«Лето Господне» adlı sesli kitaptan alıntılar, sayfa 4
Окна розового дворца сияют. Белый собор сияет. Золотые кресты сияют - священным светом. Все - в золотистом воздухе, в дымном-голубоватом свете: будто кадят там ладаном.
Что во мне бьется так, наплывает в глазах туманом? Это - мое, я знаю. И стены, и башни, и соборы... и дымные облачка над ними, и эта моя река, и черные полыньи, в воронах, и лошадки, и заречная даль посадов... - были во мне всегда. И все я знаю. Там, за стенами, церковка под бугром, - я знаю. И щели в стенах - знаю. Я глядел из-за стен... когда?.. И дым пожаров, и крики, и набат... - все помню! Бунты, и топоры, и плахи, и молебны... - все мнится былью, моей былью... - будто во сне забытом.
Бывает милосердие от смерти к жизни, а ещё бывает милосердие ко праведной кончине.
После тяжкой болезни всегда, будто новый, глаз во всё творение проникает.
обмороженным сизым пальцем, – в-вот, я-ственно…
В субботу третьей недели Великого Поста у нас выпекаются «кресты»: подходит «Крестопоклонная». «Кресты» – особенное печенье, с привкусом миндаля, рассыпчатое и сладкое; где лежат поперечинки «креста» – вдавлены малинки из варенья, будто гвоздочками прибито. Так спокон веку выпекали, еще до прабабушки Устиньи – в утешение для Поста. Горкин так наставлял меня:
Черта за рога вытащим, только бы поддержало было! – посмеивается Василь Василич. – Не ко времени разговины, да тут уж… без закону. Ведра четыре робятам надо бы… Пя-ать?! Ну, Господь сам видал, чего было.
На горе на высокой… ящик видала за стеклом, а в ящике черепушки и косточки. Монахи ей объяснили суть, чего напевно прописано на том ящике: «Взирайте и назидайте: мы были, како вы, и вы будете, како мы».
Покрякивают утки, радостные - так-так... так-так... И капельки с сараев тараторят наперебой - кап-кап-кап... И во всем, что вижу я, что глядит на меня любовно, слышится мне: так-так. И безмятежно отстукивает сердце: так-так...
Теперь я знаю: в этом жалобном, в этом детском плаче Василь- Васильича, медведя видом, было: и сознание слабости греховной, и сокрушение, и радостное умиление, и детскость души его, таившейся за рыжими вихрами, за вспухшими глазами. Все это понял мудрый владыка: не осудил, а благословил.
