Kitabı oku: «Цунами», sayfa 2
Была ещё третья неувязка, но поразмыслить о ней я решил позже.
В дверь постучали. Дождавшись разрешения, вошёл Сергей с ворохом бумаг, навевающих тоску своим количеством. Я тут же прикинул, что на разборку этого завала уйдёт не один день. Следовало менять тактику, иначе протирать мне тут штаны до февральской стужи!
Если быть объективным, то цель моей командировки некорректно было обозначить как подвиг. Моя задача – максимальный сбор информации. Обобщать добытое предстояло Горбаню и Шепелеву, а выводы делать шефу. Он не впервые применял такую методику, используя меня в качестве гончего пса, но ничего обидного для себя я в этом не усматривал. Шеф хорошую работу ценил, материалы не «зажимал» и всегда щедро делился идеями. Своей диссертацией я обязан только ему. Когда задача сформулирована, когда определены пути подходов, естественно, наступает черёд гончих науки.
Кучу, которая возлежала на столе, следовало вчерне рассортировать и сосредоточиться на главном. Главным являлась скорость выброса сероводорода и его приблизительное количество. Это даст возможность рассчитать в первом приближении размер зоны поражения и возможное число жертв при разных сценариях.
До обеда поднять голову от бумаг из архива КГБ не удалось. Сергей заглянул с извинениями, что обед задерживается. Я отмахнулся от него: всё нормально!
Ко времени подоспевшего обеда «Серёгина куча», как я окрестил бумажные залежи на столе, разделилась на пять кучек разной толщины. Самая тощенькая требовала неотложного внимания. Остальные могли потерпеть по причине невысокой значимости.
За обедом, который я поглощал с аппетитом, а Сергей без энтузиазма, я вспомнил, что ещё утром хотел попросить Сергея помочь разыскать адреса Аллы и Алины. Судя по тому, с какой готовностью Сергей ухватил ручку, записал исходные данные и бросился к телефону, забыв про компот, он уже определённо начинал томиться от безделья.
Обедая, я осмотрелся. Небольшая столовая всего на четыре столика. Телевизор. Диван. На стенах две картины маслом, судя по исполнению – какого-то местного художника. Настоящий фикус в деревянной кадке. Занавески из старорежимного тюля. Симпатичная пожилая официантка в наколке. Время тут остановилось, что ли? Похоже одновременно и на санаторий, и на дом творчества шестидесятых годов где-нибудь в Подмосковье. Только телевизор «Самсунг» выпал из стиля.
Возвратился Сергей. Оправдывающимся тоном сообщил, что адреса и прочие данные поименованных мною особ будут доложены только завтра к десяти ноль-ноль.
Поблагодарил его, заметив, правда, что насчёт «прочих данных» заявки от меня не поступало.
На двери своего временного кабинета обнаружил цифру шесть. Значит, подобных помещений здесь должно быть ещё минимум пять. Набрал номер Рыбакова. После двух гудков в трубке раздался спокойный баритон:
– Слушаю, полковник Рыбаков.
Голос Анатолия Михайловича я, оказывается, уже успел забыть. И слегка растерялся перед началом разговора:
– Это агент 007 из Москвы. Проездом.
Зачем я сказал последнее слово, сам не понял.
– Здравствуй, Саша! – голос потеплел. – Ты где, на вокзале?
– Нет, Анатолий Михайлович, я в пригороде. Насчёт проезда – это шутка. Я в командировке. Хотел бы встретиться. Есть тема для разговора.
– Приезжай, жду. Знаешь, как меня найти?
– Знаю. У вас там какая система проникновения?
– Не волнуйся. Дежурного я предупрежу. Тебя пропустят. Запомни: вход с восточной стороны. Я на втором этаже.
Сергей, который присутствовал во время разговора, показал пальцами «окей». Как я уловил, насчёт транспорта.
«Волгу» сменил песочного цвета УАЗ, именуемый в народе «козлом» за тряску и злобный норов. За рулём «козла» сидел тот же викинг с «Волги». Сегодня он был приветливее и представился Андреем.
