Kitabı oku: «Когнитивный диссонанс», sayfa 4

Свадьба

 
У тебя нынче славная дата,
Украшенья, как грозди висят.
Вспоминать же, что было, когда-то,
Будешь лет через пятьдесят.
 
 
Мы с тобою были знакомы,
Целовались, ходили в кино.
Пару месяцев не был я дома,
Как же всё… изменилось оно!
 
 
Ты мне нравилась, но жениться,
В мыслях не было, ни гу-гу,
То, что нынче мне стало сниться,
Ни понять, ни сказать не смогу.
 
 
За любовь, говорят, надо биться,
Ну, а я в силах только напиться.
Славка лично меня пригласил,
Отказаться, уж не было сил.
 
 
Недоступна, как «Фата Моргана»,
То лицо твоё, то фата…
 
 
Изощрённые стоны органа,
 
 
Глупый смех, колготня, суета.
Улучу я момент, быстровянущий,
 
 
Брошу розы к запретным ногам,
 
 
Как усталый пловец, руки тянущий
 
 
К вожделенным твоим берегам…
Все за стол, как на мёд насекомые,
 
 
Убежать бы от них на вокзал,
 
 
Лучше уж, суета незнакомая,
 
 
Чтоб не думалось: кто, что сказал.
Наливаясь обидой и жалостью,
 
 
Рядом с ними, сижу за столом.
 
 
Как же так, объясните, пожалуйста:
 
 
Славке счастье, а мне облом.
Мы, когда-то дружили с «гадом»,
 
 
Что без очереди, как в трамвай,
 
 
Проскочил к тебе… Был бы я рядом!
 
 
Тут, как в джунглях, закон: «Не зевай!»
 

Себялюбие

 
Всё-таки,
вы себя немного, недолюбливаете: вы соглашаетесь, с другими… соглашаетесь,
что вы, могли бы, сделать лучше…
 
 
Полно!
Не обращайте внимания
на недружелюбные выкрики.
 
 
Ну их, всех,
недовольных вами, которые говорят,
что вы, чего-то там,
не сделали,
сделали не то,
не так
и, лучше бы,
не делали вовсе… Не обращайте на них внимания,
их, может быть,
 
 
и нет вовсе – органы чувств, знаете ли,
передают не вполне достоверную
информацию об окружающем мире и, то, что вы видите и слышите —
может оказаться обманом.
 
 
Но, это ваши органы чувств, вы можете заподозрить их в предвзятости,
в необъективности,
но не в злом умысле.
Не правда ли, если вы сами чего-то не видели и не слышали – этого, «как бы», и не было.
А, если убрать «как бы»!
 
 
Не хотите убирать, что ж, тогда вот вам, «как бы», объективная картина:
 
 
Чужие органы чувств, которые, «как бы», есть у других людей, которые, «как бы», существуют на этом свете, обращаясь к вашим органам чувств,
пытаются сообщить вам о неком событии, которое «как бы» произошло…
 
 
не кажется ли вам, что это, «как бы»… перебор…
не кажется ли вам, что самое время применить «Лезвие Оккама» и, «как бы», отрезать лишнее.
 
 
Когда же вы щупаете себя…
конечно, это тоже, может оказаться обманом…
Но давайте,
для себя, сделаем исключение.
 
 
А для других не будем,
иначе, это будет уже, не исключение.
 

Митяеву

 
«Под животом моста»…
Свисали «яйца», каких-то труб.
Поромантичнее есть места,
Пусть я кажуся, немного груб,
Оставим нежности «на потом»,
Но, если шарить под животом?
 
 
Портвейн забулькает в тишине,
Легко впитается в несколько лиц.
Ну, да, так принято в нашей стране
Не только жителями столиц.
 
 
Мы братья по крови – в жилах «Агдам».
Сегодня, снова, мы здесь собрались.
Порассуждать про честь и про дам,
За этим стоит спуститься вниз.
 
 
А квинтэссенцию, самую суть,
Всех рассуждений логичный итог,
Оставим людям, чтоб каждый смог
И для себя чуток почерпнуть.
 
 
Понять захочешь, приди потом – Здесь всё записано под мостом.
………………………………………………….
 

Встречи и расставания

 
(Подражание Игорю Северянину)
Вы с сестрицей гуляли
 
 
в полутёмной аллее.
 
 
Было зрелище это,
 
 
так пленительно нежно,
 
 
Что, мечтая увидеть вас опять поскорее,
 
 
Я на завтра в беседку
 
 
пригласил вас небрежно.
Вы кивнули рассеянно
 
 
и растаяли в сумерках.
 
 
Я с утра настороженно
 
 
у беседки маячил.
 
 
Я томился отчаянно
 
 
и, практически, умер, как
Вас узрел и… Танатосу
 
 
вмиг отсрочку назначил.
Вы сказали, что рады мне —
 
 
я ответил, что счастлив.
 
 
Счастье встретилось с радостью,
 
 
ненадолго, увы:
 
 
Осмотрев все «подробности» —
 
 
все приятные части,
 
 
Почти сразу заметил, я:
 
 
нет второй головы.
Я красивым движением
 
 
к вам простёр свою руку,
 
 
(На мизинце изящное
 
 
с аметистом кольцо)
 
 
Разговаривать с женщиной —
 
 
это тоже наука:
 
 
Глядя в небо, в три четверти
 
 
развернул я лицо.
Своим бархатным тенором
 
 
вопросил я размеренно:
«Что с сестрицею сталося,
 
 
почему вы одна»? —
 
 
«Ах, ответили грустно вы,
 
 
это я ненамеренно,
 
 
Поутру умывалася и… утопла она.
Над водою спокойною,
 
 
звук далёко разносится,
 
 
Со всех ног побежала, я на крик:
 
 
«Помогиии…»!!!
Шарфик тонет у берега,
 
 
за хозяйкою просится,
 
 
Да по гладкой поверхности
 
 
разошлися круги.
Словно дождик на платьице
 
 
расплывается пятнами,
 
 
Да и я удержать себя не пытаюсь от слёз,
 
 
Бриллианты прозрачные
 
 
мир от глаз моих спрятали,
 
 
И, как бык, во Вселенную
 
 
промычал я вопрос:
«Мы на счастье надеемся,
 
 
мы к Тебе, как к заступнику!
 
 
От беды душу честную
 
 
отодвинь и спаси! Ах, зачем Ты так, Господи!
 
 
Для чего Ты так, Господи! Почему без страданий нам,
 
 
не прожить на Руси»!?
 

ЗОЛОТОЙ ВЕК

 
Ах, молодость мира!
Спелая вкусность жизни,
 
 
полнота чувств.
 
