Kitabı oku: «Цунами», sayfa 3
– Гриша, это значит, что какое-то количество сероводорода переливается под «кожей» Земли, перетекая по пластам и пустотам. А то, что сейчас показал нам Семён Яковлевич, и есть «визитная карточка» выброса? Скорость перемещения сероводорода, обусловленная тектоническими движениями в определённом районе, должна резко меняться на участках, где происходят землетрясения.
– Думаю, что не совсем так, но почти верно. Вертикальное смещение, которое мы сейчас наблюдаем, – безусловное свидетельство какого-то сильного древнего землетрясения. Ты говорил об отсутствии в документах данных о начале катастроф. Разыщем по возвращении материалы о землетрясениях с семьдесят третьего по семьдесят шестой годы. Понимаешь, что я имею в виду?
Семён Яковлевич, внимательно слушавший наш разговор, вдруг взволнованно сказал:
– Как же я мог забыть! За день до несчастного случая на «Первомайской-бис» мы проснулись с женой оттого, что скрипела мебель. Швейная машинка переехала в другой угол. Было такое ощущение, что кровать, на которой мы лежали, проваливается вниз, как шахтная клеть. На следующее утро весь город обсуждал землетрясение. Кажется, говорили о шести баллах. Землетрясения вроде бы нетипичны для нашего региона. И ещё: прошу обратить внимание на то, что коренные породы залегают здесь почти горизонтально. То есть в соответствии с вашим предположением место для перетока сероводорода в этом районе оказывается чуть ли не идеальным.
Гриша кивнул головой:
– Конечно, катастрофическое землетрясение можно датировать по геологическим данным. Это сейчас не принципиально. Оно могло произойти и двадцать, и пятьдесят миллионов лет назад. А вот лёгкого толчка в семьдесят третьем году, вероятно, хватило для того, чтобы сероводород, который залегал поблизости, приготовился к старту. А потом по любой более прозаической причине, например, преодолев предел прочности породы при взрывной проходке, рванулся по линии наименьшего сопротивления в «Первомайскую-бис».
Куда девалось моё безразличие! Если данные по сейсмике с семьдесят третьего по семьдесят шестой годы лягут на даты всех ЧС, значит, мы ухватились за спусковой крючок катастроф! Это можно будет считать началом настоящей работы.
Глава 5
Собственно, ничего принципиально нового в это посещение «Восточной» нами обнаружено не было. Гриша популярно озвучил уже существующую версию, но дополнил её элегантным штрихом: влияние слабых землетрясений на старт выбросов сероводорода.
В науке сплошь и рядом большой масштаб проблемы заслоняет частности, иногда весьма нужные для развития идеи. Так и в нашем случае. В семьдесят третьем, вероятно, было не суть важно, что именно спровоцировало выброс газа. Гипотеза, охватывающая явление в целом, была принята и дала положительный эффект.
Из бумаг Горбаня я почерпнул много чего полезного. Например, узнал, что было пробурено более сотни поисковых скважин, но безрезультатно: сероводород в них не пойман. Учитывая особенности неотектоники регионов, шахты, обнажающие подозрительные слои, были взяты на учёт. Шахтёрам были выданы противогазы с коробками «S», сооружены особые затворы на оголовках штолен. В семьдесят четвёртом и семьдесят пятом годах пробы газа в подземных выработках отбирались регулярно, через сутки. И, когда сероводород пошёл в Казахстане, там он был встречен во всеоружии. На Украине дела обстояли хуже. Или местное партийное руководство недостаточно серьёзно восприняло угрозу, или недоработало шахтное начальство. В Казахстане не погиб ни один человек. Отравления средней и лёгкой тяжести получили чуть более двух десятков шахтёров. Украина за свою самонадеянность расплатилась шестьюдесятью тремя человеческими жизнями.
