«Будденброки» adlı sesli kitaptan alıntılar, sayfa 8
МОРТЕН:
Вы барышня и смотрите на все с сугубо личной
точки зрения. Вы знакомы с каким-то дворянином и объявляете: да он же превосходный человек! Но для того, чтобы осуждать их всех вкупе, не надо знать ни одного! Поймите, что здесь дело в принципе, в социальном устройстве... Как? Кому-то достаточно родиться на свет, чтобы уже стать избранным, почитаемым, иметь право с презрением смотреть на нас, грешных,
ибо все наши заслуги не возведут нас на его высоту!
Она довольна собой, а более прочного счастья человеку на земле не дождаться. (197)
У вас романтическая душа, фрейлейн Будденброк! Вы начитались Гофмана...
Внешность, милое мое дитя, у тебя чинная и благопристойная, но душа, милое дитя — душа у тебя черная.
Сенатор положил себе в кошелек несколько рыбьих чешуек, чтобы в нем весь год не переводились деньги. Христиан с грустью заметил, что ему, увы, и это средство не помогает...
...Главного врач не знает. До третьей недели, то есть до наступления кризиса, он блуждает в потемках относительно одного вопроса — жить или не жить больному. Ему неведомо, является ли в данном случае тиф временным злоключением, неприятным последствием инфекции, случайным заболеванием, поддающимся воздействию средств, изобретенных наукой, или это — форма конца, одно из обличий смерти, которая могла бы явиться и в другой маске, и лекарств против нее не существует.Так обстоит дело с тифом: в смутных, бредовых сновидениях, в жару и забытьи больной ясно слышит призывный голос жизни. ...И если он устыдится своего малодушия, если в нем шевельнутся сознание долга, отвага, если в нем вновь пробудятся энергия, радость, любовь, приверженность к глумливой, пестрой и жестокой сутолоке, которую он на время оставил, то, как бы далеко его ни завела раскаленная тропа, он повернет назад и будет жить. Но если голос жизни, до него донесшийся, заставит его содрогнуться от страха и отвращения, если в ответ на этот веселый, вызывающий окрик он только покачает головой и отмахнется, устремившись вперед по пути, ему открывшемуся, тогда — это ясно каждому — он умрет.
Герда отвечала:
– Томас, примирись раз и навсегда с тем, что ты ничего не
понимаешь в музыке. И как ты ни умен, все равно никогда не поймешь,
что музыка – нечто большее, чем услада для слуха или приятное
послеобеденное развлечение. В музыке тебе изменяет ощущение
банального, во всем остальном у тебя достаточно острое… а это
единственный критерий для понимания искусства. Насколько тебе чужда
музыка, ты можешь судить уже хотя бы по тому, что твой музыкальный
вкус остался далеко позади всех прочих твоих запросов и воззрений.
Что тебе нравится в музыке? Пошлый оптимизм. Но если бы им была
пропитана книга, ты бы с досадой или насмешкой отшвырнул ее от себя.
Быстрое осуществление любого чуть шевельнувшегося желания…
Услужливое, торопливое удовлетворение слегка возбужденных чувств… Да
разве жизнь похожа на красивую мелодию?.. Это, друг мой,
несостоятельный идеализм…
Он понимал ее, понимал, что она говорила. Но не мог следовать за
нею чувством, не мог уразуметь, почему мелодии, которые его веселят
и трогают, жалки и ничтожны, а пьесы, по его представлению скучные и
запутанные, непременно обладают высокой музыкальной ценностью?
Она надела свою большую соломенную шляпу и раскрыла зонтик, так как, несмотря на легкий морской ветерок, жара стояла немилосердная. Молодой Шварцкопф, в фетровой шляпе, с книгой под мышкой, шагал рядом и время от времени искоса на нее поглядывал. Они вошли в пустынный парк; в этот час солнце заливало все его розарии и усыпанные гравием дорожки.
-Это ненадолго, Тони. Время свое возьмет... Все забудется...
-Но я как раз и не хочу забывать! Забыть... Да разве это утешение?
Сенатор...умер страшной, трагикомической смертью. Этот старец, хворавший сахарной болезнью, в последние годы до такой степени утратил инстинкт самосохранения, что безраздельно поддался страсти к тортам и пирожным...напуганная семья стала под деликатными предлогами отнимать у старика все сладкое. Что же тогда сделал сенатор? Окончательно впавши в детство, он снял себе ... логово, куда он и пробирался тайком поедать торты... Там его нашли мертвым, с набитым пирожными ртом, в замазанном сюртуке, возле убогого стола, усыпанного сладкими крошками.
