Взгляни на арлекинов!

- А что такое по-вашему «гений»?- Ну, способность видеть вещи, которых не видят другие. Или, вернее, невидимые связи вещей.- В таком случае, я говорю о состоянии жалком, болезненном, ничего общего с гениальностью не имеющем. Давайте начнем с живого примера, взятого в доподлинной обстановке. Пожалуйста, закройте ненадолго глаза. Теперь представьте аллейку, ведущую к вашей вилле от почтовой конторы. Видите, платаны сходятся в перспективе, а между двух последних - калитка вашего сада?- Нет, - сказала Ирис, - последний справа заменен фонарным столбом, - его не так-то легко разглядеть с деревенской площади, но это фонарь, обросший плющом.- Ну пусть, не важно. Главное, вообразите, что мы глядим из деревни, отсюда , в сторону садовой калитки - туда . В этой задаче нужна особая осторожность в отношении наших «там» и «тут». Покамест «там» - это прямоугольник солнечной зелени за полуотворенной калиткой. Теперь начинаем перемещаться по аллейке. Справа на втором стволе мы замечаем остатки какого-то местного объявления…- Это Ивор его налепил. В нем объявлялось, что обстоятельства изменились, и подопечным тети Бетти следует прекратить их еженедельные визиты.- Великолепно. Продолжаем двигаться к садовой калитке. Между платанами по обе стороны видны кусочки пейзажа. Справа от вас, - пожалуйста, закройте глаза, чтобы видеть получше, - справа от вас виноградник, слева церковь и кладбище, вы различаете его длинную, низкую, очень низкую стену…- У меня мурашки от вашего тона. И еще я хочу что-то добавить. Мы с Ивором нашли в ожине старое покосившееся надгробье с надписью «Dors, Médor!» [28] и с единственной датой - смерти - 1889-й; скорее всего, могила приблудной собаки. Это перед самым последним деревом слева.- Итак, мы добрались до калитки. Мы уж было вошли, но тут вы внезапно остановились: вы забыли купить красивые новые марки для своего альбома. И мы решаем вернуться на почту.- Можно я открою глаза? А то я боюсь заснуть.- Напротив: самое время закрыть их покрепче и сосредоточиться. Мне нужно, чтобы вы вообразили, как вы разворачиваетесь, и «правое» сразу становится «левым», и вы вмиг ощущаете «тут» как «там», и фонарь уже слева от вас, а мертвый Медор - справа, и платаны сходятся к почтовой конторе. Можете это сделать?- Сделано, - сказала Ирис. - Поворот кругом выполнила. Теперь я стою лицом к солнечной дырке с розовым домиком в ней и с кусочком синего неба. Что, можно шагать обратно?- Вам-то можно, да мне нельзя! В этом вся суть нашего опыта. В действительной, телесной жизни я поворачиваюсь так же просто и быстро, как всякий другой. Но мысленно, с закрытыми глазами и неподвижным телом, я не способен перейти от одного направления к другому. Какой-то шарнир в мозгу, какая-то поворотная клетка не срабатывает. Я, разумеется, мог бы сжулить, отложив мысленный снимок одной перспективы и спокойно выбрав противоположный вид для прогулки назад, в исходную точку. Но если я не жульничаю, некая пакостная помеха, которая свела бы меня с ума, примись я упорствовать, не дает мне вообразить разворот, преобразующий одно направление в другое, прямо противоположное. Я раздавлен, я взваливаю на спину целый мир, пытаясь зримо представить себе, как я разворачиваюсь, и заставить себя увидеть «правым» то, что вижу «левым», и наоборот.

Самая ее утонченность остренько отдавала изысканной пошлостью, овевавшей всю ее личность сладким душком распада.

Мы забываем - или лучше, склонны забывать, - что влюбленность не зависит от угла, под которым нам видится лицо любимой, но что она - бездонное место под купавами… Пока сон хорош… продолжай появляться в наших снах, влюбленность, но не томи, пробуждая нас или говоря слишком много, - умолчание лучше, чем эта щель или этот лунный луч (англ.).

я принял дочку и стряпчего с безразличным достоинством, за которое склонные к душевным излияниям парижские русские столь сердечно меня не любили.

Вторую половину тридцатых отметило в Париже чудотворное возвышение изгнаннических искусств, и с моей стороны было бы дурацкой претензией не признавать, что какую бы чушь ни писал на мой счет кое-кто из самых бессовестных критиков, я оставался высшим достижением этого периода.

- Хватит нюнить! - бывало, восклицала она. - Смотри на

арлекинов!

- На каких арлекинов? Где?

- Да везде! Оглядись по сторонам. Слова, деревья -

сплошные арлекины. И обстоятельства, и лица. Возьми наугад

любые две вещи - шутку, образ - получишь третьего шута! Иди!

Играй! Выдумывай мир! Твори реальность!

Несколько дней назад мы впервые поцеловались на кухне у старика Нотебоке - искали лёд, набрели на пламя.

Я бежал из России, не достигнув и девятнадцати лет ... Затем я в течение полустолетия поносил Советскую власть, вышучивал ее, выворачивал наизнанку, чтобы сделать ее посмешнее, выжимал, как мокрое от крови полотенце, пинал дьявола в самое его зловонное место и по иному изводил советский режим при всяком удобном случае, какой подворачивался в моих сочинениях. В сущности говоря, на литературном уровне, к которому принадлежала моя продукция, во все это время не было более дотошного критика большевистской брутальности и основополагающей тупости.

Когда девушка начинает говорить, как героиня рассказа, все, что требуется - это немного терпения.

- Его ошибка, - продолжала она, - его болезненная ошибка, на самом деле сводится к сущему пустяку. Он спутал дальность и длительность. Говоря о пространстве, он разумеет время. Все впечатления накопленные им на пути ВП (пес догоняет мяч, к соседней вилле подъезжает машина) относятся к веренице событий во времени, а не к красочным кубикам пространства, которые всякий ребенок волен переставить по старому. У него ушло время на то, чтобы мысленно покрыть расстоянье ВП, - хотя бы несколько мгновений. И когда он приходит в П, им уже накоплена длительность, которая обременяет его! Что же, спрашивается, странного в его неспособности вообразить поворот вспять? Никому не дано представить в телесных образах обращение времени. Время необратимо. Обращенье движения используют только в кино да и то лишь для создания комического эффекта - воскрешенье разбитой бутылки пива…