«Живи и помни» adlı sesli kitaptan alıntılar, sayfa 21
Надо - значит надо, надо, но, вспоминая, какая будет затоплена земля, самая лучшая, веками ухоженная и удобренная дедами и прадедами и вскормившая не одно поколение, недоверчиво и тревожно замирало сердце: а не слишком ли дорогая цена? Не переплатить бы?
Такое теперь время, что и нельзя поверить, да приходится; скажи кто, будто остров сорвало и понесло как щепку, - надо выбегать и смотреть, не понесло ли взаправду. Все, что недавно еще казалось вековечным и неподатным, как камень, с такой легкостью помчало в тартарары – хоть глаза закрывай.
…по вечерам, когда затихал ветерок и от нагретой земли исходило теплое парение, такая наступала кругом благодать, такой покой и мир, так густо и свежо сияла перед глазами зелень, еще более приподнявшая, возвысившая над головой остров, с таким чистым, веселым перезвоном на камнях катилась Ангара и так все казалось прочным, вечным, что ни во что не верилось – ни в переезд, ни в затопление, ни в расставание.
Стало быть, скоро и помирать, если жить больше не с чем.
Можно, конечно, и не задаваться вопросами, а жить, как живется, и плыть, как плывется, да ведь на том замешен: знать, что почем и что для чего, самому докапываться до истины. На то ты и человек.
На собрании, где подводились итоги года, Ивана Петровича премировали
талоном на ковер. Он поднялся и, портя заведенную обедню, отказался от
талона: ковер ему был не нужен. Ни премии, ни почести ему были не нужны, а
нужна была такая работа, которую с другого конца не подпирают, чтобы ее
остановить, и такая жизнь, которая обошлась бы без подножек. Он так и
сказал. Но сказал нервно, чуть не на слезе, допытываясь, почему делается
вид, что все хорошо и даже прекрасно, если выполняем план, и до каких пор
план станет прикрывать и оправдывать все, что творится внутри плана? Обида
Ивана Петровича была не на архаровцев - что с них взять?! - а на своих,
притерпевшихся и покосившихся, поверивших, что всякая перемена только во
благо.
Потом все перемешалось. И не то плохо, что после смертей, свадеб,
разделов и торгов одна деревня стала проникать в другую, жизнь невозможна
без таких проникновений, а то пошло неладом, что взамен уехавших и унесенных
принялись селиться люди легкие, не обзаводящиеся ни хозяйством, ни даже
огородишком, знающие одну дорогу - в магазин, и чтоб поесть, и чтоб время от
работы до работы скоротать. Сначала от работы до работы, а затем и работу
прихватывая, заслоняя ее магазином, и чем дальше, тем больше, тем слаще и
неудержимей. Работа этого, понятно, не любит - и нелады с ней, с работой, и
уж общины другого толка, которых раньше не было и в помине. Водились,
конечно, пьянчуги, где они на святой Руси не водились, но чтоб сбиваться в
круг, разрастаться в нем в открытую, ничего не боящуюся и не стыдящуюся силу
с атаманом и советом, правящим власть, такого нет, не бывало. Это уж наши
собственные достижения.
Неужели и о Матёре люди, которые останутся, будут вспоминать не больше, чем о прошлогоднем снеге? Если даже о родных своих забывают так скоро...
Многое, поди, было на самом деле другим, чем видится ныне, снесенное временем и ненадежной, изнурившейся памятью.
А кто душу вытравил, то не человек, не-е-ет! На че угодно такой пойдет, не оглянется.