Минут тридцать пять мы добирались до Будённовского проспекта, далее продолжили путь на север, через три минуты свернули на улицу имени греческого города Волос и подъехали к красному кирпичному зданию, в котором размещался Южный региональный центр МЧС России.
Рыбаков сильно поседел за те годы, что мы не виделись. В свитере он напоминал бывшего спортсмена или тренера. Главное место в кабинете у Рыбакова занимало, как напоминание о летней жаре, одноногое чудо – корейский вентилятор. Всю лицевую стену закрывала карта региона, на которой пестрели линии и стрелки, цифры и буквы, выведенные чёрной тушью. Для человека, который плохо представляет себе, чем сегодня занимается гражданская оборона, эта тьма условных обозначений могла означать только направления, по которым следовало расползаться в случае ядерного удара потенциального противника.
После дружеского рукопожатия Рыбаков извлёк из сейфа непочатую бутылку греческого коньяка, две рюмки, блюдечко с нарезанным лимоном и несколькими шоколадными конфетами. Было приятно, что он меня ожидал и даже в казённом кабинете по возможности постарался быть гостеприимным.
– Ну, 007, – как много лет назад, начал Рыбаков, – докладывайте, какие суперзаговоры вам удалось раскрыть и сколько красоток соблазнить?
– С соблазнениями, скажу прямо, напряжёнка, – в тон ему ответил я. – Не та нынче пошла красотка!
– Да ну? – притворно удивился Рыбаков.
– Увы, и времена уже не те, мон колонель.
– Ну, и… – вяло поинтересовался Рыбаков. Тема сама себя исчерпала.
– Анатолий Михайлович, – отбросив шутливый тон, начал я, – моя командировка напрямую связана с деятельностью вашего министерства. Я рассчитывал, что необходимую информацию вам перегонят из Москвы заранее, но по некоторым признакам догадываюсь, что в курс дела вас пока не ввели. На первом этапе мне поручено собрать максимум информации по Южношахтинскому выбросу сероводорода в 1973 году. Далее, возможно, – подобная работа по Украине и Казахстану. В конечном итоге всё завязывается на Чёрном море, где этого чёртового сероводорода, как я полагаю, хватит на то, чтобы отравить не только ваш регион, – я покосился на карту, – но и все причерноморские страны, вместе взятые. Причина беспокойства – в усилении сейсмической активности обширной тектонической области, о чём есть достоверные данные.
– У нас пока тихо, – медленно ответил Рыбаков, – полагаю, обычная бюрократическая задержка. Ты, пожалуйста, объясни всё подробнее. Моё Управление занимается защитой территорий от ЧС. С сероводородом столкнулись только нынешней весной. Во время учений в Волжском. Помнишь, там дети отравились? А ведь учения шли на территории того же нефтеперерабатывающего завода. Оповещение не сработало. Обидно. Но, даже будь на моём месте другой, ты всё равно вошёл в нужную дверь. И никуда от этого факта не деться.
– А стрелочки? – ехидно спросил я.
– Какие стрелочки? – недоуменно воззрился на меня Рыбаков.
Тут я внезапно почувствовал себя недоумком. Надо же, понапридумывал чёрт-те чего… Рыбаков перехватил мой взгляд, поднял глаза на карту и захохотал. На шум в дверь заглянул какой-то усатый офицер. Анатолий Михайлович махнул ему рукой, тот исчез. Утирая слёзы, Рыбаков убрал в сейф бутылку и рюмки.
– Ты где остановился? – спросил он.
– На хазе УФСБ, что на юго-восточном направлении, мон колонель.
– Ясно. Но ведь подписки о невыезде ты не давал? Давай вечером ко мне. И заночуешь у нас. Нет, слушать ничего не хочу! Вера и дети так будут рады! Была бы жива Галочка, царство ей небесное, порадовалась бы вместе с нами! Дома обо всём и поговорим. А здесь, сам видишь…
Ничего особенного я не видел. Но по тону Анатолия Михайловича догадался, что климат у них в РЦ далеко не южный. Что ж, понятно. Обычная штабная рутина. Обер давит унтера – и так далее.
С Андреем недоразумений не было. Немного покружив на «козле» по городу в поисках нормальной представительской бутылки, цветов для Веры и конфет девочкам, отправились в знаменитый своей грязью микрорайон Северный. Хорошо, что дождя давно не было. А то пришлось бы «козлу» демонстрировать свои вездеходные качества.