 
Владыка Мира,
 
 
трисветлый
 
 
«Уран – Небо»,
 
 
вновь желает оплодотворить Землю.
«Гея – Земля»,
 
 
трепеща, распростёрла объятия
 
 
навстречу небесному супругу.
Всё замерло,
 
 
благоговея перед актом творения.
Замрём и мы, на некоторое время.
О, время! —
 
 
«Хронос – Время»,
 
 
любимый
младшенький сыночек,
 
 
он, так похож на отца,
 
 
так любит родителей.
Бессмертный Уран,
 
 
считал «Хроноса – Крона»
 
 
своей надеждой,
 
 
мечтая, что, со временем,
 
 
сын
 
 
возьмёт на себя, нелёгкий труд
 
 
управления миром.
Однако, даже собственные дети,
 
 
растут быстрее,
 
 
чем думают родители.
«Как я устала от твоего отца»! —
 
 
Сказала «Гея – Земля» сыночку Крону.
 
 
Гея не жаловалась.
 
 
В её словах была изрядная доля
 
 
восхищения и,
 
 
даже, любования своей,
 
 
как бы, тяжёлой участью.
Некоторые, особенно счастливые особи,
 
 
любят такую форму самовосхваления. Именно, что самовосхваления,
 
 
ибо счастье,
 
 
это всегда, следствие
 
 
собственных достоинств, но похваляться счастливой судьбой,
 
 
у разумных существ не принято,
 
 
а, вот,
 
 
как бы,
 
 
пожаловаться…
К Урану, как к производителю,
 
 
никаких претензий не было. Гея рожала постоянно,
 
 
но муж должен еще и…
 
 
заботиться o детях,
 
 
как бы странно они,
 
 
на его взгляд, ни выглядели.
«Не бывает неудачных детей,
 
 
кто ведает, что будет потом,
 
 
со временем, когда они вырастут.
И если у ребёночка,
 
 
к примеру, сто рук, то это неудобно,
 
 
в основном, родителям.
Конечно, трудно
 
 
отмывать дитёнышу
 
 
сто ручек
 
 
и стричь ногти на
 
 
пятистах его пальчиках,
 
 
но, зато, его никто, не посмеет обидеть».
Уран думал по-иному:
«Не может,
 
 
да и не должно быть, постоянных удач,
 
 
даже в таком, простом деле,
 
 
как производство потомков. Я не отказываюсь ни от кого из детей, но им надо, как можно раньше,
 
 
найти применение,
 
 
нечего постоянно держаться за
юбку матери, да крутится около меня,
 
 
ничего хорошего из этого не выйдет.
Мать думает не так,
 
 
но время покажет,
 
 
кто был прав».
И время показало.
Сыночек, «Крон – Хронос – Время»,
 
 
младшенький, любимый, он всё время крутился
 
 
около отца с матерью,
 
 
вслушивался в их разговоры.
Крон верил родителям:
 
 
придёт время,
 
 
когда распоряжаться всем будет он.
О, это будет золотое время!
Слова матери упали
 
 
на плодородную почву:
«Пришло моё время» – подумал Крон. О дальнейшем вы знаете…
 
 
Не хочется воображать,
с каким выражением лица сыночек
подкрадывался к родительской кровати.
 
 
Супруги, как раз готовились возлечь,
цель, как говорится,
была хорошо видна…
 
 
Вы ждёте подробностей?!
 
 
Не будет подробностей!
 
 
Да и кто, собственно, видел
этот жуткий серп,
некое подобие узенького
лунного серпа на небе.
 
 
Как же это, оказывается, тревожно, когда с постели заметишь нечто…
серповидное.
 
 
Роковой взмах —
и вот член —
символ плодородия, падает, вспенивая,
оплодотворяя Океан.
 
 
А, вот и Афродита,
рождённая из вспененного Океана,
богиня любви,
символ счастья и мук,
посылаемых, нам с неба,
 
 
Не будем сейчас об Уране – Небе,
ему теперь не до нас.
 
 
Кстати, мы часто взываем к Небу,
но не получаем ответ – это не потому, что
Небо нас не любит,
а просто, именно сейчас,
ему не до нас.
 
 
И вообще, с чего вы взяли, что
небожители обязаны придерживать вам стремя,
 
 
поправлять одеяло и
 
 
совершать
 
 
прочие действия,
 
 
облегчающие ваше существование. Увы, это не так, а жаль,
 
 
ей, Богу – жаль…) Ужели и впрямь, были времена,
 
 
когда наши предки
 
 
прогуливались по лугам среди Богов и зверей,
 
 
не опасаясь быть съеденными
 
 
и никого
 
 
не сжирая…
 
 
Ах, это было, воистину,
 
 
счастливое время,
 
 
славное время,
 
 
золотое время…
И никто из нас, не виноват,
 
 
что наше время —
 
 
совсем другое.
Хронос – Время сразу отсекает от нас,
 
 
только что прошедшие,
 
 
счастливые мгновения…
«Эй!!! Мгновения, вернитесь!
 
 
Я ещё не успел, вами насладиться». —
 
 
Куда там!
 
 
Да и были ли они?!
Итак, «Крон – Хронос – Время» —
 
 
воцарился над миром.
Наступил ЗОЛОТОЙ ВЕК.
Об этом было официально
 
 
доведено до всеобщего сведения. Всё живое обязано было
 
 
ликовать и славить
 
 
наставшее счастливое время, (то есть, нового верховного владыку,
 
 
КРОНА).
 
 
За искренностью ликования
 
 
наблюдали сторукие братцы Крона.
Возможно, именно поэтому,
 
 
всё живое, от всей души ликовало и славило ВЕРХОВНОГО.
В первую очередь ТИТАНЫ, для них, и впрямь, настал ЗОЛОТОЙ ВЕК. Во-первых, все они из правящей семьи, во-вторых…
 
 
да, что там,
 
 
и в восьмых,
 
 
и в семнадцатых – это ТИТАНЫ, остальные им не ровня. ТИТАНЫ огромные, могучие, искренно радовались жизни.
 
 
А, чего бы им, не радоваться,
 
 
что увидали, то и захотели, что захотели, то и съели.
И, ежели, увидел голодный ТИТАН,
 
 
скажем, антилопу, он её с улыбкой в дело пускал – ел, значит; а кто может помешать,
 
 
голодному ТИТАНУ.
А ежели сытый ТИТАН узрит,
 
 
скажем, нимфу речную,
 
 
то и её в дело пустит,
 
 
без спроса, разумеется. А о чём, собственно, спрашивать,
 
 
когда нимфа, для того к реке и приставлена, чтобы, значит,
 
 
развлекать ТИТАНОВ.
И солнце, и луна,
 
 
и всё прочее, что ни на есть – всё это для ТИТАНОВ. Ибо всё ТИТАНУ на радость, когда он сыт,
 
 
или на пользу, когда он проголодается.
Потому-то, все ТИТАНЫ такие
 
 
здоровые и
 
 
довольные.
 
