Чтобы не было содому,
Ни давёжа, ни погрому,
И чтобы никой урод
Не обманывал народ!
Средний сын и так и сяк, Младший вовсе был дурак. Братья сеяли пшеницу Да возили в град-столицу: Знать, столица та была Недалече от села. Там пшеницу продавали, Деньги счётом принимали И с набитою сумой Возвращалися домой. В долгом времени аль вскоре Приключилося им горе: Кто-то в поле стал ходить И пшеницу шевелить. Мужички такой печали Отродяся не видали; Стали думать да гадать — Как бы вора соглядать [1] ; Наконец себе смекнули, Чтоб стоять на карауле,
В той столице был обычай:
Коль не скажет городничий
Ничего не покупать
Ничего не продавать
Ну, Ванюша, раздевайся.
восточной; Вот в четвёртой: князь Бобыл; В пятой… в пятой… эх, забыл! В пятой сказке говорится… Так в уме вот и вертится…» – «Ну, да брось её!» – «Постой!» – «О красотке, что ль, какой?» – «Точно! В пятой говорится
Эта вовсе не красива:
И бледна-то, и тонка,
Чай, в обхват-то три вершка;
А ножонка-то, ножонка!
Тьфу ты! Словно у цыпленка!
Вишь, что старый хрен затеял:
Хочет жать там, где не сеял!
Месяц вскрикнул: «Ах, злодей!
Вздумал в семьдесят жениться
На молоденькой девице!
Скоро сказка сказывается
А не скоро дело делается.
Это присказка: пожди,
Сказка будет впереди.