Kitabı oku: «А завтра было вчера», sayfa 5
– Да что ты понимаешь? – Панайотов хлопнул Гошу по плечу, – Сам подумай: здесь ты бежишь изо всех сил, а все равно в отстающих. Смотришь, а твой товарищ на БеЭмВе ездит, а ты – на трамвае.
– На «Солярисе», – уточнил Гоша, но спорить с Панайотовым почему-то не стал. Он и сам таким мысли частенько думал.
– Там честная и простая жизнь. Все равны. И пиво вкусное.
– Насчет пива – точно нет.
Но Панайотов отмахнулся, вытащил из сканера какую-то бумажку, посмотрел на нее, криво усмехнулся, скомкал и швырнул в мусорное ведро. В старое и покоцанное мусорное ведро, которое когда-то было желтым.
– Кира Энгельсовна, я нашел его! – Гоша взгромоздил на генеральский стол старое ведро. – Это точно оно!
Он перевернул ведро, бумажки разлетелись разноцветными птичками.
– Вот! Made In China. В 85 году такие точно не продавали. И вообще, я за этот день с ним сроднился, с закрытыми глазами его узнаю. Оно все это время было здесь, у Панайотова. Понимаете, кто его прибрал?
Его трясло даже сильнее, чем башню «Заслона». Кира Энгельсовна молчала и думала.
– Без ключа он бы не вышел за периметр. Собери мусор.
Гоша чертыхнулся и принялся подбирать бумагу.
– Стой! А ну покажи.
На ладони лежал комок. По виду небольшая листовка с хорошей типографской печатью. Расправив ее, Гоша прочитал: «Выборы 2025» и вопросительно посмотрел на генеральшу, а та уже включила монитор и что-то искала в архивных папках.
– Сюда смотри.
Запись с камер в лифте за позавчерашний день. Вот Кира Энгельсовна заходит в кабину, едет, потом выходит. Двери закрываются. Снова открываются: она заходит обратно и порывом ветра в кабину заносит несколько листьев и бумажку.
– Где это?
– Выход на внешний контур в Гостином дворе. Там приличный сральник, зато никто не суется. Когда я езжу в цоколь, пользуюсь этим выходом.
Двери лифта на записи снова открылись, Кира Энгельсовна вышла, поговорив на пороге с Панайотовым, который зашел вместо нее. Он нажал кнопку и опустил руку, стал рассматривать стену, пока кабина куда-то ехала. И тут он заметил бумажку. Поднял, посмотрел, задумался, потом оглянулся и спрятал ее в карман.
– Ферштейн?
– Неа, – честно признался Гоша.
– Вот и ключ. Панайотову его дали, чтобы он закрыл будущее. Он здесь работает, знает систему – только ключа и не хватало. А он повелся, ибо жизнь как-то не складывается уже сейчас, а что там в будущем будет – вообще караул. Трудно ему приспосабливаться, а мир все усложняется. Как там у классика: нужно бежать со всех ног, чтобы только оставаться на месте, а чтобы куда-то попасть, надо бежать вдвое быстрее…
Башня снова вздрогнула. Портрет Дзержинского на стене качнулся и съехал, приняв левый уклон.
– Так кто ему ключ-то дал?
Кира Энгельсовна поморщилась и придвинула к Мефодьеву помятую листовку:
– Тот, кого на этой бумажке нет.
Надо бежать вдвое быстрее… Гоша схватил ведро, схватил генерал-полковника Зильберштейн, сунул ее в ведро и понесся по коридору, словно за ним гнались черти.
– Ты охренел, Мефодьев?
– Не до политеса.
Как все изменилось: исчезли встроенные светильники и новые удобные диванчики. На стенах вместо панелей появилась известка и ядовито-зеленая краска. Форма военных напоминала то, что Гоша видел в советских фильмах. Но такое кино ему совсем не нравилось.
– ЭВАКУАЦИЯ! СРОЧНАЯ ЭВАКУАЦИЯ! – орало радио с шипением и треском.
– Какая эвакуация? – прошипела из ведра Кира Энгельсовна. – Здесь все и так давно эвакуированы из жизни…
– Помолчите… – Гоша сдернул с себя куртку и затолкал в ведро, прямо на генеральшу. Растолкал людей у лифта, заскочил внутрь и нажал кнопку вызова диспетчера.
Несколько секунд тишины, а потом откуда-то сверху, как боженька пророку, ему ответил голос Панайотова:
– Чего тебе?
– Гена, я с тобой. Возьми меня, я тоже хочу отсюда смотаться. Нахрен это будущее, ты был прав – в прошлом лучше. И это… там тоже не безопасно, я видел. Лучше вдвоем. Гена?
Пот тек по Гошиному лбу. Он изо всех сил старался смотреть в камеру честными глазами, и старался не думать, как его перекосило. Динамик молчал, и это молчание пугало Гошу даже больше металлического скрежета за дверями кабины. Неужели просек?