 
Любую, титанически трудную работу
 
 
они запросто могли сделать,
 
 
была бы охота.
 
 
А, когда охота, пол-Греции
 
 
пробежит ТИТАН за ланью.
Ну, а, когда поймает,
 
 
обязательно сожрёт.
 
 
А, что поделаешь, добыча. По «ТИТАНОВОЙ ПРАВДЕ»,
 
 
добыча должна быть употреблена в дело, иначе это и не охота вовсе, а баловство.
А баловство, с охотой путать никак нельзя, не по «ТИТАНОВОЙ ПРАВДЕ» это.
И споров в золотом веке
 
 
никаких не было.
 
 
Какие могут быть споры у
 
 
ТИТАНА ОКЕАНА
 
 
с ТИТАНОМ АТЛАНТОМ? —
 
 
никаких,
 
 
ТИТАН АТЛАНТ
 
 
вообще не любит спорить.
Увидит АТЛАНТ,
 
 
что на лужайке восседает
ТИТАН ОКЕАН, поприветствует его, как у ТИТАНОВ положено,
 
 
пожелает ему, что положено… и пойдёт себе, искать другую лужайку. А о чём АТЛАНТУ спорить, например, с Паном козлоногим.
 
 
Скажет ему вежливо:
 
 
«Подвиньтесь, Пан», а сам ляжет, раскинув руки – горы, глядит себе в небо и улыбается – ну, прям, как ребёнок.
А и Пану, с АТЛАНТОМ спорить не с руки, лучше уйти, пока просит.
Известно, что золото и время взаимосвязаны, причём, у одних, золото со временем, появляется, а у других… Говорят, что дело в том, что эти «другие», попросту неправильно мыслят. Такая вот, «неправильная мысль»,
 
 
однажды забралась и в голову Крона: «Почему, интересно, время проходит,
а изменений не происходит,
 
 
всё возвращается, всё повторяется. Не означает ли это, что кто-то,
 
 
из его прекрасных детей,
 
 
повторит дело отца своего.» Мысль неприятная,
 
 
такую мысль надо, как-то вытеснить из сознания,
 
 
скажем, заесть.
Приём пищи, позволяет посмотреть
 
 
на неприятности с другой, сытой точки зрения.
 
 
Это известно ещё со времён Урана: точка зрения «сытого»,
 
 
настолько отличается от
 
 
точки зрения «голодного», как будто речь идёт,
 
 
вообще, о совершенно разных вещах.
Крон решил бороться с неприятностями, соединив два
 
 
известных в то время метода:
1). Неприятности, надо срочно заедать. 2). Подобное, лечат подобным.
 
 
Крон решил заесть неприятности
источником неприятностей —
он начал «лопать» собственных детей.
Не правда ли, мысль интересная.
Многие, до сих пор не «сожрали»
собственных детей, потому, и, только потому,
что видят в них себя.
 
 
Дети – это наше продолжение в веках, наше бессмертие…
 
 
А, если ты и так бессмертный…
Получается, что с какой стороны эту проблему* не рассматривай, гастрономический вариант её решения, представляется самым правильным.
 
 
Крон, являясь живым воплощением времени, ценил секунды, поэтому он, не
откладывая ни на секунду,
 
 
начал воплощать то,
 
 
что пришло ему в голову:
 
 
он начал глотать собственных своих детей и всех съел.
 
 
Вот с той самой секунды,
 
 
у всех потомков Крона – Хроноса – Времени, то есть у всех нас,
 
 
мы же – «дети своего времени», появилось «тайное знание».
 
 
Каждый из нас,
 
 
если он остановится на секунду
 
 
и прислушается к себе, может внутри услышать тихий голос.
Голос этот пробивается к нам через толщу веков, он кричит:
 
 
«Что бы тебе ни пришло в голову, не торопись, подумай, надо ли, это делать»!? «Не глотай, первое что увидел,
 
 
как бы божественно оно не выглядело!
 
 
Вдруг это,
 
 
вообще, несъедобно»??!
Да, господа, дети бессмертного Крона, оказались тоже
 
 
бессмертными,
 
 
то есть, несъедобными.
Крон, вообще-то, это сразу почувствовал, но: «Мужик решил – мужик сделал»!
Что ж поделать, эта «дурь»
 
 
восходит ко временам Хаоса, и победить её, мало кому удаётся.
Итак, проблема решена,
 
 
да только, как это и теперь бывает, решение проблемы
 
 
значительно ухудшило общую ситуацию.
Бессмертные, неперевариваемые в принципе, деточки камнями ложились на бессмертный желудок, так что, когда Крону
 
 
вместо Зевса подсунули булыжник,
 
 
Крон не учуял разницы.
Как же было тяжело!
 
 
Понять это может лишь тот,
 
 
кому, хоть раз, «посчастливилось»
 
 
тяжело обожраться.
Вы помните это состояние,
 
 
эту непередаваемую, невыносимую тяжесть… из этого состояния мечтаешь
 
 
выползти любой ценой, лучше смерть, чем…
Мысль о смерти пришла в голову и Крону,
 
 
Но, он-то…
 
 
бессмертен,
он понимал, что ужасный конец,
 
 
всё же, лучше,
 
 
чем бесконечный ужас,
 
 
но, что он мог сделать?!
Время замерло,
 
 
«Хронос – Время – Крон»
чуть дышал, скованный изнутри, и никакой жизни,
 
 
на нашей Земле-матушке не стало.
И, если б не Зевс,
 
 
освободивший Время от оков,
 
 
никогда, никакой жизни бы и не было.
Ибо, «Жизнь» – это то, что возможно лишь… при наличии свободного времени,
 
 
когда же, Время не свободно,
 
 
когда, оно сковано,
 
 
еле дышит,
 
 
когда, времени почти нет,
 
 
какая же, это жизнь?
Не будет преувеличением,
 
 
сказать, что
 
 
Зевс создал сей мир,
 
 
он прекратил период безвремения,
 
 
сказав волшебные слова:
 
 
«Открой-ка рот, папочка»!!!
И, как сказано в священных текстах:
 
 
«Зевс вытянул длань и
 
 
заставил отца отрыгнуть всех проглоченных детей».
Между прочим,
 
 
Крон, заодно отрыгнул и булыжник, который он проглотил вместо Зевса.
(Говорят, из этого булыжника сделали потом… впрочем, сведения эти недостоверные…
 
 
никаких очевидцев не осталось… поэтому не будем лишний раз,
 
 
распространять сомнительные слухи.
 