В маркшейдерской шахтоуправления Семён Яковлевич подвёл нас к выгоревшей синьке, развешенной на стене:
– Поглядите, вот «Первомайская-бис», а тут – «Восточная». Здесь изображена общая схема подземных выработок, без привязки к ориентирам на поверхности. Любопытно отметить, что наверху между обеими шахтами пролегает глубокий овраг с ручьём. То есть налицо деталь рельефа, обозначающая деформацию слоёв коренных пород.
– Видимо, по этой причине газ и остался по ту сторону ручья, как за закрытой дверью, – заметил Сергей. Неофит рос на глазах. Гриша подмигнул мне. Я подмигнул Семёну Яковлевичу, и все вчетвером рассмеялись.
Семён Яковлевич пригласил к себе на обед. Мы дружно согласились, но с условием, что кооперативно поставим к общему столу свою джентльменскую долю. Семён Яковлевич спорить не стал.
Заехали на «козле» в центр Южношахтинска. Послекризисная торговля вяло, но шла. Закупив нужный провиант, поехали в гости к маркшейдеру.
В квартире Семёна Яковлевича располагался самый настоящий минералогический музей. Хозяин исчез на кухне, а роль экскурсовода взяла на себя его жена. Подвижная, как и её супруг, Нина Георгиевна обнаружила такие знания по части камней, что даже у Григория Львовича, авторитета, выше которого на настоящий момент у нас под рукой не имелось, брови взлетели от изумления. Оказалось, что чета Бутко – заядлые коллекционеры. Переписываются почти со всем миром и получают образцы минералов от своих друзей из самых экзотических уголков планеты.
Перед великолепной друзой аметистов из бразильского штата Минас-Жерайс я застонал от восторга. Гриша, сохраняя остатки профессиональной выдержки, млел у витрины с золотым «солнцем» из Ловозерских тундр – астрофиллитом. О Сергее можно было сказать определённо: пропал парень! Следуя за Ниной Георгиевной по пятам, он ловил каждое её слово, не конспектируя только из-за отсутствия пера и бумаги. Гриша признался, что даже во всемирно известном музее Ленинградского геологического института, который он закончил, некоторым образцам нет равных по качеству здешним. Мне же было чуть не до слёз обидно, что пять с половиной лет я проходил мимо Гришиного института, но заглянуть в музей не хватило любопытства.
Оказывается, мы с Гришей закончили институты в Ленинграде с разницей в один год. Я защищал диплом, а Гриша в это время лежал в больнице города Чимкента, укушенный змеёй, что была прописана на хребте Каратау. После такой подробности биографии моего нового товарища я просто вынужден был предъявить контрфакт: пресмыкающиеся меня не кусали. Я их, извините, в некотором роде ел сам. Правда, не в горах. А на необитаемом в ту пору песчаном острове Возрождения на Каспии. Из-за штормов катера не было целую неделю…
Гриша безнадёжно махнул рукой, и мы поспешили на зов Семёна Яковлевича, который появился в дверях своего музея, украшенный передником в шотландскую клеточку.
– Семён Яковлевич, – спросил я за чаем, – в семьдесят третьем году вы тут работали?
– Да, на «Первомайской-бис». Вы ведь это имели в виду?
– Да, именно это.
– Меня спасло то, что в день трагедии я с утра должен был кое-что согласовать с инспекцией Госгортехнадзора. Наш инженер по БВР – буровзрывным работам – накануне заболел. А, как это случается, вопрос нужно было решать срочно. Вот меня директор шахты и направил в инспекцию. Ветер, к счастью, дул с юга. Город не попал в ядовитое облако. Но все, кто был на шахтном дворе, на территории соседней автобазы номер четыре и в насосной городских очистных сооружений, погибли. Не считая, конечно, тех, кто был в это время на рабочей смене под землёй.
За столом все молчали.
