«Дневник писателя» adlı sesli kitaptan alıntılar, sayfa 3

Тут ос­та­ва­лась, од­на­ко, си­я­ющая лич­нос­ть са­мо­го Хрис­та, с ко­то­рою все­го труд­нее было бо­роть­ся. Уче­ние Хрис­то­во он, как со­ци­алис­т, не­об­хо­ди­мо должен был раз­ру­шать, на­зы­вать его лож­ным и не­ве­жес­т­вен­ным че­ло­ве­ко­лю­би­ем, осуж­ден­ным сов­ре­мен­ною на­укой и эко­но­ми­чес­ки­ми на­ча­ла­ми; но все-таки ос­та­вал­ся прес­вет­лый лик бо­го­че­ло­ве­ка, его нрав­с­т­вен­ная не­дос­ти­жи­мос­ть, его чу­дес­ная и чу­дот­вор­ная кра­со­та. Но в бес­п­ре­рыв­ном не­уга­си­мом вос­тор­ге сво­ем Бе­лин­с­кий не ос­та­но­вил­ся даже и пе­ред этим не­одо­ли­мым пре­пят­с­т­ви­ем, как ос­та­но­вил­ся Ре­нан, про­воз­г­ла­сив­ший в сво­ей пол­ной без­ве­рия кни­ге «Vie de Yé­sus», что Хрис­тос все-таки есть иде­ал кра­со­ты че­ло­ве­чес­кой, тип не­дос­ти­жи­мый, ко­то­ро­му нель­зя уже бо­лее пов­то­рить­ся даже и в будущем.

...чтоб судить о нравственной силе народа и о том, к чему он способен в будущем, надо брать в соображение не ту степень безобразия, до которого он временно и даже хотя бы и в большинстве своем может унизиться, а надо брать в соображение лишь ту высоту духа, на которую он может подняться, когда придет тому срок. Ибо безобразие есть несчастье временное, всегда почти зависящее от обстоятельств, предшествовавших и преходящих, от рабства, от векового гнета, от загрубелости, а дар великодушия есть дар вечный, стихийный дар, родившийся вместе с народом, и тем более чтимый, если и в продолжение веков рабства, тяготы и нищеты он все-таки уцелеет, неповрежденный, в сердце этого народа.

... все беспокоятся, все во всем принимают участие, все желают высказать мнение и заявить себя, и вот только одного не могут решить, чего больше желают: обособиться ли в своем мнении каждый или спеться в один общий стройный хор.

Пред­п­ри­ни­мать что-нибудь не для пря­мой сво­ей вы­го­ды ка­жет­ся Ев­ро­пе столь неп­ри­выч­ным, столь вы­шед­шим из меж­ду­на­род­ных обы­ча­ев, что пос­ту­пок Рос­сии ес­тес­т­вен­но при­ни­ма­ет­ся Ев­ро­пой не толь­ко как за вар­вар­с­т­во «отставшей, звер­с­кой и неп­рос­ве­щен­ной» на­ци­и, спо­соб­ной на ни­зос­ть и глу­пос­ть за­те­ять в наш век что-то вро­де преж­де быв­ших в тем­ные века крес­то­вых по­хо­дов, но даже и за без­н­рав­с­т­вен­ный фак­т, опас­ный Ев­ро­пе и уг­ро­жа­ющий буд­то бы ее ве­ли­кой ци­ви­ли­за­ци­и.

Ну так знай­те же, есть та­кая тай­на при­ро­ды, за­кон ее, по ко­то­ро­му толь­ко тем язы­ком мож­но вла­деть в со­вер­шен­с­т­ве, с ка­ким ро­дил­ся, то есть ка­ким го­во­рит тот на­род, ко­то­ро­му при­над­ле­жи­те вы.

Я толь­ко роб­ко ос­ме­ли­ва­юсь за­ме­тить, что зло надо было все-таки наз­вать злом, нес­мот­ря ни на ка­кую гу­ман­нос­ть, а не воз­но­сить поч­ти что до под­ви­га.