 
Всё-таки, было это очень давно,
 
 
многое,
 
 
мы просто не знаем, а то, про что мы думаем, что знаем…
Точно известно, например,
 
 
что Крон добровольно передал руководство вселенной Зевсу.
А, вот, держал ли при этом Зевс, на виду
 
 
«адамантовый серп» —
 
 
известно не точно).
Как бы то ни было,
 
 
Золотой Век кончился. Кончился Золотой Век
 
 
и для Титанов,
 
 
и для Богов,
 
 
и для людей…
А всё потому, что перестали мы думать,
 
 
что Время – это
 
 
самое главное,
 
 
что у нас есть.
Вот, у нас, ни на дела,
 
 
ни на детей,
 
 
ни на самих себя —
 
 
то есть, на жизнь нашу,
 
 
времени и нет.
Примечание
 

* Дети – это отдельная проблема, всегда кажется, что проблема-то одна. Но стоит только, видимую проблему решить, как оказывается, что ты видел, лишь первую карту в колоде.

 
………………………………………………….
 

Пионер – всем ребятам пример

 
Запишите меня в «Гитлерюгенд»,
Я желаю быть в первых рядах!
Буду громко орать: «Хайль! Фюрер!»,
Забывая про стыд и про страх.
А, когда, кто-то спросит: «Однако,
Что ж, кричите вы, словно злодей,
Я скажу ему: «Цыц! Собака!
Не моги рычать на людей»!
 
 
Зачем, как Стенька,
в набежавшую волну, Вы псину бросили – убейте, не пойму, «Как свежи розы…» бросьте в воду их… Весь Мир бы, с благодарностью затих… Иван Сергеевич, коль вы себе не враг, Признайтесь же, что всё было не так.
 

«Му-му» версия 2.0

 
(Подлинная история Герасима)
«Му-Му, говорите,
 
 
Ну, ну!
 
 
История, говорите, известная, читали… Неужели, и вправду читали?!
 
 
Так-таки, листали настоящую книгу, а не в кратком изложении?!! Да вы, голубчик, образованный человек!
 
 
Сегодня редко встретишь юношу, читавшего Тургенева в подлиннике, в особенности, ежели он русский и в школе учился. Нынешнее образование, отбивает вкус ко всему прекрасному».
Почему зашёл разговор о «Му-Му»?
 
 
Очень просто:
 
 
на остановке вошел новый пассажир, сказал: «Здравствуйте, господа!
 
 
Позвольте пожелать здоровья всей честнОй (ударение на «О») компании»!
 
 
После чего, вошедший, поставил портфель на полку и сел.
Всё бы ничего…
 
 
но фраза прозвучала, как-то, излишне искренно, как будто, наш новый попутчик, и впрямь, от всей души нам рад?! вправду, очень желает всем здоровья??! а, людей, случайно собравшихся, в плацкартном закутке, действительно полагает, безукоризненно честными???!
Таким тоном, говорят маленькие дети из благополучных семей, некоторые проповедники и жулики.
 
 
Все насторожились… и, как-то, насупились…
Люди собрались, в общем, грамотные, сами, при случае, не прочь «ввернуть»:
 
 
«господа»,
 
 
«милостивый государь»,
 
 
«честнАя (с ударением на «А») компания».
Но, родились мы… не вчера, и потому слова эти, произносим с солидной дозой иронии.
 
 
Дескать, знаем мы вас… знаем, насколько вы —
 
 
«честнАя компания» – да и сами-то мы…
 
 
ну, какие из нас господа?!
Возникла неуютная тишина, мы лихорадочно пытались сообразить:
 
 
«это насмешка, или»…
Вошедший, попробовал было… сгладить впечатление и,
 
 
нарочито торжественно объявил:
«Кажется, машинист изволил тронуться! Порадуемся, господа: нам повезло!
 
 
Нас, наконец-то,
 
 
куда-то
 
 
везут»! —
 
 
Своеобразный юмор, безусловно присутствующий в этой фразе, окружающих не успокоил, чего-то им не хватило,
 
 
и тишина ещё более уплотнилась.
И тогда, в тон новому попутчику,
 
 
я выдал не менее «кучерявую» фразу: «Может быть, ещё рано веселиться: «Му-Му», тоже, вначале считала, что ей повезло и только, когда Герасим начал привязывать кирпич, она решила,
 
 
что «машинист изволил тронуться».
Фраза, конечно, не ахти… Но неудачная, или глуповатая шутка, помогает остальным почувствовать себя умнее, чем шутник,
 
 
а это, очень успокаивает.
Если вам надо «устаканить» воспалённую атмосферу, не стоит ронять фужер, стрелять в потолок или, кричать: «Успокойтесь господа»! – это раздражает; а, вот,
 
 
«дурацкая шутка» – вещь уместная…
 
 
Сработала шутка и на сей раз: все, несколько отмякли, а пара кривых улыбок показала, что моё старание было оценено. Впрочем, успокоились не все, новый попутчик отреагировал
 
 
весьма неожиданно и пространно.
 
 
Оказалось, его предки были знакомы с историей Герасима и Му-Му из первых рук, о чём попутчик, сразу же и доложил.
 
 
Выяснилось, что его дед или прадед (или пра-прадед, назовём его «предком», для простоты) – был «Участником Похода Наполеона на Москву»
 
 
(новый попутчик так и произнёс
 
 
эти слова, с большой буквы).
 
 
В Россию «предка», лично позвал император Наполеон:
«Вы будете жить во дворцах и поместьях, будете, господствовать над русским народом, готовым, раболепно выполнять все ваши повеления».
 
 
Император не обманул.
 
 
Поверившие ему, пришедшие с ним в холодную Россию подданные, кто остался живой,
 
 
жили во дворцах или поместьях; правда, не в должности барина – хозяина поместья,
 
 
а в должности «француза». Должность, в общем, хорошая: кормили за барским столом и слуги, если барин прикажет, подносили вина.
«Предок» быстро привык, и он, никогда не жаловался ни на судьбу,
 
 
ни на Бога,
 
 
ни на императора.
Мы с удовольствием «развесили уши», несколько старомодная, манера изло —
 
 
жения не раздражала; без напряжения верилось, что рассказчик был хорошо знаком и с «барыней», и с «Герасимом». Конечно, сказалось ещё и то, что повесть «Му-Му» стоит в русской классике на особом месте:
почти все помнят, о чём, там идёт речь. Про другие произведения, отнесённые к классическим, наш народ, ещё со школы, привык отвечать, глядя честными глазами: «Конечно читал»!
 
 
А только скажешь: «Му-Му» —
глаза затуманиваются – чьё сердце не размякнёт,
сочувствуя несчастной собачине. Любопытно, что за Анну Каренину, так переживают далеко не все.
Искушённый читатель вспомнит, конечно, и других достойных представительниц прекрасного пола, пострадавших от рук мужчин, но вычеркнуть «Му-Му» из этого списка и у него рука не поднимется.
 