– До вечера следующего дня туда невозможно было подступиться, – продолжил Семён Яковлевич, – газ был везде: в оврагах, ямах, подвалах. Везде лежали погибшие…
– Понаехало много солдат, – вступила Нина Георгиевна, – все в противогазах. Никто ничего не понимал. Жителям запретили выходить из домов. Милиция была напугана. В городе начиналась паника: четыреста человек не вернулись с работы, и где-то восемьсот погибли на поверхности… У нас всё население – около семидесяти тысяч. Это был какой-то общий кошмар! Как атомная вой на!
– В помощь нашим через шесть часов после катастрофы приехали горноспасатели с Украины, – продолжил Семён Яковлевич, – человек сто пятьдесят. К работам их не допускали пять дней. Они жили по квартирам шахтёров. Плач стоял над городом. Не плач, а вой. Хоронили сотнями ежедневно. До десятка экскаваторов копали могилы. На трупы страшно было смотреть: все чёрные от удушья, у многих вытекли глаза… Жара стояла несусветная. Везде пахло сероводородом и хлоркой: солдаты поливали всё подряд для дезинфекции. С той поры меня от запаха хлорки мутит. Кругом царила полная растерянность. Слетелись учёные мужи из Москвы, Киева, Ленинграда. Сидели почему-то в Ростове. Сюда приехали только те, кто рангом пониже. Руководство забилось в щели и боялось, чтобы вместе с партбилетами не полетели и головы: их и вытягивали – кого с «больничного», кого из «отпуска», а кого просто у жены из-под юбки. Больше месяца шахтёры, которые погибли в забоях, пролежали внизу. У горноспасателей не хватало запаса воздуха для того, чтобы спуститься на аварийный горизонт и разыскать людей. Все боялись случайной искры и вентиляционное оборудование не включали. Очищение шахты, таким образом, шло естественным путём. Спасатели жаловались на страшный холод внизу, какого на больших глубинах никогда не бывало. Этот холод помог сохранить тела для погребения. Потом какой только глупости мы не наслушались! Меня три месяца кряду таскали к разным следователям, от прокуратуры до КГБ. Все допытывались, нет ли тут признаков диверсии. Потом само собой всё затихло. Вдовы получили пенсии. Тоннель к шахтному стволу закупорили. Нам, оставшимся в живых, строго-настрого велели не трепать языком, если хотим остаться на свободе. До восьмидесятого года никто и не заикался об этой беде. В октябре восьмидесятого приехал из Москвы какой-то ответственный работник. Но не военный и не учёный. Это точно. С ним прибыло человек шесть довольно молодых людей. Стенку велели нашим рабочим пробить. В шахту спускались только молодые, естественно. Вернулись на-гора часов через семь. Сказали, что до второго горизонта в стволе стоит вода. И что скоб-трап гнилой. Вроде бы отбирали пробы газа на разных глубинах. Оснащены они были хорошо: комбинезоны, фонари, сапоги, каски – всё импортное, красивое. Замёрзли, правда, они здорово. Один особенно трясся. Латыш, наверное. Редкий для наших краёв блондин. Говорил с сильным акцентом. Уехали они в этот же день. И вот с той поры до вашего приезда никто больше «Первомайской-бис» не интересовался.
Мы переглянулись с Гришей. Он красноречиво указал глазами на часы. Пришло время прощаться.
– Спасибо, Семён Яковлевич, за помощь и возможность полюбоваться вашей прекрасной коллекцией, – сказал Гриша. – Возьмите, пожалуйста, номер моего телефона для связи в Ростове.
– Вы мне номер телефона второй раз оставляете, – усмехнулся Семён Яковлевич. – Неужели забыли? Вы с ребятами из инженерной геологии бурили у нас скважины под ЛЭП. По-моему, в девяносто четвёртом году. Вы, Григорий Львович, тогда ещё тревожились, что девятый квершлаг «Восточной» заложен слишком близко к поверхности.
– Помню, отчего же, – улыбнулся Гриша. – Но с той поры номер дважды менялся. И, честно говоря, на вашу феноменальную память я не рассчитывал. Извините.