Андрей с Сергеем высадили меня у подъезда Рыбакова и, пообещав заехать завтра к девяти, уехали.
Подъезд, как и положено, был размалёван едва не до потолка. Грамоте в Ростове, судя по настенной живописи, учат неважно. Слов, где более трёх букв, без грамматических ошибок почти не встречалось. И в таком вот изысканном интерьере растут девчонки Анатолия Михайловича!
Глава 3
Галина, жена Анатолия Михайловича, скончалась в Шиханах семь лет тому назад во время аварии в цехе декомплектации химических боеприпасов. Её напарник по смене Володя Ларин остался жив. Получил инвалидность и так до конца не оправился от частичного паралича. Оформил пенсию, преподаёт производственное обучение в одном из колледжей Балашихи. Сильно хромает до сих пор. Вот что делает с людьми боевой газ. А чем «наш» сероводород лучше?
С Володей Лариным я виделся около недели назад. «Шиханское братство» хоть гораздо меньшим числом, чем Чернобыльское, но существует. Подробности того, что творилось на ядерных и химических полигонах Советского Союза, ещё ждут своих летописцев. А Галина не дожила даже до статей в «Огоньке». Семью Рыбакова, двух его дочерей и сестру Галины – Веру – я практически потерял из виду сразу же после перевода в Москву в девяносто пятом.
Дверь мне открыла Рыбакова-старшая. Стройная девушка в голубых джинсах и футболке с групповым портретом «Блестящих» весьма отдалённо походила на знакомого хулигана-Зойку, друга уличных собак и защитницу мелкоты. Но сейчас вес повисшей у меня на шее поклонницы «Блестящих» я оценил килограммов в сорок пять, не меньше. На Зойкин визг в коридор колобком выкатилась Рыбакова-младшая. Мне на шею она не бросилась, а растерянно уставилась отцовскими глазами-бусинками на незнакомого дядю с букетом. Елене Анатольевне во времена нашего знакомства было около трёх лет. Само собой, упомнить всех дядей в зелёной форме было никак невозможно.
Вера из кухни не слышала Зойкиных воплей, поэтому я смог войти в квартиру, сохранив букет и не уронив пакеты.
Дом Рыбаковых всегда отличался высшей степенью гостеприимства. Говоря обобщённо, здесь гость никогда не чувствовал себя в тягость хозяевам.
Анатолий Михайлович вышел в коридор, освободил меня от пакетов и от Зойки. Я получил достаточно свободы, чтобы вздохнуть, официально поздороваться с маленькой Леной и с букетом наперевес двинуться на кухню.
В проёме кухонной двери я невольно задержался. Вера переворачивала очередной блин на шипящей сковороде и до крайности углубилась в это занятие. Она была ниже Галины, миниатюрнее и удивительно напоминала сестру жестами, мимикой, речью. Седины, правда, со времени нашей последней встречи тоже прибавилось.
Наконец блин занял правильную позицию. Я был замечен, и вот уж Вера плачет, упёршись лбом мне в солнечное сплетение. И чувствую, что мне хочется зажмуриться и удержать готовые выкатиться из глаз слезинки. От воспоминаний никуда не денешься, а Галина была настолько жизнелюбивым и открытым человеком, что сама мысль о том, что её нет в живых, казалась верхом идиотизма.
Выпили первую рюмку за встречу. Молча выпили по второй – помянули. Стойко выдержал атаки лиц женского пола и положил себе на тарелку лишь то, что физически способен был поглотить. Хотя, скажу я вам, домашняя еда, приготовленная с любовью, – это стержень бытия и макушка умиротворения!
Квартира Рыбаковых символически именовалась трёхкомнатной. Комнату главы семьи я не рекомендовал бы посещать лицам, страдающим клаустрофобией. Первое ощущение за её порогом – это погружение вглубь книжного шкафа. Книгам здесь обеспечен полный комфорт, но книговладельцу оставался пятачок, на котором лечь во весь рост можно было только по диагонали.
