«Омон Ра» adlı sesli kitaptan alıntılar, sayfa 4

откуда мне было знать, что самое лучшее в жизни каждый раз видишь как бы краем глаза?

– Но самое интересное, – задумчиво и как-то подавленно сказал Митёк, – что там не было двери. Снаружи люк нарисован, а изнутри на его месте стена с какими-то циферблатами. Я еще раз поглядел на обрывок картонки и заметил иллюминатор, в котором голубела маленькая Земля. – Найти бы того, кто эту ракету склеил, – сказал Митёк, – обязательно бы ему по морде дал. – А за что? – спросил я. Митёк не ответил.

Почти сразу же я обо что-то споткнулся, но сохранил равновесие. Через несколько шагов мои пальцы уперлись в стену; пошарив по ней, я нащупал толстые провисающие провода, облепленные каким-то липким пухом. Я повернулся и пошел в другую сторону; теперь я шел осторожней, высоко поднимая ноги, но через несколько шагов споткнулся опять. Потом под моими руками опять оказались стена и кабели.

Но ведь и мы, люди, думал я, вроде бы встречаемся, хохочем, хлопаем друг друга по плечам и расходимся, но в некоем особом измерении, куда иногда испуганно заглядывает наше сознание, мы так же неподвижно висим в пустоте, где нет верха и низа, вчера и завтра, нет надежды приблизиться друг к другу или хоть как-то проявить свою волю и изменить судьбу; мы судим о происходящем с другими по долетающему до нас обманчивому мерца

В этом и суть подвига, что его всегда совершает не готовый к нему человек, потому что подвиг - это такая вещь, к которой подготовиться невозможно.

Не мы с вами выбираем время, в котором живем, - время выбирает нас.

Помню, как я глядел на часы, удивляясь, до чего же медленно песчинки скатываются вниз сквозь стеклянное горло, пока не понял, что это происходит из-за того, что каждая песчинка обладает собственной волей, и ни одна не хочет падать вниз, потому что для них это равносильно смерти. И вместе с тем для них это было неизбежно; а тот и этот свет, думал я, очень похожи на эти часы: когда все живые умрут в одном направлении, реальность переворачивается и они оживают, то есть начинают умирать в другом.

И вот еще, думал я, всю свою жизнь я шел к тому, чтобы взмыть над толпами рабочих и крестьян, военнослужащих и творческой интеллигенции, и вот теперь, повиснув в сверкающей черноте на невидимых нитях судьбы и траектории, я увидел, что стать небесным телом – это примерно то же самое, что получить пожизненный срок с отсидкой в тюремном вагоне, который безостановочно едет по окружной железной дороге.

Когда я проснулся, Земли уже не было видно. В глазках

мерцали только размытые оптикой точки звезд, далекие и

недостижимые. Я представил себе бытие огромного раскаленного

шара, висящего, не опираясь ни на что, в ледяной пустоте, во

многих миллиардах километров от соседних звезд, крохотных

сверкающих точек, про которые известно только то, что они

существуют, да и то не наверняка, потому что звезда может

погибнуть, но ее свет еще долго будет нестись во все стороны,

и, значит, на самом деле про звезды не известно ничего, кроме

того, что их жизнь страшна и бессмысленна, раз все их

перемещения в пространстве навечно предопределены и подчиняются

механическим законам, не оставляющим никакой надежды на

нечаянную встречу. Но ведь и мы, люди, думал я, вроде бы

встречаемся, хохочем, хлопаем друг друга по плечам и

расходимся, но в некоем особом измерении, куда иногда испуганно

заглядывает наше сознание, мы так же неподвижно висим в

пустоте, где нет верха и низа, вчера и завтра, нет надежды

приблизиться друг к другу или хоть как-то проявить свою волю и

изменить судьбу, мы судим о происходящем с другими по

долетающему до нас обманчивому мерцанию, и идем всю жизнь

навстречу тому, что считаем светом, хотя его источника может

уже давно не существовать. И вот еще, думал я, всю свою жизнь я

шел к тому, чтобы взмыть над толпами рабочих и крестьян,

военнослужащих и творческой интеллигенции, и вот теперь,

повиснув в сверкающей черноте на невидимых нитях судьбы и

траектории, я увидел, что стать небесным телом - это примерно

то же самое, что получить пожизненный срок с отсидкой в

тюремном вагоне, который безостановочно едет по окружной

железной дороге.

Мы с тобою так верили в связь бытия,

но теперь оглянулся я, и удивительно,

до чего ты мне кажешься, юность моя,

по цветам не моей, по чертам недействительной. Если вдуматься, это как дымка волны

между мной и тобой, между мелью и тонущим;

или вижу столбы и тебя со спины,

как ты прямо в закат на своем полугоночном. Ты давно уж не я, ты набросок, герой

всякой первой главы, а как долго нам верилось

в непрерывность пути от ложбины сырой

до нагорного вереска.