 
Вернёмся в поезд.
В моих ушах, до сих пор звучит, негромкий голос, мягко выговаривающий: «Ах, драгоценный мой, Ми-Ми»… «Нет, дорогой, именно Ми-Ми…
Это Иван Сергеич назвал её: «Ми-Ми», а уж он понимал, как надо с девицами и умел величать их так, как им нравится»…
 
 
«Как вы сказали?
«Собака женского рода», которую звали «Му-Му»?! —
Так, то в книге, голубчик! А в действительности, всё было совсем не так.
И в переносном смысле он Танечку собакой, а уж тем более, «собакой женского рода», назвать не мог,
не так, он был воспитан…
 
 
«Ну, конечно, они с Таней были знакомы, очень даже хорошо знакомы, иначе Иван Сергеевич, никогда бы не пошёл, на эту мистификацию»…
«Хорошо знакомы» – значит не просто знакомы,
 
 
что же тут непонятного»… «Ну, что вы, что вы!
 
 
О бракосочетании у них и в мыслях не было, во всяком случае,
 
 
у Ивана Сергеевича.
 
 
Мужчины, в то время, вообще не были склонны думать о женитьбе, если не «маячило» солидное приданое»…
«Нынче, конечно, всё по-другому, нынче, респектабельно жениться «по любви» – вот и является к родителям большой ребёнок, с большим…
 
 
желанием «пожить с их дочкой… одной семьёй»:
 
 
«Здравствуйте мама и папа! Принимайте в семью нового сыночка»!
«Герасим, конечно, исподтишка, наблюдал за Танечкой и Иваном Сергеевичем и злился, естественно»…
 
 
«А то и злился, что с Танечкой они росли вместе, мечтали о будущем…
о совместном будущем…
 
 
Но, когда появился Тургенев, шикарный, вальяжный… Помните, у Цветаевой:
«И чьи глаза, как бриллианты, На сердце вырезали след, —
Очаровательные франты
Минувших лет»… Тогда, своё будущее, Танечка начала видеть, как-то… по-другому.
Иван Сергеевич, её сразу очаровал: «Вам, Ми-Ми, с вашей красотой, с вашим прирождённым тактом,
непременно надо жить в Париже. У вас в осанке, в манерах, а особенно, в прекрасных глазах ваших, так культура европейская и светится.
Даже не спорьте, голубушка! Именно, Париж!
Только там, вас смогут оценить по достоинству». Слово «Париж»,
 
 
производит на русских женщин,
какое-то магическое впечатление.
Про Париж и про свою красоту,
женщина готова слушать часами. Но, если в собственной красоте,
некоторые из них, сомневаются, то Париж, которого они никогда не видели, сомнению не подлежит.
Герасим, сразу отметил для себя, это волшебное слово и, как умел, поддержал разговор:
«О, Париж!!! Я тоже хочу в Париж!
Как же, у них там… всё возвышенно, как просвещённо!
Для меня Париж – это те, кто там жил и работал: Вольтер, Дидро, Декарт, Робеспьер, Аристотель»! —
«Ну, насчёт Аристотеля», – заметил Иван Сергеевич, —
«ты, Гера, слегка «загнул»!
 
 
Не был Аристотель в Париже, ни разу, и в этом, вы с ним очень схожи.
А, что касается, гражданина Робеспьера, то тут, ты очень даже прав, сей гражданин – очень многих…
 
 
просветил, поведав, что они…
 
 
враги Франции, а затем…
 
 
возвысил… при помощи виселицы.
 
 
При Робеспьере, в благословенной Франции, многих достойных людей возвысили подобным образом»…
«Ну да, конечно,
 
 
Герасим мог говорить…
А в книге?!
А в книге специально: он, мол, глухонемой, туповатый дворник… Книга-то, для того и была затеяна, чтобы про Герасима
 
 
только так и понимали… А в жизни его хвалил и учитель географии, и учитель музыки, а уж, как он на клиросе пел – заслушаешься»…
«Поющий на клиросе Герасим», несколько «ушиб» меня, я упустил нить повествования…
 
 
Поэтому, дальше буду рассказывать, как вспомнится… и так, как, по моему разумению, должно было быть…
«Тебя, Гера, увлечение Парижем до добра не доведёт» – говорил Иван Сергеевич – «ты бы, лучше, «Историю Государства Российского» почитал. Но, если уж, очень хочешь, учи французскую грамматику, мы с Таней, как в Париже устроимся, обязательно, тебя к себе выпишем».
Ах, Иван Сергеевич! Зачем же вы, так-то?!
 
 
Если до этих слов, у Герасима
 
 
ещё теплились угольки надежды…
Ох, какие, всё же, дикие мы!
 
 
Даже самые лучшие, самые образованные самцы не умеют отказать себе в
удовольствии
 
 
«пнуть» поверженного соперника.
Именно так,
 
 
все государственные потрясения и приключаются:
 
 
отнимут бабу…
 
 
и начинает человек думать о судьбах мира,
 
 
метаться от Аристотеля к Руссо, а там, глядишь,
 
 
и до Робеспьера недалеко.
В душу Герасима, и ранее закрадывались сомнения
 
 
в гармоничном устройстве мира. Взять, хоть тот безобразный эпизод…
Впрочем, давайте по порядку:
 
 
Однажды, выпив пунша, барыня выразилась в том смысле, что, если бы встретила в молодости подходящего
 
 
человека, всё у неё было бы…
по-другому. Но, это была,
 
 
так сказать, минутная слабость.
Обычно, барыня разговаривать про молодые годы не любила и решительно обрывала расспросы любопытных.
 
 
Это она, конечно, напрасно – человек, есть – животное общественное, чтобы не сказать,
 
 
стадное.
 
 
И в человеческом стаде, про каждую особь, подробно «известно»: Где? Когда? С кем? Почему?
 
 
и… чем всё кончилось?
 
 
Вы вольны, только попытаться донести до общества свою версию событий, которая, конечно же, будет услышана, и, даже, принята к сведению…
 
 
Но принята она будет, в лучшем случае, наравне с другими версиями.
 
 
Собственная версия, обычно характеризует вас с более выгодной стороны, поэтому окружающим она кажется
подозрительной…
 
 
Итак,
 
 
в оные лета, когда барыня была совсем молоденькой, её матушка решила присмотреть дочери «подходящего» жениха.
 
 
Бог их знает,
 
 
что у этих молодых девиц в голове, но, ни один, «подходящий» жених,
 
 
молоденькой нашей барыне
 
 
не понравился.
 
 
Уставши от «невозможного копания», велела ей маменька, искать
 
 
«своё счастье» самостоятельно.
 
 
Одно поставила она условие: чтобы обязательно был «подходящий», то есть приличный и состоятельный человек.
 
 
От себя барыня добавила ещё одно условие, можно сказать, каприз, чтобы жених, непременно был молод.
Вскоре выяснилось, что в нашей изобильной стране, не то, чтобы… совсем
 
 
не было женихов – были, конечно, да только… какие-то, неподходящие.
Судьба это или случай, но попадались ей, женихи, если молодые, то, сплошь неприличные, а, если приличные, то… настолько немолодые!
Пришлось, сколь возможно, расширить круг соискателей, снижая требования к молодости, ан, оказалось, что и среди не совсем молодых,
«подходящих» – не вдруг сыщешь.
 