– Ладно, пустое, – согласился маркшейдер.
Я спросил Семёна Яковлевича, не сможет ли он уделить нам внимание, если понадобится отобрать пробы газа из шахт. Получил утвердительный ответ. Попрощавшись с супругой маркшейдера, мы отбыли.
Под впечатлением от разговора до Ростова ехали молча.
Осенью в пасмурные дни темнеет раздражающе рано. В Ростов въехали уже при свете фар. До конца работы Анатолия Михайловича оставалось ещё больше часа. Чтобы не тратить время попусту, решили заехать к Грише в издательство, оттуда позвонить Рыбакову, договориться о встрече и запастись пивом. Сергей торопился в Управление на доклад. Условившись о месте и времени рандеву, неофита отпустили.
В издательстве, в уютном кабинете Гриши, меня посетило ощущение отрешённости от сегодняшнего дня: Гриша что-то увлечённо допечатывал на своём компьютере, телефон молчал, настольная лампа не отягчала глаза подробностями интерьера. Не было здесь сероводорода, не посещали этот уголок видения людей, погибших в муках удушья. Шуршал вентилятор процессора, тихонько пощёлкивали клавиши под Гришиными пальцами. Не хотелось никуда идти, ни думать, ни работать. Даже спать не хотелось. Понял наконец, откуда взялось состояние подспудной тревоги и неустойчивости: на меня неотвратимо надвигалось понимание масштаба возможной грядущей катастрофы, предотвратить которую никто не в силах!
Договорились встретиться с Рыбаковым на автобусной остановке Будённовского проспекта. Прихватили из Гришиных запасов четырёх вяленых лещей. Рыбу завернули в цветастый рекламный плакат и засунули вместе с двумя пустыми пластиковыми двухлитровками от «Кока-колы» в рюкзачок, выделенный хозяином для неотложных нужд коллектива. Выбежали в темноту и помчались к благословенному источнику, тропу к которому Гриша знал наизусть.
Толпа на Будённовском накатывала на подходящие к остановке автобусы, как морской прибой. Рыбаков, Гриша и я с пивом и рыбой покорно отдались этой волне и, втиснутые в переполненный автобус, оцепенели, спрессованные телами жителей гостеприимных Ворот Кавказа. Лавсановым бутылкам нипочём даже льдины, раздавившие легендарный «Челюскин». Вяленый лещ молчал – дави его, не дави! Но, как выдерживали хрупкие человеческие оболочки жуткие нагрузки, которые обрушивались на них, когда автобус тормозил у очередной остановки, не пойму никогда.
Вручив хозяйкам четыре пачки пельменей и блок с черничным йогуртом, Гриша что-то пошептал Зойке на ухо, и та, согласно кивнув, исчезла на кухне. Через секунду Зойка принесла высокие стаканы. Гриша отдал лещей на растерзание мне и Рыбакову, а сам виртуозно наполнил стаканы пивом, практически до края и без пены. Рыбаков развернул обёртку и расстелил плакат на своём столике, сдвинув в сторону книги. На плакате завлекательного вида девушка призывала отдохнуть на курортах Чёрного моря. На фоне высокого скалистого берега разбивались живописные волны. Девушка отводила с лица мокрые волосы и демонстрировала ослепительную улыбку.
Пиво было просто замечательным. Штаб заседал в каморке Анатолия Михайловича в полном составе. Соблюдалась даже архитектурная субординация: патриций Рыбаков возвышался на трибуне, то есть на стуле. Среднее сословие изображал в бенуаре Гриша, восседая на пуфике. В партере – значит, на коврике – вольно расположился плебс. То есть ваш покорный слуга.
