зверь никогда не может быть так жесток, как человек, так артистически, так художественно жесток.
Дело, дескать, заключается в том, что он, Митя, еще три месяца назад, нарочито советовался (он именно проговорил «нарочито», а не «нарочно») с адвокатом в губернском городе, «со знаменитым адвокатом, Кузьма Кузьмич, Павлом Павловичем Корнеплодовым
Ведь обидеться иногда очень приятно, не так ли? И ведь знает человек, что никто не обидел его, а что он сам себе обиду навыдумал и налгал для красы, сам преувеличил, чтобы картину создать, к слову привязался и из горошинки сделал гору, – знает сам это, а всетаки самый первый обижается, обижает
высший даже сердцем человек и с умом высоким, начинает с идеала Мадонны, а кончает идеалом содомским.
крепко до боли и молящую за него Богородицу, протягивающую его из объятий своих обеими
пожертвовать, например, из своей кипучей юностью жизни пять-шесть лет на трудное, тяжелое учение, на науку, хотя бы для того только, чтобы удесятерить в себе силы для служения той же правде и тому же подвигу, который излюбил и который предложил себе совершить, – такая жертва сплошь да рядом для многих из них почти совсем не по силам
башмаком хоть у какой-нибудь женщины.
меня ревнует! И спит и ест – ревнует. К Кузьме даже раз на прошлой неделе приревновал. – Да ведь он же знал про «прежнего»-то? – Ну вот поди. С самого начала до самого сегодня знал, а сегодня вдруг встал и начал ругать. Срамно только сказать, что говорил. Дурак! Ракитка к нему пришел, как я вышла. Может, Ракитка-то его и уськает, а? Как ты думаешь? – прибавила она как бы рассеянно. – Любит он тебя, вот что, очень любит. А теперь
У Грушеньки, шельмы, есть такой один изгиб тела, он и на ножке у ней отразился, даже в пальчике-мизинчике на левой ножке отозвался. Видел и целовал, но и только – клянусь!
постник. Но все-таки огромное большинство держало