 
Одно время, в надежде встретить не очень старого подходящего человека, барыня устраивала балы…
Увы, балы не дали требуемого эффекта. Столько было потрачено нервов, сил, продуктов, а найти достойного жениха… всё одно, не удалось.
 
 
«Да, уж,» – задумалась барыня – «очень, всё же, недостаёт
в нашей стране людей «приличных».
 
 
Стыд и позор! В наш просвещённый век, молодая, состоятельная девица, в своей стране
не может найти себе жениха! И куда, интересно, смотрит
правительство!? В прошлый четверг, мне прислали
платье из Парижа
(красивое, между прочим), так что ж, прикажите мне и женихов, что ли, в Париже заказывать! Необходимо срочно менять
ситуацию в стране! Надобно, наконец, научиться растить «приличных людей» у себя»! Хочу отметить, что русская женщина,
в патриотическом порыве, способна на самые рискованные,
самые отчаянные поступки. Барыня решилась
вырастить и подарить родной стране парочку «приличных людей»:
она взяла детей на воспитание.
 
 
Несколько лет барыня была по-настоящему счастлива, она искренне гордилась успехами своих воспитанников… «Герасим, с его усердием, с его усидчивостью…
О, он далеко пойдёт. А Танечка…
Она… с её практичным умом, с её умением себя подать… с её красотой…
Она может стать,
нет – она точно станет фрейлиной ЕЁ ВЕЛИЧЕСТВА и, при случае…
представит барыню ГОСУДАРЫНЕ»…
 
 
Барыня будет в том, фиолетовом платье… а вокруг пажи, графы, князья…
Дальнейшие события представлялись каждый раз по-разному, и всякий раз, очень достойно…
Но, дети растут, и… часть наших надежд они оправдывают,
а часть…
 
 
К тому же, у всех детей есть неприятная особенность: с возрастом, они всё более становятся похожи на…
своих собственных родителей.
 
 
Как ты приёмных детей ни воспитывай, как ни учи их манерам французским, вырастают они и… и всё у них, не так.
Барыня опять стала раздражительной. Даже появление в доме Ивана Сергеевича, умеющего создать ощущение праздника, развлекло её ненадолго…
Ах! Иван Сергеевич, Иван Сергеевич!
И что у неё за судьба такая, столько лет искала барыня приличного человека, а, когда, почти уж, перестала искать – нате вам, вот он!
Сам пришёл!
Теперь барыня и не припомнит, как это было.
То ли, он отрекомендовался как дальний родственник, то ли,
сослался на какие-то дела…
 
 
В голове стучало: «Вот он! Вот ОН»!
И она, положительно ничего не слышала, да и не слушала… Она упивалась тембром его голоса, манерой наклонять голову и чуть приподнимать бровь… Он остался обедать…
А, назавтра зашёл ещё раз, а потом… Ещё и ещё… О! Это были счастливые дни! Он говорил…
и говорил…
и говорил…
Барыня с удовольствием слушала и, даже весьма остроумно отвечала, но… о чём это они так мило беседовали,
хоть убейте, не помнит…
А его рассказы… она, не стесняясь смеялась в голос, как девочка…
Это было чудо,
Все эти его приключения во время охоты…
Какие именно? Даже, и не спрашивайте! Надо, чтобы рассказывал сам Иван Сер —
 
 
геевич с рюмкой пунша в руке (да, чтобы дама раскраснелась и смотрела не отрываясь, блестящими глазами, да ещё за столом рядом
молоденькие Гера и Танечка).
 
 
Барыня, наконец-то, почувствовала себя счастливой. Проснувшись, она улыбалась, предвкушая встречу, она выглядывала в окно и искренне радовалась, как славно нынче травка зеленеет и солнышко блестит…
 
 
А, вот и Иван Сергеевич!
Протягивая руку для поцелуя, барыня знала, что он «влип» и «никуда не денется».
Что же касается господина Тургенева…
Конечно, эта пьянящая атмосфера, когда, кажется: протяни даме руку, скажи ей негромко: «Позвольте»! – И она… непременно позволит…
 
 
Надо ли напоминать, сколь соблазнительно выглядят дамы в такие минуты и чем, это должно было закончиться.
Но, как сказал бы Пафнутий Феодорович: «Государева служба, сударыня, это вам не…» – тут он, по своему обыкновению, воздел бы над головой руку с перстом, указующим куда-то за облака…
Все, кто имел удовольствие слушать рассуждения «Его превосходительства» этот жест хорошо помнят.
Бывают люди, которые появляются в круге нашего внимания, как бы, сами по себе.
Однажды, Иван Сергеевич пришёл в сопровождении незнакомого господина.
«Имею честь представить моего начальника и, можно сказать, друга» – проговорил Иван Сергеевич…
или нет, кажется, он проговорил следующее:
«Имею честь представить моего друга и, так сказать, начальника…» —
 
 
В голове у барыни
опять всё перепуталось…
От Пафнутия Феодоровича пахло властью, привычкой покорять и повелевать. А этот мундир,
а ОРДЕН!
А серебро на висках…
Такой!!!
Вот, именно такой, мужчина ей и необходим: достойный, богатый, властный, чтоб за ним,
как за каменной стеной… «А Иван Сергеевич??! —
Что, Иван Сергеевич?
Иван Сергеевич, конечно тоже,
но…»
Второй этап счастья длился у барыни недели три. За этот период, диспозиция за столом, несколько изменилась: сразу после обеда, Иван Сергеевич, Герасим и Татьяна переходили в другую залу, а Пафнутий Феодорович с барыней оставались за столом пить чай.
 
 
Когда Иван Сергеевич, представлял своего друга – начальника, после слов:
«… и можно сказать, друга,
его превосходи…» —
 
 
возникла секундная пауза, которую друг-начальник немедля заполнил: «по некоторым… соображениям… я попросил бы Вас! Иван Сергеевич, воздержаться от поименования меня… собственным моим именем, а величать, ну скажем… Пафнутием… Феодоровичем, без всяких там… А вас, сударыня, умоляю не обижаться… Дело, знаете ли…»
И он поднял указательный палец над головой, но не так, как делал Иван Сергеевич, когда демонстрировал дамам, метод определения направления ветра,
 
 
жест Пафнутия Феодоровича указывал на… государственную тайну.
Присутствующим хотелось встать, застегнуть все крючки на мундире и… благоговейно запеть:
 
 
«Боже, царя храни!»…
За чаем, Пафнутий Феодорович позволял себе расслабиться и, вполголоса пояснить, что «народ нынче, уж не тот, да и чиновники некоторые… как бы вам сказать…
 
 
Но придёт час, когда…
 
 
у кого надо… откроются глаза,
 
 
вот тогда-то, мы… самым решительным образом»…
Барыня, и за закрытыми дверями не осмелилась спросить, какие, собственно «государственные дела» привели «его превосходительство» в её гостиную, да она ни о чём и не спрашивала,
 
 
она наслаждалась общением.
 
