«Авиатор» adlı sesli kitaptan alıntılar, sayfa 10
Когда человек возвращается – откуда бы то ни было – это ведь не случайно. Это изменение принятого решения или естественного хода событий. Для всякого возвращения должны быть веские причины. Когда же человек возвращается не откуда-нибудь, а с того света, он имеет особые задачи. Лазарь четверодневный свидетельствовал о всемогуществе Господнем.О чем свидетельствую я? В конечном счете, о том же. Но помимо этого, вероятно, и о времени, в которое был помещен первоначально. Живущие в том моем времени еще не знали, о чем свидетельствовать перед потомками, не знали, что именно спустя десятилетия пригодится. А я знаю. Это в какой-то степени мне помогает, хотя, конечно, лишь в какой-то, потому что свидетельства мои всё равно беспомощны. И всё же хорошо, если они послужат воскрешению прежнего моего времени – пусть такое воскрешение и несовершенн
А потом возьми да и скажи, что диктатура – это, в конечном счете, решение общества, что Сталин – выразитель общественной воли.
– Не бывает общественной воли умирать, – возразил я ему.
– Бывает. Это называется коллективным самоубийством. Почему на берег выбрасываются стаи китов, вы не думали?
Я не думал.
– Вы хотите сказать, – сказал я, – что Сталин – только инструмент этого самоубийства?
– Ну да. Как веревка или бритва.
– Такой взгляд освобождает злодея от ответственности, потому что какой же спрос с веревки?
Иннокентий покачал головой.
– Нет, ответственность остается на злодее. Просто нужно понимать, что злодеяние не могло не совершиться. Его ждали.
Я видел вещи, которые выжигали меня изнутри, они не помещаются в слова.
В очередной раз задаю себе вопрос: что вообще следует считать событием? Для одних событие – Ватерлоо, а для других – вечерняя беседа на кухне. В конце, предположим, апреля тихая такая беседа – под абажуром с тусклой мигающей лампочкой. Шум автомоторов за окном. Сама беседа – за исключением отдельных слов – может, и не остается в памяти. Но остаются интонации – умиротворяющие, как будто весь покой мира вошел в них этим вечером. Когда мне хотелось покоя, я вспоминал именно их и именно эту апрельскую беседу...Так вот о главном. Ведь это только на первый взгляд кажется, что Ватерлоо и умиротворенная беседа несравнимы, потому что Ватерлоо – это мировая история, а беседа вроде как нет. Но беседа – это событие личной истории, для которой мировая – всего лишь небольшая часть, прелюдия, что ли. Понятно, что при таких обстоятельствах Ватерлоо забудется, в то время как хорошая беседа – никогда.
Да, у каждого человека свои особенные воспоминания, но есть ведь вещи, которые переживаются и вспоминаются одинаково. Политика, история, литература - они воспринимаются, да, по-разному. Но шум дождя, ночной шелест листьев - и миллион других вещей - все это нас объединяет. Мы ведь не будем спорить об этом до хрипоты и разбивать, чего доброго, друг другу головы. Это всему основа.
- И кто же встанет во главе?
Муромцев промолчал.
- Самый сильный. Он мне, как вы знаете, звонил однажды, так вот: его сила даже по телефону чувствуется. Звериная какая-то, нечеловеческая.
Я Муромцеву верил: он с крысами работал.
- Партия, - говорит, - это сила. Нас знаешь сколько! Все не могут ошибаться.
Во-первых, могут.
Во-вторых, достаточно ошибиться машинисту.
В-третьих, речь может идти о намеренном действии. Злонамеренном.
Произношу короткие фразы и сам себя стыжусь: так мог бы отвечать размороженный бабуин, но не человек Серебряного века.
нет событий основных и неосновных, и всё важно, и всё в дело идет – будь оно хорошим или плохим.Это понимает художник, рисующий жизнь в мельчайших деталях. Да, чего-то отразить он не в состоянии. Рисуя клумбу в южном городе, он не может вроде бы передать аромат цветов июльским вечером. И влажную духоту после дождя передать не может, в которой этот аромат растворяется, так что его можно пить. Но бывает удивительный момент, когда картина начинает благоухать. Потому что настоящее искусство – это выражение невыразимого, того, без чего жизнь неполна. Стремление к полноте выражения – это стремление к полноте истины.
При жизни человека ничего невозможного нет – невозможность наступает только со смертью. Да и то не обязательно.