Я по­яс­ню это: эти соз­да­ния тог­да толь­ко втор­га­ют­ся в душу нашу и при­рас­та­ют к на­ше­му сер­д­цу, ког­да мы, ро­див их, сле­дим за ними с дет­с­т­ва, не раз­лу­ча­ясь, с пер­вой улыб­ки их, и за­тем про­дол­жа­ем род­нить­ся вза­им­но ду­шою каж­дый день, каж­дый час в про­дол­же­ние всей жиз­ни на­шей. Вот это семья, вот это свя­ты­ня! Семья ведь тоже со­зи­да­ет­ся, а не да­ет­ся го­то­во­ю, и ни­ка­ких прав и ни­ка­ких обя­зан­нос­тей не да­ет­ся тут го­то­вы­ми, а все они сами со­бо­ю, одно из дру­го­го вы­те­ка­ют. Тог­да толь­ко это и креп­ко, тог­да толь­ко это и свя­то. Со­зи­да­ет­ся же семья не­ус­тан­ным тру­дом люб­ви.

Кар­ти­на дав­но уже всем из­вес­т­на: «Охотники на при­ва­ле»; один го­ря­чо и заз­на­мо врет, дру­гой слу­ша­ет и из всех сил ве­рит, а тре­тий ни­че­му не ве­рит, при­лег тут же и сме­ет­ся… Что за пре­лес­ть! Ко­неч­но, рас­тол­ко­вать – так пой­мут и нем­цы, но ведь не пой­мут они, как мы, что это рус­с­кий враль и что врет он по-русски. Мы ведь поч­ти слы­шим и зна­ем, об чем он го­во­рит, зна­ем весь обо­рот его вранья, его слог, его чув­с­т­ва. Я уве­рен, что если бы г-н Пе­ров (и он на­вер­но бы смог это сде­лать) изоб­ра­зил фран­цуз­с­ких или не­мец­ких охот­ни­ков (конечно, по-другому и в дру­гих ли­цах), то мы, рус­с­ки­е, по­ня­ли бы и не­мец­кое и фран­цуз­с­кое вранье, со все­ми тон­кос­тя­ми, со все­ми на­ци­ональ­ны­ми от­ли­чи­ями, и слог и тему вранья, уга­да­ли бы всё толь­ко смот­ря на кар­ти­ну. Ну а не­мец, как ни нап­ря­гай­ся, а на­ше­го рус­с­ко­го вранья не пой­мет.

Нет, на­род не от­ри­ца­ет прес­туп­ле­ния и зна­ет, что прес­туп­ник ви­но­вен. На­род зна­ет толь­ко, что и сам он ви­но­вен вмес­те с каж­дым прес­туп­ни­ком. Но, об­ви­няя се­бя, он тем-то и до­ка­зы­ва­ет, что не ве­рит в «среду»; ве­рит, нап­ро­тив, что сре­да за­ви­сит впол­не от не­го, от его бес­п­ре­рыв­но­го по­ка­яния и са­мо­со­вер­шен­с­т­во­ва­ни­я. Энер­ги­я, труд и борь­ба – вот чем пе­ре­ра­ба­ты­ва­ет­ся сре­да. Лишь тру­дом и борь­бой дос­ти­га­ет­ся са­мо­быт­нос­ть и чув­с­т­во соб­с­т­вен­но­го дос­то­ин­с­т­ва. «Достигнем то­го, бу­дем луч­ше, и сре­да бу­дет луч­ше». Вот что не­выс­ка­зан­но ощу­ща­ет силь­ным чув­с­т­вом в сво­ей сок­ры­той идее о нес­час­тии прес­туп­ни­ка рус­с­кий на­род.

Повторяю: судите русский народ не по тем мерзостям, котороые он так часто делает, а по тем великим и святым вещам, по которым он и в самой мерзости своей постоянно воздыхает.

<....>

Нет, судите наш народ не по тому, что он есть, а по тому чем желал бы стать.