 
Ах, как же величественно и неторопливо, сдержанная гордость проникает
в вас, когда вы угощаете чаем, «государственное лицо», готовое применить самые решительные средства,
 
 
как же, наверное… почётно…
 
 
быть супругой такого мужчины.
 
 
В голову нашей барыне, сами собой, начали приходить мысли – типичные мысли женщины, которая, так сказать, «верхним чутьём» осознаёт, что очень скоро состоится серьёзный разговор… разговор, который внесёт
 
 
определённость в их отношения,
 
 
и тогда…
Таковой разговор, вскоре состоялся.
 
 
В один, как говорится, прекрасный день, Пафнутий Феодорович пришёл с цветами и неожиданно смущаясь, заявил, что он очень к ней привязался,
 
 
но, в силу неких… обстоятельств,
 
 
он не сможет более… бывать, при этом, он сделал рукой движение, каким разгоняют дым от трубки,
поцеловал влажные пальчики
 
 
и вышел.
 
 
Не то, чтобы барыня
 
 
всерьёз надеялась, но…
 
 
чтоб вот так, даже не отобедав…
 
 
Да ещё и этот, несколько, даже, пожалуй, непристойный, так не вяжущийся с прежним его образом, жест.
Барыня выбежала в соседнюю залу и… её взорам предстали
 
 
Таня и Иван Сергеевич,
 
 
они сидели более, чем тесно… Возникла неловкая пауза, и барыня, чтобы что-то сказать, тихо произнесла: «Пафнутий Феодорович, больше не сможет у нас бывать» —
 
 
«Да, я знаю» – отозвался Иван Сергеевич —
 
 
«Его жена, вчера
 
 
вернулась из Европы»… Наверное, напрасно он это сказал, для прекрасной половины человечества,
неженатый мужчина – загадка, ребус, над которым интересно поразмышлять, а женатый мужчина – да тут и думать не о чём.
 
 
В оправдание Ивану Сергеевичу, нечаянно выдавшему своего друга – начальника, заметим, что появление барыни, его, как-то, смутило, но… не настолько, чтобы проговориться,
 
 
что вчера вернулась… и его жена.
Воистину, этот день стал для барыни днём открытий. Как и обещал Пафнутий Феодорович, у неё на многое открылись глаза, и она стала готова применить самые решительные средства.
 
 
Да, господа, когда Пафнутий… то есть, она хотела сказать, когда этот мужчина…
 
 
ну, тот,
 
 
который с Иван Сергеевичем… У неё сразу открылись глаза, барыня, как бы снова впервые Иван Сергеевича увидела и поняла: он, и только ОН!
А он!!!
 
 
Коварный!
 
 
Ах, Иван Сергеевич, Иван Сергеевич!
Барыня хотела было, для начала, сильно обидеться, но не смогла, на галантного Ивана Сергеевича женщины не умели всерьёз обижаться…
Но, Танька! Экая дрянь! Уж она ли её не кормила, не поила… И, что теперь прикажете с ней делать?!
 
 
Отравить! Попросить Пафнутия отправить её в Сибирь…
 
 
или утопить, как собаку…
 
 
Подобные, утопические, простите за каламбур, мысли занимали и утешали барыню весь вечер.
 
 
«Спокойно»! – говорила себе барыня – «Спокойно»…
 
 
Но успокоиться она не смогла.
 
 
«Успокоишься, тут, когда любимый мужчина… когда мечта всей жизни…
Вместо умной, богатой, ухоженной женщины (одних духов французских рублей на семьдесят)…
 
 
А эта девчонка! Что в ней такого! Только что, немного моложе…
 
 
Что он в ней нашёл!
 
 
Где его глаза»!
 
 
К утру, в измученной голове родился, наконец, достойный план: барыня решила выдать Татьяну замуж за Герасима.
 
 
«Да-с, Иван Сергеевич! Я за них перед Богом в ответе… А Вам,
 
 
Дорогой мой Иван Сергеевич!..
 
 
А Вас… Вас…
 
 
Я приглашу на свадьбу». Если Герасим, как и положено, воспитанному ребёнку, покорно отнёсся к воле благодетельницы (он только деликатно уточнил размер приданого), то Татьяна отреагировала дерзко, она заявила, что сама «найдёт свою судьбу».
 
 
В голове барыни, почему-то, опять возник образ тонущей собаки (вот оно
волшебство классической литературы: неважно, что там было на самом деле, но стоит произнести это таинственное слово: «Му-Му» – образ тонущей псины проявляется в сознании).
 
 
Герасим вручил Татьяне цветы, он попытался воззвать к её чувствам, к её уму, он припомнил все, когда-то, счастливые минуты, все совместные игры, все их прежние мечты… Татьяна не реагировала.
 
 
«А, твой Иван Сергеевич-то…
 
 
женат». – Герасим нарочно сказал это обыденным голосом: опытный игрок, вытаскивает главный козырь не торопясь». —
 
 
«Я знаю, ну и что с того». —
 
 
«Она знает! Она так спокойно говорит об этом!»
 
 
«О, женщины!
 
 
Ничтожество – вам имя!» —
 
 
трагическим тоном возопил Герасим, (в любительских спектаклях ему особен —
но удавались душещипательные сцены) —
 
 
«Я наложу на себя руки! Я уеду в Сибирь! В Америку!
 
 
Ты меня больше никогда не увидишь!
 
 
Я… Я вызову господина Тургенева на дуэль!» —
 
 
«Не говори глупости» – сказала Татьяна – «Иван Сергеевич так хорошо стреляет, что после дуэли, я тебя точно, более никогда не увижу, да только, не будет он с тобой стреляться, ты и сам это знаешь.
 
 
Пойми, я хочу жить в Париже, хочу, чтобы меня приглашали в замки, хочу танцевать в Версале с герцогами и маркизами, хочу…» —
 
 
Герасим не знал, что и возразить… (интересно, а как бы вы, на это возразили). «А, если хочешь исчезнуть и всё забыть, тебе не в Сибирь иль в Америку надобно – езжай-ка ты,
 
 
с новым управляющим в деревню.
 
 
Дождей месяца два не было, можно попытаться проехать не дожидаясь замо —
розков. Там тебе и охота, и девки; ты там обо всём забудешь, да и о тебе никто не вспомнит».
 
 
«Вот они, нынешние-то женщины,» – написал в тот вечер Герасим. Он, последние три месяца, корпел над трудом, именуемым: «Как сделать сей мир гармоничнее
и что этому мешает».
 
