Kitabı oku: «Ошибка доктора Маделора. Серия «Мир детектива: Франция»», sayfa 3
Глава VIII
Прежде чем продолжать наше повествование, мы должны объяснить вкратце нашим читателям, какое странное сцепление улик, и какая ужасная фатальность привели госпожу Комбредель на подмостки эшафота. Вот в чем дело.
Анна Комбредель была ребенком, брошенным на произвол судьбы. Лет тридцать тому назад, в один прекрасный вечер, в Париже, некий негоциант из улицы Мэль, господин Батёр, представитель торгового дома: Евгений Батёр и Кº, производившего торговлю позументным товаром, в куче пришедшей к нему корреспонденции наткнулся на следующее странное письмо, адресованное на имя его жены:
«Дорогая моя Селина!
Помнишь ли ты еще свою маленькую кузину – Антонию?
Было время, ты ее так сильно любила, не смотря на разницу лет, нас разделявшую. Вспомни пансион, в котором учились. Эта я – Антония!
Скажу тебе, что я нахожусь в затруднительном положении… Или лучше – зачем, в самом деле, стесняться – в крайней нищете и бедности.
Ты вышла замуж, живешь, как прилично жить честной женщине, тебя все уважают, относятся к тебе с должным почтением! Ты не способна ни на что дурное, уверена в том, что муж твой тебя любит – одним словом, ты счастлива! Поймешь ли ты, что я сейчас скажу тебе? Как бы мне не перепугать, не смутить тебя? Выслушай меня!
Я оставила свое семейство, три года тому назад. С тех пор я пошла дорогой ошибок и заблуждений, и чем дальше я шла, тем все ниже и ниже спускалась. До меня дошли, впоследствии, слухи, что мой отец и мать сошли в могилу, отчаявшись увидеть мое возвращение на прямую дорогу. Но ни одно слово проклятия не сорвалось с их губ. Умирая, они простили мне мое поведение.
У меня к тебе просьба. Вот в чем она заключается.
Я вышла замуж в прошлом году. Фамилия моего мужа Лебордье. Он умер, три месяца тому назад, от раны, нанесенной ему ножом во время драки. Я готовилась в то время стать матерью…
Теперь у меня только что родилась дочь.
В настоящее время, я нахожусь во власти человека, от которого всего можно ждать. Он называется Пиэкер. Если я оставлю новорожденную девочку у себя, она, наверное, умрет и от нищеты, и от дурного обращения с ней.
У тебя нет детей! Ведь, правда, что у тебя нет детей? Хочешь, я отдам тебе свою девочку? Хочешь ли ты этого? Отвечай мне, Селина! Подумай и решись! Прошу тебя – поторопись со своим решением! Мне очень хотелось бы, чтобы моя дочь попала к тебе в руки.
Я живу на улице Маркадэ, дом №117.
Мне нельзя встать с постели. Жду тебя.
Антония».
Получив это письмо и прочитав его, господин Батёр остановился в нерешимости.
Он готов был уже сжечь послание. Но в нем заговорила совесть.
– Пусть жена сама решит этот вопрос! – подумал он про себя. И отнес письмо Селине.
Госпожа Батёр была женщина лет тридцати – с пухлой, кругленькой, розовой фигуркой! У нее были голубые глаза, весьма приветливые и нежные. Вся она, целиком, была олицетворением беспечности и лени.
– Это ужасно! – прошептала она, после прочтения письма и разволновалась.
– Нет, нет, это невозможно оставить ребенка в таком положении!
Она послала одного из своих приказчиков за экипажем. Надела шляпку, набросила шаль на плечи.
– Смотри, ты берешь на себя весьма тяжелую ответственность, – счел нужным добавить господин Батёр.
– Может быть, тебе хотелось бы, чтобы я осталась? – спросила Селина, с оттенком легкой иронии.
Батёр пожал плечами и вошел в магазин в таком настроении духа.
Подъехал экипаж и остановился перед дверью дома Батёров. Селина села в карету.
– Улица Маркадэ, №117! – крикнула она кучеру и экипаж тронулся.
Из магазина вышел господин Батёр и закричал вслед уезжавшей жене:
– Смотри, Селина! Пожалуйста, побольше благоразумия!
Через двадцать минут, молодая женщина приехала. Госпожа Батёр вышла из экипажа, толкнула дверь, в которой было прорезано отверстие.
В глубине тёмного и сырого коридора раздался громкий звонок. На стене, которая была грязной и влажной, стояла, вместе с нарисованной здесь указывающей рукой, надпись следующего содержания:
«Контора гостиницы размещается в первом этаже».