После наших с Гришей обстоятельных докладов слово взял Рыбаков:
– Сегодня у меня была возможность познакомиться с материалами, поступившими из Москвы. Два дня они просто пролежали на столе у генерала, – Анатолий Михайлович вздохнул. – Сложность проведения научных изысканий и профилактических мероприятий, как мне кажется, заключается не в технических проблемах. Я предвижу трудности при взаимодействии всех составляющих. Налицо кардинальная разница целей и интересов. МЧС принимает на себя основной удар со стороны Правительства и Думы, поднимая вопрос до государственного уровня. МЧС понесёт основную долю ответственности и в случае, если прогноз сбудется. Российская академия наук выступает при любом раскладе в роли конституционного суда. Она над схваткой. ФСБ плавно, по мере развития событий перемещается на другую сторону баррикады: не смейте говорить об этом вслух – чревато волнениями в массах. А потом: мы же предупреждали. МВД наши хлопоты и подавно не нужны.
Тут всегда можно заявить: мы солдаты. Действуем по приказу. Дайте приказ – мы тогда и руками, и ногами за! Ещё хуже, если противостояние примет активные формы. Тогда вынимать палки из колёс придётся пачками. Административные неприятности и отстранение от работы – самый слабый сценарий этой оперы. Парадокс заключается в том, что может быть создана полная иллюзия активной работы. Будут тратиться средства, туда-сюда будут летать депеши и доклады… Имеем для этого сотни прецедентов. Но ни на миллиметр мы не приблизимся к решению главной задачи: как спасти наибольшее число людей, как максимально смягчить последствия возможной катастрофы? Готова сработать ещё одна западня. Это «свободные» СМИ. Вы понимаете, что будет на первых страницах всех (!) газет, на экранах телевизоров, на радио и ещё чёрт знает на чём? Хотя бы в том же интернете. Тут, как ни странно, совпадают интересы и ФСБ, и наши. Но только до того момента, когда надо начинать разгребать навоз руками, то есть до принятия конкретных решений. Есть ещё администрация на местах, которая заочно, ничего не понимая и не желая понимать, уже тысячу раз против любых начинаний. Курортное побережье – всё-таки источник доходов в руб лях и в валюте! Скажите хоть слово о возможном землетрясении в регионе и сероводородной атаке – вмиг опустеют не только места отдыха, но и возникнет паника в прибрежных городах и весях. Сколько денег уплывёт из чьих-то карманов! Любому, кто только подумает о разглашении информации такого рода, даже если это невинный младенец, отрежут не только язык – голову даже в колыбели! Есть армия, которая привлекается на определённых этапах, но уровень её мобильности и дееспособность оставляют сейчас желать лучшего. Есть проблемы причерноморских государств, которые, слава богу, решаются без нашего участия. И есть Его Величество затяжной финансовый кризис, в болоте которого лучшие побуждения обречены на самое пошлое утопление. Вывод на сегодня: продолжать энергично работать. Не привлекать внимания журналистов. Закончив здесь, перенести центр активности на Чёрное море. Эта территория также находится в зоне ответственности Южного РЦ. С ребятами из ФСБ держать ушки на макушке: свою суть они рано или поздно проявят. Кстати, через наш РЦ пойдёт федеральное финансирование всех работ по данному направлению. Твой, Саша, ночлег и питание у чекистов будут, соответственно, оплачены. Не горюй, генацвале, что не пришлось пожировать на дармовых хлебах! Гриша, извини, я навёл некоторые справки по твоей работе. После гибели вашего директора издательство намерено отработать только заключённые контракты, а дальше – полная неясность. Предлагаю: в три-пять дней подтягивай «хвосты» и оформляй отпуск за свой счёт. Тактически сейчас это как раз то, что нужно. А чтобы ты не болтался без дела, вот тебе бумага и ручка, пиши заявление на моё имя о приёме на временную работу в должности старшего научного сотрудника. С сегодняшнего числа. В рамках своих новых полномочий имею право на свободный наём рабочей силы для усиления временной научной группы. Оклад – по тарифной сетке семнадцатого разряда. Выше не разрешили. Мы же бюджетная организация.
