную корзину. Хочется послать весь мир к черту, а еще закрыть этот ящик Пандоры, который Тимур, сам того не зная, всего лишь приоткрыл.

Столько лет я потратила на то, чтобы не осталось ни единой щели. Чтобы ни что не выдавало то, какой я была. И почему стала именно такой.

После обеда я еду в спортивный интернат, которому удалось выбить из спонсоров новое покрытие и оборудование для стадиона. Новенький газон странно смотрится рядом с облупленным зданием, на капитальный ремонт которого, пожалуй, ушло бы, как на два стадиона. Дети по-прежнему будут жить в спальнях, в которых зимой ужасно сыро и холодно, но зато у них будет новый стадион. В этом суть современной благотворительности. Слишком долго, медленно и редко мы можем исправить что-то жизненно-важное. Официальные лица тянут долгие речи о том, как важен для страны детский спорт, что эти мальчишки – наше будущее.

Это интернат. Дети здесь из бедных семей, большинство никогда не уезжают на каникулы к родителям, потому что ничего, кроме бедности и побоев, их не ждет. Им не привыкать к тяжелым условиям. И даже казенное колючее постельное белье для некоторых лучше, чем грязное дома.

Ярость продолжает кипеть в крови. Сегодня особенно тяжело смириться с цинизмом благотворителей. Они продолжают рассуждать о важности детского спорта, но как будто не видят деревянных крашенных, перекрашенных оконных рам. Интернат стоит в очереди на смену окон, уже третий год. Подождут еще, ведь сегодня им повезло со стадионом. В стране сотни таких учреждений, но даже одно из них нельзя привести в порядок от начала и до конца. От стадиона и до кончика прохудившейся крыши. Нельзя и все.

Последним слово берет директор интернета. По уму, ему бы давно пора на пенсию. Но никто не рвется занимать его место. Он говорит как раз об этом, хотя иносказательно, ведь вслух принято рассуждать только о будущем. Хорошо будет потом, а сейчас нужно только потерпеть.

Этот человек отдает последнюю копейку на благо интерната и мальчишек. На них новенькая форма, двух цветов, потому что сразу после речей они сыграют на новом покрытии. И многие стоят и переминаются с ноги на ногу, блестящими глазами глядя на новые сетки на воротах. На полосы на искусственной траве, которые до сих пор пахнут краской.

Поразительно, но в каждом из этих мальчишек я вдруг вижу Тимура. Когда-то, очень давно, он скорей всего был точно таким же. С острыми коленками, с которых сползали гетры. Нетерпеливо дергал ногой, желая только одного – поскорее оказаться на поле.

Как же так вышло, что ничего этого не осталось в его жизни?

Мне ли не знать, что мы всегда теряем самое дорогое вот так, в одно мгновение, которое проходит черной полосой, меняющей жизнь на «до» и «после». Это не финиш и не старт. Это новый круг с новыми условиями, который ты начинаешь оглушенный и сбитый с толку, и больше нет возможности начать заново. Повернуть время вспять. Побежать обратно, надеясь дважды войти в одну и ту же воду.

Звучит свисток. И нетерпеливые мальчишки срываются с мест. Занимают места на поле. Им еще просто верить в будущее, в то, что когда-нибудь потом все будет хорошо. А чтобы стать счастливыми, им просто нужно сыграть в футбол.

Седой директор разыгрывает мяч.

Я ни черта не смыслю в правилах футбола. Никогда им не интересовалась. Никогда не понимала, что сын моего мужа вообще нашел в этом перебрасывании толпой одного мяча.

Но теперь я понимаю, что так и должно было быть. Просто у каждого человека должно быть именно то, от чего только у него будет чаще биться сердце. Главное, что оно есть. И плохо, когда этого больше нет. Тогда и человека нет. Только оболочка, которая продолжает куда-то нестись, потому что так принято. По привычке жить дальше. А жить уже неинтересно.

Или бессмысленно.

– Да кто, блять, так играет?!

От этого крика даже рев на трибунах стихает. Сначала с лица директора сбегает вся краска, а потом он, наоборот, багровеет, рыща взглядом по трибунам. Нет, я знала, что футболисты из-за азарта матерятся, как сапожники, но чтобы при детях?

Игра на поле продолжается, но мне, думаю, пора идти. Пусть у этих детей все сложится лучше, чем могло бы быть. Не знаю, если я хоть еще один раз попаду в этот интернат…

– Да куда же ты, блять, бьешь?! У тебя что, две ноги левые?

Я словно натыкаюсь на невидимую преграду.

Мне показалось. Нет, мне точно показалось. И мне бы уйти или лучше бежать. А еще лучше просто стереть этот день из своей жизни, но вместо этого я медленно оборачиваюсь на месте, так что вещи моментально становятся хуже некуда.

Седовласый директор велит какому-то мужчине в костюме убраться со стадиона, потому что он совершенно не умеет следить за языком. У него широкие плечи, а еще он очень большой, этот мужчина. Сердце екает и сжимается в груди. Мне показалось, правда:

– Уйти? Да как, блять, уйти?! Кто их вообще учил так играть? Покажите мне этого человека!

– Убирайтесь! Кто вам дал право?! Я их и учил! – орет в ответ директор. – А что поделать, если нет нормальных тренеров, которые готовы работать за копейки! Все такие умные! А вы попробуйте их обучить!

Я хватаю ртом воздух, как пойманная в сеть рыба.

Господи, только не соглашайся. Не соглашайся! Я понимаю, что бегу, пробираюсь к нему сквозь толпу, которая только прибывает. Игра уже остановлена. Пацаны улыбаются и толпятся у ограждения.

Нет, нет! Только молчи!

Тимур оглядывает трибуны ненавидящим взглядом. Я понимаю его чувства и в очередной раз поражаюсь тому, какой он высокий и мощный. Он как будто возвышается над толпой, тогда как я безнадежно увязла в ней, словно в тресине.

– Тренеров, говорите, нет? – ревет он. – Да это ведь стыд и позор! Это издевательство вы зовете «Будущим страны»? А я вот возьму и попробую! Дайте мне работу, и я покажу вам, что такое настоящий футбол!

Хватаюсь за спинку пластикового сидения, чтобы устоять на месте.

Люди гудят одобрительно. Они любят таких отчаянных смельчаков.

А вот Сергей нет.