В доме находились «меблированные комнаты».
Над лестницей смутно вырисовывалось круглое окошко, через которое еле-еле проходил дневной свет. Дело в том, что окно выходило на очень узкий двор, похожий скорее на темный колодец.
Поднявшись на площадку первого этажа, госпожа Батёр наткнулась на толстую женщину, лет около пятидесяти. Это была хозяйка «меблированных комнат».
Она спросила:
– Что вам угодно?
– Мне нужно бы было видеть госпожу Антонию.
– Пятый этаж, комната №47.
Госпожа Батёр поднялась наверх, прошла каким-то очень тёмным коридором и остановилась перед дверью №47.
Она потихоньку два раза постучалась. И услышала ответ:
– Войдите!
Глава IX
Комната, куда вошла госпожа Батёр, выглядела невзрачно. Голые стены, плохенький комод, несколько стульев, маленький столик, колыбелька, в которой кричал новорожденный ребенок – вот и вся обстановка номера.
Колыбелька, с плачущим ребенком, стояла рядом с альковом. Из его ниши донеслись слова:
– Войди, Селина! Неужели ты меня боишься? Если ты никак не можешь осмотреться здесь – в темноте, подними занавески. И скажи мне, который час?
Госпожа Батёр подошла к кровати, на которой лежала Антония. Она колебалась, у нее внутри шла борьба. С одной стороны, как женщина, она не могла преодолеть в себе сочувствия и жалости к своей больной подруге, с другой – она не могла смотреть без отвращения на ту обстановку, которая свидетельствовала об ужасной нищете и позоре, с которыми успела свыкнуться несчастная женщина.
– Боже мой, какие мокрые и сырые стены!
В постели госпожа Батёр разглядела фигуру молодой женщины.
– Подойди ко мне, Селина! – сказала она, с какою-то странной беспечностью.
– Боже мой, бедная моя Антония, какое страшное положение!
– Ты хочешь, верно, сказать, что я немного изменилась, не так ли? Да, точно – пришлось многое вынести за эту неделю. Но, все кончено, кончено! На будущей неделе – его уже не будет здесь!
– Ты, следовательно, решилась расстаться со своим ребенком?
– Да, да – возьми мою девочку.
– Но, ты хорошо понимаешь, на что ты идешь. Ведь, это преступление! Наконец, это, просто, нечестно!
– Так надо!.. Меня вынуждают, заставляют поступить таким образом… Я уже тебе говорила об этом! – сказала Антония, с какой-то резкостью в голосе.
– Бедная Антония!
Госпожа Батёр устремила пристальный взгляд на больную. На глаза навернулись слезы, у нее не хватило духа, чтобы сказать ей еще что-нибудь.
Антония повернулась в постели, подложив руки под голову.
«Неужели она не отдавала себе отчета в своем поведении? Неужели она не понимала различия между тем, что хорошо и что дурно?»
Селина взяла ребенка к себе на руки.
Это была такая прелестная девочка, розовенькая, пухленькая, с белокурыми волосами. Она громко кричала, заявляя, верно, о том, что ей хочется, очень хочется есть и жить!
Селина поцеловала ребенка в лоб.
Девочку, как будто бы, удивила подобная необычная ласка. Она замолкла.
– Итак, следовательно, ты желаешь, чтобы я взяла твою девочку.
– Да, да, Селина!
– Подумай!
– Говорю тебе, Селина, да! Прощай!
– В таком случае, обещай мне, по крайней мере, хоть то, что ты никогда не возьмешь у меня обратно своего ребенка?
Мать сделала было попытку расхохотаться, но горло ее сдавили судороги.
Потом она сказала:
– Можешь спать спокойно! Ты никогда ничего обо мне не услышишь!
– Желаешь поцеловать ребенка?
– Да.
Госпожа Батёр протянула к ней девочку.
Взяв свою дочь на руки, Антония сделала порывистое движение, как будто не желая расстаться со своим ребенком и навеки удержать его в своих материнских объятиях. Она покрыла девочку поцелуями. Селина, взволнованная, следила за ней.
– Ты вовсе не такая испорченная и злая, какой хочешь казаться, – сказала она. – Зачем, скажи, расстаешься ты со своей девочкой?
Антония пожала плечами.
– Пиэкер не хочет, чтобы я ее оставила у себя. Он бы заколотил ее до смерти.
– Брось этого человека!
– Нет! Поступи я подобным образом, он, непременно бы, убил меня! И при том… при том, я… я люблю его!
Наступило продолжительное молчание.
Обе женщины не находили что сказать друг другу.