Анатолий Михайлович сел на своё любимое место, за откидной столик книжного шкафа. Мне осталось примоститься на мохнатом пуфике, который я предусмотрительно прихватил с места трапезы.
– Ты не планируешь спускаться в шахту? – спросил Рыбаков.
– Да, собираюсь завтра. Вряд ли это обогатит новыми фактами. Но, думаю, само посещение для меня необходимо в эмоциональном плане. Я достаточно проникся проблемой, чтобы не обратить внимания на некоторые несоответствия в документах, отражающих подробности события. Было бы прекрасно, если бы удалось пригласить на «погружение» грамотного геолога.
– С геологом я постараюсь тебе помочь. Сейчас же и позвоним. Но вот в том, что касается несоответствий, советую тебе быть поосторожней. Помнишь, как переводится «Барсакельмес»? «Пойдёшь – не вернёшься»!
– Что ты имеешь в виду, Михалыч? Я что-то не заметил грифа «секретно» на судебных бумагах. Материалы из архива КГБ потеряли актуальность за давностью.
– Вопрос не в актуальности материалов следствия. Ты меня неправильно понял. Насколько я представляю себе общую картину, дело, маленькой частью которого ты сейчас занимаешься, имеет огромную социальную и политическую значимость. Ты сидишь в прямом смысле на сероводородной бомбе. А озабочен, остренький ли у твоей бомбочки хвостик!
– Обижаешь, Анатолий Михайлович. Говорю о частностях, что вовсе не означает, что я плохо понимаю обстановку в целом. Я сейчас вынужденно сориентирован на частности. Такая моя доля: бежать по следу.
– Может, ты и прав. У меня пока не было времени обстоятельно поразмыслить на эту тему. Но знание полигонной теории массовых отравлений в приложении к густонаселённым районам – это как раз то, что должно заставить тебя держать по возможности язык за зубами. Я знаю тебя давно и не думаю, что московское житьё тебя изменило. Ты как был увлекающимся романтиком, так им и остался. Прямое подтверждение тому – твоё желание спуститься в шахту. Я неспроста задал свой вопрос. А вокруг, мой дорогой 007, как и в каменном веке, полным-полно грязи. Я хочу уточнить, что речь идёт не о твоём персональном костюмчике, а об отношении к людям вообще.
Рыбаков полистал толстую тетрадь с адресами и телефонами, нашёл нужный номер.
– Добрый вечер, Наташа, это Рыбаков. Извини за беспокойство, твой благоверный далеко? Пригласи его, пожалуйста. Хочу предложить ему выезд на пленэр, а то он у тебя на глазах превратится в компьютерного маньяка. Что, уже превратился? Поздравляю! Редкое счастье – делить мужа с электронной балалайкой!
– Гриша, здравствуй! Ко мне на несколько дней приехал давний товарищ из Москвы. Я хотел бы тебя с ним познакомить. Его командировка связана в какой-то мере с геологией, и нужна, кроме прочего, твоя консультация. Нет, не заочная, а практическая, на месте. Ты не против того, чтобы проскочить с ним завтра в Южношахтинск? Я по работе всё устрою, твой директор будет только рад. Не будет рад? Что ты говоришь! Извини, не знал. Когда? Вот дела, Гриша, жаль человека, ты говорил, что мужик был отличный…
– Погиб его директор, – прикрыв микрофон ладонью, – обернулся ко мне Рыбаков. – Месяц назад разбился на машине.
– Хорошо, Гриша, спасибо. Завтра в девять пятнадцать к тебе подъедет… Что подъедет? – это уже ко мне.
– «Козёл» песочного цвета, – подсказываю.
– Уазик песочного цвета. Да, я тоже там буду. Для подтверждения полномочий де-юре. Хорошо. Спокойной ночи.
Рыбаков положил трубку и некоторое время помолчал.
– Что-то сплошной негатив идёт сегодня вечером. Пойдём на кухню, Саша. Девчата посуду уже перемыли. Там уютнее. Заодно и выпьем за Гришиного директора. Он не геолог был. Предприниматель. Что по нынешним временам не запрещено. Вертелся человек без сна и отдыха. По издательским делам. Ты их книжки наверняка на развалах видел. Хорошо работали. Гриша у них в издательстве не по профилю трудится. Что-то на компьютерах набирает, макетирует. В геологии сейчас голоднее, чем зимой на Северном полюсе.