– А ведро тебе нахрена?
Гоша глупо хохотнул:
– Без него ты бы меня не узнал. А так сразу видишь, что это я. Неприметный я человек…
Динамик засопел и отключился. Кабина дернулась и, словно цепляясь боками за стены, поехала вверх.
В аппаратной горела тусклая лампочка. Но и ее света хватало, чтобы увидеть явный непорядок в датском королевстве. Панайотов был бледен и даже, кажется, напуган:
– Боюсь, чувак, у нас не все так просто.
От пульта летели искры. Гоша поставил ведро в уголок, стараясь не привлекать к нему внимания.
– Ты зачем пульт разворотил?
– Я сейчас тебе морду разворочу, – огрызнулся Панайотов и кивнул на потолок. – Все падает. Башня падает… Черт!
Он повернулся к Гоше и вдруг лицо его просветлело:
– Чувак, ты-то мне и нужен. Давай, помоги, тут осталось пару кнопок нажать. Эту и эту. И мы с тобой в 85-м.
Гоша занес руку, но тут ведро заговорило человеческим голосом:
– Не сметь! Мефодьев отойди от пульта!
Прежде чем Панайотов сообразил, что происходит, куртка отлетела в сторону. Раздался очередной удар и комната покосилась. Гоша откатился в противоположный угол, к ведру, из которого вылетела серая молния и вцепилась в рожу Панайотову.
– ААААА!!!
– Проверь ключ!
– На месте, но…
Но трогать пульт не было никакой возможности. Гоша беспомощно огляделся – швабра, деревянный стул, что-нибудь подобное… Ничего! Единственный стул был железным и намертво привинченным к полу. Об него и приложился несчастный Панайотов, пытавшийся отодрать от себя Киру Энгельсовну. Они катались по полу вопящим клубком, а Гоша понял, что совершенно ничего не соображает.
БУМ!
Пол снова ушел из-под ног. Лязгнула металлическая дверь, закрывавшая вход к аварийному люку, и широко откатилась в сторону. Гошу понесло туда, как на санках, бахнуло спиной об стул, но он проигнорировал адскую боль в пояснице и вцепился в гладкую железяку обеими руками.
А вот Панайотов не успел.
– Гена? Кира Энгельсовна?
Где-то далеко внизу стучала и лязгала застрявшая кабина. Панайотов висел на верхней ступеньке аварийной лестницы и сучил ногами, пытаясь зацепиться. Но на его несчастье башня дала крен, и лестница ушла в сторону. А еще на его штанине висела генерал-полковник Зильберштейн, и он никак не мог стряхнуть ее в шахту.
– …ты же сам хотел! – Панайотов пытался подтянуться и почти плакал. – Я тебе поверил! Я думал, ты свой.
– Я – мой. – Гоша подполз к люку, думая, как вытащить кошку, не вытаскивая Панайотова. – И у меня есть жизнь, которую ты хочешь угробить!
– Да какая у тебя жизнь? Я твое дело посмотрел: безотцовщина, неудачник, сам сына бросил. А там у нас будет завод «Ленинец», фестиваль молодежи и студентов, портвейн «Три семерки»… Наши фильмы, коммуналки и дворы, где все друг друга знают… Стройотряды… Все будут равны. Справедливость будет! Я же тебе помог, Мефодьев… Я ведро занес!
Ведро!
Гоша вдруг отпустил Панайотова и выпрямился. Следующим же толчком его отбросило в угол, но он успел ухватить то самое полинялое ведро и левой рукой нашарил в кармане зажигалку. Бумаги в ведре вспыхнули – вонючий пластик потек на пульт, покрывая искрящиеся контакты.
– Молодец, Мефодьев!
– Чувак, ты все портишь…
Комната накренилась в другую сторону, и Гоша выронил ведро, инстинктивно схватившись за край пульта, и… его не ударило током. Треклятое ведро погибло, но совершило подвиг Матросова.
– Выкуси! Я русский инженер! – хрипло рассмеялся Гоша, – Могу собрать работающий макет из говна и палок. Что нажимать?
Панайотов взвыл. Кира Энгельсовна явно лезла по нему наверх:
– Аварийную… потом восемь-четыре-три-раза-ноль-четыреста-семнадцать… затем код на табличке вверху… И перезапускай!
Почти ослепший от текущего в глаза пота, Гоша стал тыкать в кнопки, стараясь не промахнуться. Башню трясло, его мотало, и приходилось крепко держаться, чтобы не улететь.
Восемь…
– Не будь дураком! Ты же сам хотел стабильности!
Четыре…
– Чтобы никого не увольняли, все работали по распределению!
Ноль-ноль-ноль…
– Да убери ты ее от меня! Ненавижу кошек!
Четыреста семнадцать…
– Мефодьев, братан, не надо. Пусть все будет, как было. Не надо нам этого будущего…
