«Дневник обольстителя» adlı sesli kitaptan alıntılar, sayfa 2

Женщина всегда была и остается для меня неисчерпаемым материалом для размышления, вечным источником внимательных наблюдений. Человек, который не ощущает никакого влечения к такому исследованию, может, по моему мнению, быть в мире кем угодно, одно только ясно,— он не эстетик. Великолепная, божественная сторона эстетики состоит в том, что она вступает в отношение с прекрасным как таковым; она, по сути своей, имеет дело только с прекрасной литературой и с прекрасным полом.

Окружение всегда имеет огромное значение, и прежде всего для воспоминаний. Всякое эротическое отношение должно быть пережито таким образом, чтобы человеку легко было потом воспроизвести его образ во всей его красоте.

Несчастное зеркало, которое может схватить ее образ, но не ее саму, несчастное зеркало, которое не может сохранить ее образ в сокровенных глубинах, уберечь его от всего мира, но скорее вынуждено выдавать его другим — как теперь мне. Что это была бы за мука, будь человек устроен таким же образом! А ведь есть немало людей, которые именно таковы, которые не обладают ничем,— кроме того, что в это мгновение они могут показать нечто другим,— людей, что схватывают лишь поверхностное, но никак не сущность, людей, которые теряют все, стоит лишь этой сущности попробовать проявиться,— точно так же, как и зеркало потеряло бы изображение, пожелай она открыть ему свое сердце хоть единым вздохом.

Проклятый случай! Еще никогда я не клял тебя за то, что ты явился, но теперь я проклинаю тебя, потому что ты вообще не желаешь появляться. Или же это просто твоя новая выдумка, о ты, непостижимая сущность, бесплодная матерь всех вещей, единственное напоминание о том времени, когда необходимость порождала свободу, а свобода позволяла вновь заманить себя в материнское лоно? Проклятый случай! Ведь ты — мой единственный наперсник, единственное существо, которое я почитаю достойным быть моим союзником и моим врагом, ты всегда остаешься собою даже в переменах, ты вечно непостижим, вечно остаешься загадкой! Ты, кого я люблю со всей склонностью моей души, по чьему образу я создаю себя самого,— отчего ты не являешься мне? Я не прошу тебя, я не умоляю тебя смиренно, чтобы ты явился в том или другом облике, подобное божественное служение оказалось бы поистине идолопоклонством, вовсе не угодным тебе. Я зову тебя на битву, отчего же ты не являешься?

Мир, в котором мы живем, вмещает в себя еще другой мир, далекий и туманный, находящийся с первым в таком же соотношении, в каком находится с обыкновенной сценической обстановкой - волшебной, изображаемой иногда в театре среди этой обыкновенной, и отделенной от нее тонким облаком флера. Сквозь флер, как сквозь туман, виднеется словно бы другой мир, воздушный, эфирный, иного качества и состава, нежели действительный.

Художник пишет маслом свою возлюбленную, это доставляет ему радость; скульптор лепит свою подругу. Я делаю то же самое, хотя и в духовном смысле. Она не знает, что у меня есть эта картина,— в этом, собственно, и состоит мой обман.

Было бы и вправду интересно, если бы можно было убедить какую-нибудь старую литературную клячу сосчитать по сказкам, легендам, народным песням и мифам, кто чаще оказывается в них вероломным — девушка или мужчина.

Моя Корделия!

Хороший ответ подобен сладкому поцелую, говорит Соломон. Ты знаешь, я задаю слишком много вопросов; меня часто в этом упрекают. Но это происходит лишь потому, что никто так толком и не понимает, о чем я спрашиваю; ты и только ты одна понимаешь, о чем я спрашиваю, ты и только ты одна умеешь отвечать, ты и только ты одна умеешь дать хороший ответ; ибо хороший ответ подобен сладкому поцелую, говорит Соломон.

Твой Иоханнес

Моя Корделия!

«Моя» — что значит это слово? Не что-то, принадлежащее мне, но то, чему сам я принадлежу, что содержит в себе все мое существо, что является моим настолько, насколько я сам ему принадлежу. Ведь мой Бог — это не Бог, который принадлежит мне, но Бог, которому я принадлежу; и то же самое происходит, когда я говорю: мое отечество, мой дом, мое призвание, мое томление, моя надежда. И если бы до сих пор еще не было никакого бессмертия, сама эта мысль, что я — это ты, уже разрывала бы естественный ход природных вещей.

Твой Иоханнес

Я просто не узнаю себя. Сознание мое уподобилось бушующему морю, потрясаемому бурями страсти. Если бы кто-нибудь другой мог видеть мою душу в этом положении, ему бы показалось, что она, как ялик, зарывается носом в морские волны, как будто, развив ужасную скорость, она стремится ринуться в глубь пропасти. Правда, он не заметил бы при

этом, что вверху на матче сидит матрос-впередсмотрящий. Бушуйте же, о необузданные силы, восставайте, мощные накаты страсти, пусть удары ваших волн разбрызгивают пену до самых небес,— вам все же не удастся захлестнуть меня с головой; я сижу здесь тихо, как Король скал.