Антония в последний раз поцеловала свою девочку.
– До свидания, моя деточка! – сказала она сдавленным голосом.
Глава X
Когда госпожа Батёр вернулась в магазин, ее муж поспешно выбежал к ней навстречу, обеспокоенный ее долгим отсутствием.
– Посмотри-ка! – воскликнула молодая женщина. – Вот прелестная игрушка. Осторожнее! Осторожней!
Господин Батёр скорчил гримасу. Но Селина выглядела такой счастливой, волей-неволей пришлось господину Батёру замолчать.
Да и вообще-то он был врагом всякого рода скандалов. Неужели этот ребенок может послужить поводом к взаимному раздору. Никогда!
Да и при том: у Батёра не было детей. Он очень скоро привык к новому члену семейства. Его послало ему само Провидение.
Таким образом, Анна Комбредель вошла в дом Батёров. Это был первый дебют в ее жизни.
Антония держала свое слово. О ней ни слуху, ни духу не было. Только, на протяжении долгого времени, каждый год, 29 июля – в день рождения девочки, Селина получала письмо, в котором находилось несколько засушенных цветов. Но в послании не было ни одного слова.
Несмотря на свое падение, на свой позор, мать нет-нет вспоминала о своей дочери.
Потом, впоследствии, прекратились эти послания. Антония, как бы, совсем забыла свою покинутую девочку.
Что с ней случилось? Никто не знал…
Анна, между тем, росла и росла. Она стала взрослой девушкой.
Господин и госпожа Батёр продали свой магазин, а так как они оба были из Шато-ле-Шателе – решили вернуться обратно в родной город и жить там на проценты со своего капитала.
Со свойственной женщине деликатностью, госпожа Батёр ни разу не заикнулась своей приемной дочери о тайне ее рождения.
Анна иногда упоминала в своих молитвах имена отца и матери – ей было сказано, что родители ее давным-давно умерли – без того, чтобы воспоминание о них не пробуждало в ней скорбные чувства и не вызывало краски стыда на ее лице.
В семействе Батёров ей жилось хорошо. Супруги были к ней очень добры, окружили ее обстановкой, полного счастья!
Тут подоспела любовь, со своими радужными грезами. Комбредель получил вдруг важное значение в ее жизни.
Начались робкие улыбки, немой разговор глазами – а у нее были такие большие, прекрасные голубые глаза! Тайные, застенчивые рукопожатия, под сурдинку от постороннего взгляда.
И ее сердце было, отдано!
Она была такая маленькая, такая нервная! Но лишь только она оказывалась рядом с избранником своего сердца, чувствовала себя уже не такою слабой. Девушка оперлась на его сильную руку, прислонила свою белокурую головку к его груди, в которой билось сердце, готовое на любую жертву ради нее. Она знала, что молодой фермер души в ней не чаял. Так Анна сделалась фермершей.
Этот благословенный союз, освещенный лучистым солнцем счастья, был на время омрачен смертью госпожи Батёр, вслед за которой, почти тотчас же, отошел к лучшей жизни и ее муж.
Оба, не имея прямых наследников, оставили дочери Антонии часть своего небольшого состояния.
Про Анну мало было сказать, что она любит своего мужа. Она, просто, его обожала.
То, что случилось потом, было ужасно…
Глава XI
Комбределя не было дома. Он отправился в Шато, где его ждали дела.
В его отсутствие, в Армуазе появился какой-то неизвестный человек, лет сорока, или даже пятидесяти. Он интересовался как добраться до фермы Глориэт и спрашивал госпожу Комбредель.
Хотя этот человек в прошлом, был очень красивым, и теперь сохранил остатки былой красоты, хотя в его фигуре проглядывало некоторое изящество, впечатление он создавал скорее отталкивающее.
Его чёрные, блестящие глаза внимательно бегали под прикрытием густых ресниц. В его взгляде выражалось что-то беспокойное и угрожающее, в одно и то же время.
Его лоб – узкий и выпуклый на висках, свидетельствовал о хитрости и злости. В этой хитрости было пронырливость лисицы, а в злости – жестокость и кровожадность волка.
Нос его был прямым и непропорционально большим. Он спускался почти до самых губ. А губы были бледны и едва выглядывали из-под редких усов.
Борода незнакомца, очень густая, чёрная, без единого седого волоса, была, однако, не настолько длинна, чтобы прикрыть длинную, худую шею, изборожденную мускулистыми узлами.
Незнакомец был высокого роста, и худощавый. Природа, как видно, поскупилась отпустить на его долю достаточное количество мяса и крови. Глядя на его руки и ноги, любой не задумываясь назвал бы его «долговязым».