Мы проговорили чуть ли не до двух ночи. Вспомнили Шиханы, Ларина, который в истощённом противогазе вытаскивал из аварийного цеха людей, потерявших сознание. Рыбаков рассказал о Нефтегорском землетрясении, в ликвидации последствий которого принимал участие. Я поделился тайной мыслью, которая периодически беспокоила и которой по возможности я не позволял вылезти на поверхность: плюнуть на всё и уехать из России.
– Ты не уедешь, – засмеялся Анатолий Михайлович, – совковая идеология у тебя не в головном, а в спинном мозгу. И специалисты твоего профиля там не в особом почёте, за исключением до недавнего времени, может быть, Ирака или Сирии. Везде действует Женевская конвенция, и травить друг друга, чему ты обучен, люди давно уже не хотят. Иди, несостоявшийся мусульманин, в туалет. Вера постелила тебе на диване. А по поводу цели твоего прибытия: постараюсь всемерно помочь, даже если последует команда «отставить».
Глава 4
В уазике сидел один Сергей. Судя по виду, при отличнейшем настроении. Парень откровенно радовался перспективе активной работы. Этот брюки на заднице не протрёт!
Рыбаков с утра договорился по телефону о том, что немножко задержится. Поздоровавшись с Сергеем, многозначительно указал мне глазами на его оттопыривающийся пиджак в области левой подмышки:
– Нет, Ляксандра, зазря мы окрестили тебя агентом 007! Этому супермену ты и в подмётки не годишься. Тебе только раз в месяц доверяли пистолет почистить, а этот дядька, по всем признакам, и спит с ним в обнимку!
– Откровенно издеваетесь, мон колонель. Чего я в те времена не добрал по части чистки пистолетов, то поимел на другом фронте. За что от вас же заполучил три взыскания и даже, помнится, одну гауптвахту от командира части!
– Экая гордыня вас обуяла, мон шер ами! Что вы там давеча лепетали, скромно потупив очи у меня в кабинете? О напряжёнке по линии прекрасного пола?
– Виноват. Оказался трагически непонятым. Могу лишь повторить, что из атакующих рядов вынужденно перешёл в ряды обороняющихся.
– Не перешёл, а перебежал. Так, наверное, точнее. Подшучивая друг над другом рядом с недоумевающим Сергеем, которого полковничьи погоны Рыбакова привели в состояние уважительной немоты, не за пятнадцать, а за одиннадцать минут доехали до места встречи с Григорием.
Гриша стоял у тротуарной бровки, засунув руки в карманы ярко-синей аляски и рассматривая рукописное объявление на бетонном столбе. При встрече с Гришей где-нибудь в вагоне метро я безошибочно определил бы его профессию. В облике высокого мужчины с бородой было чего-то больше от природы, нежели от индустриальной цивилизации. Одет он был опрятно и модно, очки в узкой золотой оправе сидели на положенном месте вполне авторитетно. В его позе ощущалось спокойное достоинство ковбоя из прерии, а не угодливость городского клерка.
Мне понравилось рукопожатие Гриши в это зябкое утро: сухая, крепкая и тёплая ладонь.
Рыбаков представил всех друг другу. На Сергея, по-моему, Гриша тоже произвёл очень благоприятное впечатление. В двух словах обрисовав суть проблемы, Анатолий Михайлович попросил подвезти его к месту службы.
Гриша устроился рядом со мной на заднем сиденье, и «козёл» двинулся к региональному центру по ЧС. Рыбаков попросил Сергея ехать помедленнее и что-то писал, пристроив на колене кожаную папку. Перед поворотом с Будённовского проспекта к РЦ Рыбаков жестом остановил машину и протянул Сергею листок бумаги:
– Передайте, пожалуйста, эту записку генеральному директору шахтоуправления Козлову. Здесь просьба о содействии вам. Хотя Козлов – милейший человек и эта записка, скорее, просто дружеский привет от меня. Удачи!
