«Обитель» adlı sesli kitaptan alıntılar, sayfa 26

У него действительно почти не было жалости – её заменяло то, что называют порой чувством прекрасного, а сам Артём определил бы как чувство такта по отношению к жизни.

“У женщины нет Родины. Её Родина – мужчина, – говорил на Соловках то ли Василий Петрович… то ли Бурцев… то ли Мезерницкий? Кто-то из них – бывших белогвардейцев и бывших живых людей. – Родина

Он обладал удивительным качеством – ни с кем не разговаривая, поддерживать всякий разговор: настолько полным понимания и вовлечённости был его взгляд

грязные, рваные подштанники, носки в лошадином навозе, пиджак – весь в крови и тоже рваный, кусок чёрной простыни торчит из-за пазухи, грудь, живот и ноги присыпаны соломой, морда кровавая, одичавшая, нос распух, одно ухо больше другого – не притронуться…

Вся Россия друг друга прибивала гвоздями, – сказал Мезерницкий. – Она теперь не хочет в Бога верить. Пусть Бог верит в неё, его очередь. Владычка через силу улыбался, словно смотрел на свое чадо – которое расшалилось, но сейчас успокоится. – А Он верит, он верит, – согласился владычка. – Его очередь – всегда, Он и не выходит из очереди. Сказано: любяй душу свою – погубит ю, а ненавидяй душу свою

назистов не из жалости, а потому что это нарушало его представление о том, как должно быть. Артём вспомнил Афанасьева и его словами завершил свою мысль: “…Это не рифмовалось!”

Лагерники взревели. Почти все плакали и причитали. Но и за этим воем всё равно слышался колокольчик, ледяным крючком зацепивший каждого – кого за губу, кого за кадык, кого за лопатку, кого за кожу на животе. – Мы перечислим грехи человеческие, а вы раскаивайтесь и говорите “грешен”, – взмахнув рукой с зажатым в ней крестом, велел владычка Иоанн. – Повторяйте за мною: исповедаю аз многогрешный… Господу Богу и Спасу нашему Иисусу Христу… вся согрешения моя… и вся злая моя дела, яже содеял во все дни жизни моей… яже помыслил даже до сего дня, – звонко продолжал батюшка Зиновий. В церкви раздались жалобные голоса, спотыкающиеся и путающиеся. – Прости мя, Отче, согрешил неимением любви к Богу и страха Божия, – диктовал владычка. – Грешен! – прокричал каждый лагерник. “Я”, – молча отвечал Артём, и рыбы ярились

“…Раскаивался я и в том, и в этом

Виоляр вдруг собрался и несколько даже облегчённо

вцепившись в затылок, вдруг назвала его “Тёмка” – одними губами, куда-то в висок – но он услышал, как его имя толкнулось с её дыханьем о его кожу…