Мускулы на его лице отличались чрезвычайной подвижностью. Мимика на его физиономии была, просто, поразительна.
Жозилье, выполнявший на ферме роль, управляющего хозяйственной частью, отправился также в Шато, в сопровождении господина Комбределя.
Странного посетителя привел к госпоже кто-то из слуг. Анна пригласила его присесть. Он сел.
В руках у него была палка. Он надел на набалдашник свою шляпу, сжал палку между ног и, затем, сказал резким голосом:
– Вы меня не знаете. Я – Пиэкер, второй муж Антонии!..
Молодая женщина промолчала, тогда незнакомец повторил свое заявление.
– Вы говорите Антонии! – сказала тогда госпожа Комбредель, словно очнувшись. – Антония… Мою мать звали Антонией.
С этими словами, Анна взглянула на человека, находившегося перед ней. По ее плечам пробежала какая-то инстинктивная оторопь.
Взгляд скользнул по человеку, всматриваться пристальнее в ужасного незнакомца уже не хватило духу…
Пиэкеру совершенно достаточно было одного взгляда, чтобы понять и сразу дать правильную оценку молодой женщине. Он сразу же догадался, что протест не в ее характере, она кроткая и робкая. Несколько угроз, и она сдастся!
После нескольких минут мучительного и тягостного молчания, на протяжении которых Анна Комбредель, с болезненной ясностью чувствовала, как кровь приливает к сердцу, она собралась, наконец, с духом, чтобы спросить у загадочного гостя:
– Кто вы такой?
Голос ее дрожал. Волнение было таким сильным, что она никак не могла преодолеть его.
– Сделайте одолжение, милостивый государь, объяснитесь!
– Я – Пиэкер, второй муж Антонии… Антонии, вашей матери… законный муж!
Анна поднялась со своего места.
Кровь ударила ей в лицо.
– С какой целью вы пришли сюда? – спросила она.
Он перебил ее:
– Что это вы вскочили? Пожалуйста, садитесь! Прошу вас, не бойтесь меня, дитя мое! Право же, на самом деле, я очень порядочный человек.
– Мои мать и отец давным-давно умерли!
Незнакомец усмехнулся зловещей улыбкой.
– Что касается до вашего отца, то вы совершенно правы. Ну, а насчет Антонии – то, вы ошибаетесь – уверяю вас, что она и не думала умирать. Может быть, вам нужны доказательства. Прекрасно! Сейчас будут и доказательства. Смотрите!
С этими словами, Пиэкер немного освободил свою руку из рукава и показал молодой женщине, еще до сих пор, большой кровавый рубец между локтем и кистью руки.
– Повздорили, видите ли! – сказал Пиэкер. – И повздорили – так себе, из пустяков. Она ударила меня по руке бутылкой с водкой… Бутылка разбилась. Я вцепился было ей в шею. Она начала хрипеть, задыхаться. Но я сдержался… и сдержался ради вас, мое дитятко!
Анна смотрела на своего гостя, обезумев от удивления.
– Да, да, – продолжал Пиэкер, – вы были тому причиной, что я ее не задушил. Потому что, конечно, это было бы для вас очень прискорбно. На меня находит иной раз чувствительность… В особенности, если я выпью… И вчера я был пьян… Пришло вот в голову желание вас увидеть – и конец! Что нужды, что вы ее дочь, а не моя собственная… да – что нужды… Пришла, вот, такая мысль в голову!
– Я удивляюсь, милостивый государь, – сказала Анна Комбредель, – почему только я вас слушаю…
И молодая женщина было бросилась к сонетке, но Пиэкер предупредительно схватил ее за руку.
– Тс… тише, тише, моя голубушка! – воскликнул он. – Мне нужно кое-что передать вам, и поверьте, что я коснусь этого вопроса, с большой деликатностью. Мне известно, что вашего мужа нет дома… Но если вы непременно желаете, чтобы я дождался его возвращения, и ему передал все необходимое – прекрасно… мне все равно… я согласен.
Анне, казалось, тяжело слушать таинственного гостя, она теряла сознание, насилу сидела она в своем кресле. Этот человек внушил ей непреодолимый ужас, но она невольно покорялась его влиянию.
Не вставая со своего места, Пиэкер пододвинул свой стул к ее креслу. Сделав это, он сказал:
– Полно ребячиться! Лучше выслушай меня!
