«Утренняя заря» adlı sesli kitaptan alıntılar, sayfa 7
Так вы еще никогда не встречали тех людей, что приковывают к себе, заставляют сжиматься и ваши восхищенные сердца, но предпочитают молчать, лишь бы не утратить стыд перед чувством меры?
"Только бы не почувствовать себя слишком хорошо!" - такова была потаенная тревога греков в хорошие времена. Поэтому-то они и внушали себе умеренность. А мы!
Будь я богом, причем богом благожелательным, - человеческие браки выводили бы меня из себя как ничто другое. Как далеко может продвинуться человек к семидесяти, да что там, к тридцати годам - прямо на изумление, даже для богов! А теперь поглядите - итог и зарок своих борений, своей победы, лавровый венок своей человечности он вешает в первом попавшемся месте, где его по листочкам ощипывает бабенка: поглядите, как хорошо он умеет достигать, как плохо - сохранять, мало того, как он вообще не задумывается о том, что мог бы проложить дорогу ещё более победоносной жизни посредством деторождения: тут уж, как сказано, выходишь из себя, бормоча: "Не выйдет из человечества ничего хорошего - избранные пропадают почем зря, случайность браков делает бессмыслицей великий путь человечества...
Что мы можем знать о ближнем, кроме его границ, - я имею ввиду то самое, чем он как бы наносит на нас свой рисунок и печать? Мы не знаем о нем ничего, кроме тех изменений в нас, которым он причиной, - наше знание о нем подобно полому вылепленному пространству.
Жаждущий признания скорее хочет почувствовать или разгадать, как ближний внешне или внутренне страдает от него, как он теряет власть над собой и поддается впечатлению, которое производит на него рука или хотя бы вид того, жаждущего; и даже если он производит и стремится произвести впечатление радостное, возвышающее или просветляющее, то наслаждается таким результатом отнюдь не потому, что порадовал, возвысил душу ближнего или заставил его просветлеть, а потому, что впечатлелся в чужой душе, изменил её формы и вертел ею по своему усмотрению.
Испытать моральные мучения, а потом услыхать, что такого рода мучения основаны на заблуждении: да это просто возмутительно! А есть ведь одно совершенно уникальное утешение - оно состоит в том, что своим мучением ты утверждаешься в "мире истины, более подлинном", чем любой другой, что ты предпочитаешь страдать, но при этом чувствовать себя вознесенным над действительностью, вместо того, чтобы жить без страдания, но зато и без ощущения вознесенности. Значит, именно гордыня и обычный способ её утоления противятся новому пониманию морали. Какую же силу, стало быть, надо употребить, чтобы устранить эти тормоза? Ещё большую гордыню? Какую-то новую гордыню?
Это вид моральности, целиком и полностью основанной на стремлении выгодно отличиться, - но не подумайте, будто речь идет о чем-то хорошем! Ведь что это, собственно, за стремление и какова его задняя мысль? Это когда человек хочет, чтобы другой, глядя на него, корчился, испытывая зависть, чувство бессилия и собственной ничтожности; когда он хочет, чтобы другой испил всю горечь своего злополучия, и для этого каплет на его уста каплю своего меда, а потом, оказав такое мнимое благодеяние, со значением и злорадно глядит тому в глаза. Вот другой уже поджал губы и теперь совершенно раздавлен...
Институт брака постоянно поддерживает веру в то, что хотя любовь - страсть, но как таковая она способна на долгую жизнь, мало того, что длительную, на всю жизнь, любовь можно считать правилом. Он придал любви ещё больше благородства в силу стойкости столь почтенной веры - несмотря на то, что она весьма часто и даже чуть ли не постоянно терпит крах. Все институты, снабжающие страсть верой в её длительность и наделяющие её долгосрочной ответственностью вопреки природе страсти, подняли её на уровень выше: и тот, кого теперь охватывает такая страсть, видит себя не униженным или поставленным ею под угрозу, как прежде, а возвышенным над собою и себе подобными. Вспомним об институтах и обычаях, превративших сиюминутное пылкое чувство преданности в "верность до гроба", порывы гнева - в неутолимую жажду мести, отчаяние - в вечную скорбь, раз вырвавшиеся слова - в обязательство на всю жизнь. И всякий раз такое превращение в изобилии порождало лицемерие и ложь: но вместе с тем всякий раз - и именно этою ценой - какое-то новое, сверхчеловеческое, возвышающее человека представление.
В присутствии морали нельзя мыслить, еще менее возможно говорить, здесь дóлжно - повиноваться. Критиковать мораль, делать мораль предметом обсуждения - признак безнравственности!
