«Утренняя заря» adlı sesli kitaptan alıntılar, sayfa 6
Когда мы ловим кого-то на том, что он скрывает от нас свой ум, мы считаем его злым, и притом тем больше, чем сильнее сердит нас то, что к этому его побудили любезность и человеколюбие.
Тот, кто любит человека или вещь, не зная его или её, становится добычею того, что он никак не любил бы, если б только видел насквозь.
Высшая хитрость ненасытно честолюбивых состоит в том, чтобы скрывать свое презрение к людям, которое вызывает у них один вид льстецов: наоборот, они желают казаться любезными и к ним, словно бог, не ведающий ничего, кроме любезности.
Доброта вырабатывалась по большей части благодаря длительному притворству, стремившемуся прикинуться добротой: всюду, где была большая власть, люди осознавали необходимость именно этого вида притворства - ведь оно внушает уверенность и доверие и во сто крат увеличивает действительный капитал физической власти. Ложь - если и не мать, то хотя бы кормилица доброты. Честность тоже по большей части выросла под сенью потребности создавать впечатление честности и добропорядочности.
Он в беде, и вот к нему приходят, чтобы "сострадать"; гости принимаются на все лады расписывать ему беду; наконец, довольные и возвысившиеся душою, уходят прочь: они полюбовались на ужас бедняги, как на собственный ужас, и хорошо провели послеобеденное время.
Неужто все блаженство любви, состоящее в безусловном доверии, может когда-либо выпасть на долю иных людей, чем глубоко недоверчивых, злых и желчных? Ведь они вкушают в ней чудовищное, несбыточное для ума и невероятное исключение из своей души! В один прекрасный день на них снисходит то безбрежное, сноподобное ощущение, от которого так отличается вся их остальная, и скрытая и явная, жизнь: оно подобно драгоценной тайне и чуду, полными золотого сияния и выходящими за пределы всех слов и образов.
Если сильная натура не склонна к жестокости и не всегда занята собою, она непроизвольно стремится к изящному: это её отличительная черта. А вот характеры слабые любят судить о вещах строго - они пристраиваются к хулителям человечества, к религиозным или философским очернителям бытия либо уходят в область строгих нравов и неудобных "жизненных призваний": таким путем они стремятся выработать в себе хоть какой-то характер и некое подобие силы. И тоже делают это непроизвольно.
Чувство, гласящее: "Я - средоточие мира!", проявляется очень сильно, когда на нас внезапно нападает стыд; мы стоим, словно со всех сторон оглушенные грохотом, и чувствуем себя прикованными к одному огромному оку, что отовсюду глядит на нас и сквозь нас.
Посредственное считает себя прекрасным; оно не виновато в том, что в глазах необычайного выглядит грубым и прозаичным, а следовательно - безобразным.
"Сила, которой причиняют много зла, на которую держат много зла, гораздо лучше бессилия, которой делают только добро", - так чувствовали дело греки. Иными словами: ощущение силы они ценили выше, чем какую бы то ни было пользу и доброе имя.