В этот момент на его бледном лице был ясно виден гнев, внутри Пиэкера клокотала ярость, поднималась желчь. Лицо его конвульсивно перекосилось, и на нем появились глубокие морщины. Жилы на руках вспухли и налились кровью. Они походили на туго натянутые канаты. Рот угловато скривился под его бородой. Мускулы на лице запрыгали. Не знающие границ, страсти волновали его низкую душу.
Глава XII
Наконец, он начал свое повествование.
Каждое слово, срывавшееся с его губ, напоминало своим звоном звуки стальной пружины, которую сначала натянут, а потом вдруг пустят.
Анна, неподвижная и словно привязанная к своему месту, сидела и слушала.
Она была очень напугана. Ее губы, от страха, были приоткрыты. А Пиэкер рассказывал.
Пиэкер говорил, кто он и что с ним стало… Видите ли, с ним круто обошлась судьба. Он долго распространялся о том, кем он был, и кем была прежде его старуха – Антония.
С цинизмом, в котором звучали, то насмешливые, то угрожающие ноты, нисколько не стесняясь, разворачивал перед бедной, униженной женщиной длинный фолиант, с изображением на нем позорных и бесчестных дел, которыми была наполнена их жизнь, их существование…
– Антония умерла! Скажите, пожалуйста! А, да – вот оно, в чем дело! Конечно, эта госпожа Батёр распустила этот нелепый слух! Подождите еще, старуха проживет до ста лет! Она переживет его, Пиэкера, это – несомненно. Переживет и схоронит. Поклясться можно, что коньяк, который она потягивает, будет ей только на пользу. Он добавляет ей кровь в жилы! Да, а что вы, в самом деле, думаете?..
Да и препотешная же она, эта Антония! Право, она была всегда славной женой, доброй и верной. О том, что такое гордость, она и понятия не имела. И судьба ее тоже! Сегодня деньги, а завтра – крайняя нищета. Привыкла жить настоящей минутой и не заглядывать в будущее. Благородна была всегда, но, зато, и сумасбродная! Есть у нее, о чем вспомнить в молодости. Да вот, к примеру, никаким трудом не брезговала, все было на руку. Да и то сказать: разве можно в Париже оставаться разборчивым при такой жизни. Будешь слишком разборчив, так и околеешь с голоду!
На протяжении всего этого времени, пять… ну, шесть приговоров за воровство или укрывание чужой собственности. Пять или шесть раз – не более того! Пустяки, в самом деле! Впрочем, она как-то раз была приговорена к ссылке на десять лет. Не совсем приятно! Притом, что она была невиновна!..
Он, в это время, устроился так, что его отправили в Пуасси. Зачем? Почему? Так себе!.. Не зачем, и не почему! Просто – фантазия! Фантазия артиста! Хотелось оставаться на воле, когда Антония сидела под замком.
В брак вступили они уже потом, после того как ее выпустили. Но и замужество не принесло им счастья. Открыли было прачечную, да дела шли очень плохо. Затеяли было перепродавать одежду – полиция обратила внимание на их лавочку. За Антонией стали смотреть в оба глаза.
Он, Пиэкер, между тем, ломал голову над изобретением различного рода безделок, которые старался продать, толкаясь по бульварам. Так вот они и жили!
Жили? Да разве это жизнь! Скорее, таким образом, они околевали с голоду. Все выжидали случая, как бы разбогатеть, но как назло, случай не представлялся.
Вот уже три года, как Антония и он подбирают выброшенное тряпье по улицам, таская за спиной корзины. Нет ремесла более унизительного. Но вот в чем дело! Приходит старость! Антония пьет. Он, Пиэкер – тоже. Да и то сказать, совершенства нет на земле. За вином все забывается.
Старуха моя ни за что на свете не хотела рассказывать мне, где находится ее ребенок. Ни за что на свете! Ни угрозы, ни побои – ничего не помогало. А между тем, я на этот счет не скупился.
И вот, в один прекрасный день, под влиянием выпитого вина, под влиянием голода, в минуту откровенности, она во всем призналась. И он, Пиэкер, пустился разыскивать Батёров.
Два дня спустя, он уже знал, что сталось с дочерью Антонии и Лебордье. По наведенным справкам оказалось, что она замужем, богата, счастлива… Но главное… главное, она богата!
После этого, перевернули все вверх дном, чтобы найти где-нибудь в доме деньги… Следовало обновить гардероб, нужны были деньги чтобы доехать из Парижа.
Денег они достали. И вот теперь они в Шато!
И как же они теперь рады оба, и Антония, и Пиэкер, что могут все рассказать доброй барыне – Анне Комбредель, которая, конечно, не придет им на помощь, в виду их бедственного положения…
Вот, что рассказал Пиэкер.