Рыбаков вышел из машины на тротуар и поманил меня пальцем. Я вышел вслед за ним. Секунду подумав, Анатолий Михайлович сказал:
– У Козлова работал маркшейдером Семён Яковлевич Бутко. Сейчас, кажется, он на пенсии. Попроси Козлова, его, кстати, зовут Евгений Иванович, помочь найти Бутко. Он будет вам очень полезен.
И после ещё одной паузы Рыбаков тихо добавил:
– По возвращении позвоните, а лучше приезжайте ко мне. Организуем выездной штаб у Веры под крылом.
И сытнее, и надёжнее с точки зрения конспирации. Пока у тебя контакты только с ФСБ и моим ведомством, рекламировать своё пребывание в Ростове особо не следует. Особенно советую избегать господ журналистов. По этой же причине свой интерес к шахте постарайся объяснить Козлову как чисто геологический. Гришу он должен знать. Для тебя Гриша ещё и прикрытие. Он человек абсолютно надёжный, поэтому можешь изложить ему всё подробно. Чем больше Гриша будет знать, тем больше пользы делу. Что-что, а котелок у Григория Львовича варит!
До Южношахтинска одухотворённый Сергей домчал нас за каких-то сорок пять – сорок восемь минут. Всё это время я рассказывал Грише о сути своего дела, показал содержимое папки Горбаня и добавил от себя комментарий по поводу тех несоответствий, которые обнаружил в «Серёгиной куче». Гриша внимательно слушал, иногда задавал уточняющие вопросы. В Южношахтинск мы въехали уже не случайными попутчиками, а как коллеги и единомышленники. В этом, без сомнения, была заслуга Гриши: его доброжелательность меня окончательно покорила.
Красные кирпичные пятиэтажки с жалкой растительностью на захламлённых дворах не то чтобы пугали, но уж точно не прибавляли оптимизма. Убогие сараи с рыжими жестяными крышами, непонятного вида крупногабаритный металлолом, припорошенный угольной крошкой, метровой глубины канавы – вот общие наблюдения через потеющее окошко уазика. Мы подкатили к распахнутым настежь решётчатым воротам шахтоуправления, серый трёхэтажный корпус которого виднелся в глубине огромного пустого двора.
Вход в здание сталинской постройки украшали монументальные потрескавшиеся ступени и трёхметровый бетонный шахтёр на постаменте. Отбойный молоток на плече у шахтёра облупился и торчащей ржавой арматурой более напоминал американский пистолет-пулемёт «Томпсон» знаменитых двадцатых, гангстерских годов. Это подметил Сергей.
Прокуренным холодным коридором мы втроём протопали до двери с надписью «Приёмная». Секретаря не было. На пустом секретарском столике чётко отпечатались чёрные пятачки от резиновых ножек пишущей машинки. Дверь в кабинет, на котором красовалась стеклянная табличка «Генеральный директор Козлов Е. И.», была приоткрыта, и оттуда был слышен, видимо, телефонный разговор.
– Чего ты расшумелся? – говоривший был до крайности раздражён. – Раскипятился, спрашиваю, чего? Мне тоже милиция покоя не даёт. А всё из-за твоего взрывсклада! Ты когда забор починишь, когда, я тебя спрашиваю? Когда у тебя коровы перестанут печати на дверях поедать? Не хочу я идти в тюрьму вместе с тобой!
За дверью образовалась пауза, но мы, переглянувшись, вой ти не решились.
– Егорыч, где хочешь заказывай эти клейма! Где хочешь, понял! В Ростов поезжай, плати свои деньги. С понедельника проходка должна заработать, а я ни одного наряда не подпишу, пока на детонаторах не будут стоять клейма! На всех до единого! Егорыч, мне людей кормить надо, а не с тобой пререкаться! Не буду я разбираться с твоим кладовщиком. Виноват – значит, увольняй. На его место я тебе пятерых пришлю через минуту, понял? Всё! Всё, я сказал! Не доводи меня, Егорыч, до греха, слышишь?
В кабинете раздался грохот брошенной трубки. Выждав ещё минуты две, мы вошли. Первым – Сергей в должности герольда.
