«Русская канарейка. Голос» adlı sesli kitaptan alıntılar, sayfa 3

Какой покой может быть рядом с подобным беспокойством - с этой бродяжкой, у которой на каждый случай припасена безумная история из собственной биографии?

Тоже профессия - журналистика: главное, проорать погромче, провизжаться, заблевать всё вокруг, а там уж, в случае чего, и извиниться можно, даже компенсацию за клевету выплатить...

Судя по ее виду и вообще, по всему, она отчаянно мотается по миру. Есть такие любители вечной экспедиции в поисках пятого угла, обычно – люди невыносимые…

Мы по-прежнему строим вавилонскую башню, подумал он, – и по-прежнему без особого успеха.

Но вышло, как всегда – навсегда, ибо потрясенный Обрио вскоре испустил дух в том же монастыре, наверняка проклиная евреев, с которых все и началось.

А с ними всегда так: начинаешь с мелких поблажек, а заканчиваешь новой мировой религией…

Прекрати сравнивать двух женщин, идиот. Ты что, выбираешь материю на костюм?

Дорога начинается дома.

Снаружи дул довольно противный ветер. Невидимый регулировщик в пухлом ватиновом небе то и дело разворачивал вспять колонны несущихся облаков; те сталкивались, громоздились друг на друга, расползались, и тогда в случайную прореху выпадало еще не солнце, но сноп лимонного утреннего света.

Явился он не один, а с неким Джерри, шатеном среднего возраста и среднетрамвайной, сказала бы Владка, внешности...

– Вот в чем парадокс, – говорил старик, расправляя салфетку на коленях. – Отдельный интеллектуал может гордо открещиваться от своей веры и своего народа, провозглашая надмирность; может, как Пастернак, страстно проповедовать идею полного растворения, может всем своим существом служить культуре, языку, искусству народа, в среде которого родился, вырос и живет. Такая самоустановка порой свидетельствует о силе духа, о характере человека, об оригинальности таланта. Отпадение от общины и духовное одиночество (возьми великого Спинозу) могут вызывать сочувствие, могут даже восхищать – особенно когда влекут за собой проклятия, плевки в спину, анафему со стороны соплеменников. Но совсем иное дело – народ в своей целокупности: суть народа, тело народа, его пульсирующее и вечно обновляющееся ядро. Тогда ассимиляция – самое страшное, что можно любому народу пожелать. Тогда ассимиляция – растворение, исчезновение, назови как угодно – совсем не воспринимается доказательством силы или характера народа, наоборот: это свидетельство слабости, импотенции, истощения духа, одним словом – невозможности продолжать быть.

.....– Отсюда наше брезгливое презрение к выкрестам, к их предательской истовости, – продолжал он. – Отсюда. Ведь своей частной судьбой, своим частным уходом они – пусть на мельчайшую долю, на какой-то атом, микрон, какие там есть еще невидимые глазу частицы и величины? – ослабляют тело народа, предавая даже не саму общину, а память предков; пусть и задним числом предавая могучую волю быть своего народа, разодранного на части, выдернутого с корнем из своей земли, отринутого всеми за какие-то мифические вины, но сохранившего главное: память и кровь сознания. Главное – память. Могучий корень общей генной памяти, уходящий в тысячелетия… Ты можешь возразить – но как же личность? Что есть личность, которая всегда противостоит общине?..