В дверь позвонили. На пороге стоял расстроенный Сергей. Мы с Гришей совершенно забыли о встрече и заставили парня лишних сорок минут проторчать в машине. Квартиру Анатолия Михайловича, хоть ему (по его словам) и не хотелось, он вычислил по радио с помощью оперативных дежурных: своего и в РЦ.
Рыбаков в который раз продемонстрировал умение находить верное решение в любой ситуации. Сергей был насильно введён в квартиру. Накормлен пельменями. Причём керамическая кружка с холодным пивом, предусмотрительно поданная к ужину, начисто сгладила и обиду, и недоразумение. А так как пиво мы пили на кухне всей компанией, то мир снизошёл с небес и воцарился в доме. Голову даю наотрез, что у них в «конторе» старшие лейтенанты с полковниками на кухне пиво не пьют!
Отвезли домой старшего научного сотрудника Гришу и мигом домчались до «виллы». Сергей удалился улаживать свои дела, а я сел за письменный стол и положил перед собой чистый лист бумаги. Подошла пора подведения первых итогов.
Лист я разделил чертой пополам по вертикали. Итак, что мы имеем? Запишем в левую часть всё, что известно или понятно:
1. Факты катастроф в 1973, 1974, 1975 и 1976 годах.
2. Гипотеза, объясняющая механизм происшедшего.
3. Рассказ очевидца.
В правую часть внесём всё, что неясно, вызывает вопросы или требует действий:
1. Возможно, найден ответ на собственный вопрос о «старте» выброса. Но требует подтверждения.
2. Что за странная комиссия из Москвы работала на шахте в 1980 году? Где искать отчёт о её работе?
3. Кто может подтвердить факт затопления шахты? Слух об этом существует, кажется, только с подачи «москвичей».
4. Гриша обещал подготовить геологический обзор и дать структуру разломов у Южношахтинска.
5. Забыли попросить у Козлова схему «Первомайскойбис» и данные по выработанным объёмам. Для подсчёта количественных показателей выброса.
6. По линии ФСБ запросить из архивов Росгидромета метеообстановку на дату аварии и последующие два дня. Для расчёта токсических параметров по полигонной методике.
7. Завтра же позвонить Горбаню и попросить разыскать схему разведочных скважин по Ростовской области.
8. Надо узнать у Гриши, какая лаборатория в Ростове сможет сделать хроматографический анализ газовых проб. И сколько будет стоить один анализ.
9. Рыбакова попросить, чтобы срочно прислали из ВНИИ ГОЧС или Института физики Земли РАН данные сейсмики района за 1973–1976 годы.
Итого: 3:9 не в нашу пользу.
В дверь постучали. На моё недовольное «да» в комнату протиснулся Сергей с листом бумаги в руках.
– Присаживайся, – предложил я ему, указав на диван. – Что нового? Что за известия ты принёс в трепетной длани?
– Я доложил результаты сегодняшней поездки своему начальнику отдела. Он у нас мужик с понятием. Считает, что всё идёт как надо. Передал вам адреса и телефоны. Те, о которых вы спрашивали. Простите, сразу забыл отдать. Интересовался, не нужно ли чем помочь в оперативном плане.
– Нужно. Именно в оперативном. В архиве ГМЦ требуется срочно разыскать все подробности дня катастрофы и двух последующих дней: давление, температура, влажность, направление и скорость ветра. Дальше – перелопатить все возможные источники информации и выяснить, что за комиссия из Москвы работала тут в восьмидесятом. Вполне возможно, что по заданию или с ведома вашей конторы.
– Прошу прощения, – вставил Сергей. – Можно я всё это запишу на бумаге? Сами понимаете, в данной области я, так сказать, профан. С непривычки «въехать» трудно. Я сейчас всё продиктую по телефону своим, но боюсь напутать.
– Валяй, записывай.
Я подал ему бумагу и ручку. А сам раскрыл переданный Сергеем лист с адресами.