За огромным столом под лакированной инкрустацией на стене – стилизованным портретом Ильича с задника Дворца съездов – восседал, как и следовало, генеральный директор Козлов Е. И. Сергей со своим ростом и спортивной выправкой и Гриша с его широченной спиной на фоне генерального смотрелись как Пьеро и Буратино на приёме у Карабаса-Барабаса. Козлов, наклонив голову, смотрел в стол. Лица его не было видно. Только седые короткие волосы, редеющие на макушке, предстали нашим уважительным взорам. Сжатые кулаки Карабаса по размеру приближались к футбольным мячам. В слова Анатолия Михайловича про «милейшего человека» хотелось верить изо всех сил – и заодно посочувствовать неведомому нам разгильдяю-Егорычу.
Козлов поднял голову. И обнаружил очень доброе лицо. Это было так неожиданно, что Сергей, изготовившись выпалить первую официальную фразу, осёкся на полуслове и лишь промямлил своё коронное «так сказать».
Выручать герольда и всю делегацию пришлось мне. Почтительно поздоровавшись (глаз от кулаков я не отрывал), представившись и представив остальных, я дал Сергею спасительную паузу для приведения мыслей в боевой порядок.
Сергей теперь уже чётко, по-военному, доложил о цели нашего приезда: в связи с работами по прогнозированию ЧС в подземных выработках просьба организовать посещение закрытой шахты «Первомайская-бис» специалистам-геологам. И подкрепил сказанное запиской Анатолия Михайловича.
Козлов прочёл записку. Серьёзно посмотрел на нас и сказал:
– Посещение «первомайки» я вам организовать не смогу. С семьдесят третьего года шахта законсервирована. Проход к шахтному стволу замурован. А до второго горизонта шахта затоплена грунтовыми водами.
Ту кирпичную перегородку, правда, разбивали пару раз. Сначала в восьмидесятом. Я тогда на соседней «Кировской» проходчиком трудился. Работала московская комиссия, брала какие-то пробы. До второго горизонта прошли. Да и то с определённым риском: скоб-трап почти совсем прогнил. Второй раз, год назад, уже я приказал заделать новую дыру. Кирпич пробили неизвестные люди. Не наши. Что им там нужно было, бог знает! Вроде бы на первом горизонте много электромоторов осталось. Видимо, те, кто лазил в «первомайку», за медью охотились. Сейчас у нас и проволочки медной не сыщешь: всё растащили! В полутора километрах к востоку осталась единственная действующая шахта. На ней – геология, сходная с «Первомайской-бис». Туда сходить помогу. Если захотите, конечно.
Я посмотрел на Гришу. Гриша согласно кивнул. Я поблагодарил Козлова Е. И. и спросил, не поможет ли он разыскать нам в помощь маркшейдера на пенсии Бутко?
– Узнаю руку Анатолия, – засмеялся Козлов. – Смогу, конечно. Чего его искать, если мы в одном доме, на одной площадке живём! Сейчас ему позвоню. Семён Яковлевич выйдет вам навстречу.
Козлов снял трубку с чёрного доисторического концентратора и совсем другим голосом, не таким, как ранее в беседе с Егорычем, сказал:
– Семён Яковлевич, добрый день! Как спина сегодня? Говоришь, пойдёт? Яковлевич, тут ребята подъехали из Ростова, геологи. Одного ты знать должен. Путешественник с бородой. Помнишь? Вот и хорошо! Они сейчас к тебе подъедут. Хотят в «Восточную» спуститься. Поможешь сориентироваться? Я звякну Марии, чтобы одёжку какую-нибудь на них нашла. И сапоги выдала. А ты, Яковлевич, с ними в ламповую, пожалуйста, сам сходи. Там телефон не работает. Скажи, что я приказал фонари для вас взять со смены Ченцова. Добро. Не болей только! На клеть я команду дам, не волнуйся!
Попрощавшись, мы вышли из кабинета. Козлов проводил нас до коридора и поднял руку в приветствии «рот-фронт».
Я подивился его зрительной памяти. Как легко он узнал Гришу! По словам Григория, они виделись с Козловым всего три-четыре раза не менее десяти лет назад! И ещё: о московской комиссии восьмидесятого года никаких документальных сведений у меня не было.
Семён Яковлевич оказался бодрым и худым. Внешне напомнил мне ныне покойного академика Амосова. Глаза у него были быстрыми и острыми. При всей своей подвижности он не выглядел суетливым.
Переодевшись в тамбуре вещевой кладовой в брезентовые штаны, напялив на плечи застиранные ватники и подобрав по размеру резиновые сапоги на рифлёнке, пошли за Семёном Яковлевичем в ламповую получать «глаза», по его терминологии. Забрались в клеть. Закрыли за собой предохранительную планку. И с грохотом ухнули в преисподнюю. Спуск в шахтной клети совершенно не походил на плавное скольжение пассажирского лифта. Клеть лязгала, тряслась и летела с таким ускорением, что помимо своей воли я вцепился в торчащий сбоку поручень, уже слабо надеясь на «мягкую посадку». Шахтный ствол не освещался, поэтому летели мы неопределённо долго, но определённо глубоко.
Клеть остановилась. Лучи наших фонарей высветили тёмное нутро штольни.
– Над нами шестьсот метров породы, – спокойно сказал Бутко. – Горизонт выработан. Рельсов нет. При нынешнем дефиците демонтировали и перенесли к действующему забою. Придётся нам пройтись пешком. Будьте внимательны, смотрите под ноги. Насколько я понимаю, вас интересует родственные структуры этой выработки и «Первомайской-бис»? При всём сходстве геологического строения выбросов сероводорода здесь не было. Я сейчас покажу вам любопытное место. Метрах в трёхстах впереди. Интересно, что вы об этом скажете?
Минут через пять Семён Яковлевич остановился и осветил фонарём правую по ходу стенку штольни. Гриша вышел из стройных рядов нашей группы и уставился на камни. Надо признаться, что сейчас под землёй я испытывал некоторое разочарование. В шахтах мне ранее бывать не приходилось. От мокрых чёрных стен не веяло никакой романтикой. Душно, как в паршивом предбаннике городской бани. Сознание того, что я нахожусь не на месте происшествия, а как бы на макете, сильно портило впечатление. Тем более что до сих пор не удосужился точно сформулировать для себя, за каким, вообще, бесом я сюда полез.
А вот на Гришу приятно было смотреть. На его лице застыло выражение Христофора Колумба в момент открытия Америки. Семён Яковлевич по всем признакам тоже был весьма доволен деянием рук своих.
– Саша, подойди, пожалуйста, поближе, – позвал Гриша.
Я неохотно приблизился и без ожидания сенсации поглядел на палец Григория Львовича. Указующий перст медленно продвигался по стене – снизу вверх. Запоздало вспомнил, что, по версии Анатолия Михайловича, я тоже геолог, и срочно стёр с лица простоту бездаря.
– Вот тут левее, видишь? – не говорил, шептал Гриша. – Разрыв слоёв, сдвиг. Изменение угла падения пластов. Это же визитная карточка катастрофического землетрясения!
– Постой, постой, – до меня начал доходить смысл Гришиного шёпота. – Это значит, что мы сейчас видим прямое подтверждение гипотезы, высказанной четверть века назад? И вся чертовщина нам не приснилась и существует на самом деле!
Гриша опёрся подбородком о кулак:
– Насколько правильно я всё уяснил, модель процесса повторяющихся выбросов сероводорода в шахтах можно изобразить приблизительно так: возьмём условно два листа клеёнки, расстелем горизонтально и склеим листы по периметру. Внутрь нальём некоторое количество воды. Вода разольётся слоем равномерной толщины. Если теперь наше «гидроодеяло» разложить не на горизонтальном участке, а, например, на бугристой поверхности, вода сольётся с бугорков и они станут сухими. Вода займёт пространство в низинах. А в случае, когда вся поверхность под «гидроодеялом» придёт в движение, бугорки будут то появляться, то исчезать; вода станет всё время перемещаться, переливаясь в поисках свободного объёма. Конечно, в природе такое движение происходит крайне медленно с точки зрения продолжительности человеческой жизни. Но достаточно быстро по меркам геологии. Мезозойская эра – это всего лишь позавчерашний день для Земли. Что такое сто шестьдесят миллионов лет там, где счёт идёт на миллиарды!