 
Гера собирался
отослать это сочинение царю.
 
 
«А, что!?
Пусть Батюшка – Царь знает, какие таланты растут в его владениях.
Пусть помнит, на кого можно рассчитывать, кто готов, если надо, занять самые трудные, самые ответственные посты».
 
 
Разговор с Татьяной разгорячил Герасима, он писал всю ночь, и к утру его труд
обогатился главами о недостатках воспитанности и послушания в некоторых дворянских семьях, «…каковые недостатки, прямо приводят к неспособности достойно послужить Царю и Отечеству».
 
 
Упомянул он и о неумение современной молодёжи ценить любовь и дружбу, в чём, конечно, виновны их воспитатели, ибо, сии качества, должны прививаться с детства.
 
 
Живо были описаны различные примеры преклонения перед всем иностранным, в ущерб отечественному.
(Герасим, непременно упомянул бы, про необходимость «поддержки
 
 
отечественного производителя»… Но, в то время, такого выражения ещё не существовало).
Эх, надо б, подробнее рассказать про женское коварство, и пользу для отечества, и затем… как-то перейти к фразе,
 
 
в коей будут слова: «калёным железом», но солнце било в глаза, пора было спешить к «общественному пирогу».
День рождения – это особенный день в жизни каждого человека. И барыне всегда хотелось, чтобы в этот день все были счастливы.
 
 
Конечно, каждый понимает счастье по-своему, однако, в чём-то, все люди схожи, и существуют «вещи», «общение» с которыми, у всех вызывает приливы счастья. Такую «вещь», барыня ежегодно предоставляла обществу. Это называлось: «Общественный пирог» – то был большой пирог с гусятиной, который подавался на специальном блюде.
 
 
К столу, по установившейся традиции, приглашались все домашние.
 
 
Первый кусок подавали барыне, а затем, по кругу всем остальным.
 
 
Герасим слегка
 
 
опоздал к началу раздачи пирога…
Это он думал, что слегка. За неполные десять минут, на блюде произошли тотальные изменения, он узрел на блюде… матовый блеск и крошки.
 
 
Более на блюде не было… НИЧЕГО!!! Блеск пустого блюда, масляно – самодовольные, сосредоточенные на собственном чреве глаза окружающих, а пуще всего, атмосфера сытого безразличия – это поразило Герасима в самое сердце, которое недоумённо сжалось.
 
 
Виновна была, конечно, барыня.
 
 
Коварная, сегодня, она вместо обычной речи, пожелала всем «приятного аппетита» и ушла, сославшись на мигрень. Но остальные-то, остальные!
 
 
Как они могли!
 
 
Ещё вчера, все с ним дружили, называли умником, а сегодня… Они его, по сути, выкинули из общества. А разве можно, считать общество здоровым, если из него, вот так, запросто, могут выкинуть… не самых плохих его членов!
«Не самых плохих»! —
 
 
С горечью, усиленной голодом, повторил Герасим. Возмущённый разум его взывал к справедливости. (Любой, мало – мальски разумный, разум, возмутится, ежели его пошлют на кухню, спросить вчерашнюю кашу, ибо пирог – уже…
«Мальчик! Хочешь пирожка!? – А нету»! – Дурацкая шутка, не правда ли?)
Голодные мысли метались в голодной голове:
 
 
«Тут не только, в коварстве барыни дело, и, даже не только, в Татьяниной невоспитанности…
 
 
Тут, «блин», надо смотреть в корень: «престолонаследие»,
 
 
«система образования», весь строй… Вот сейчас, он пойдёт и…
 
 
напишет царю про всех…
 
 
всю правду.
 
 
А, кому ещё писать-то!?
Известно, все министры, все чиновники – дураки и воры, а Батюшка – царь, ежели ему открыть глаза…
 
 
«Добро же, домочадцы,
 
 
пусть царь узнает, в каких условиях, среди каких людей… его будущим помощникам выживать приходится…
 
 
И когда призовёт царь, спросит: «А, что делать»!? – Он скажет: «А, вот, что!!!»…
 
 
И Герасим, ушёл в свою комнату, дописывать советы Царю. И так он, всё умственно написал, что начальник жандармский, когда прочел,
 
 
только головой покрутил.
Эх, господа начинающие сочинители! Не знаете вы, сколь это
 
 
опасное развлечение – перо в руках. Это магическая, это завораживающая вещь: берёшь ты его, эдак, нежно, с самыми благочестивыми, самыми благоразумными намерениями,
 
 
и осторожненько, осторожненько…
Да, вдруг очнёшься на таких кручах, над такими безднами…
 
 
«Подними глаза, дорогой, что ты видишь окрест»?! —
 
 
«Не узнал? И, Слава Богу,
 
 
что не узнал!
 
 
Ни к чему тебе, пока, знать про
 
 
«места не столь отдалённые»… Ты, вот что, отойди-ка…
 
 
Только…Тихохонько – тихохонько,
 
 
может ещё не поздно».
 
 
Ох, Герасим!
 
 
Тоже ещё, князь Курбский нашёлся, переписку с царём затеять решил, в рассуждения, вишь, пустился.
 
 
Начал, понятно, с праотца Адама, и до того дорассуждался, что изначально, были все люди равны, а стало быть и… он – Герасим, с Царём – Батюшкой…
 
 
тово…
 
 
«Прости его, Царица Небесная!
 
 
Не со зла он…
 
 
Это всё, тьфу!
Образование… поганое – европейское,
 
 
всё книги эти… несуразные»…
 
 
И выходило, по Герасиму, что Царю нашему, Батюшке, более делать нечего, как о народе, сиречь о нём, Герасиме, непрестанно заботиться.
 
 
И, исключительно, на таких условиях, в стране нашей всем будет хорошо,
 
 
да и ему, Царю, тоже неплохо.
 
 
А иначе, для чего, спрашивается, он – Герасим со всем народом, в своё время, царя Бориса выбирал.
 
 
Так, знаете ли, и написал: «Для чего, спрашивается, мы с народом…» —
 
 
А, каков!
 
 
Пороть мерзавца!
 
 
Так он ещё и добавил: «И я не могу дать гарантии, что не отыщется человек, который,
 
 
по примеру Стеньки Разина или Емельки Пугачёва…» —
 
 
Гера, Гера! Ты кому!!!
 
 
Ты на что! Намекаешь-то!!!
Аль, не помнишь, чем всё кончилось!? Я не про Стеньку с Емелькой, ещё раз, тьфу на них, окаянных! Я про народ.
 
 
Народу-то, народу сколько невинного погибло, пока Стенька да Емелька боролись за власть, да пока, эту самую власть, у них отнимали обратно.
 
 
А уж про выборы царя…
 
 
Грех тебе такое писать, аль забыл, что со времени выборов царя Бориса Годунова до письма
 
 
«царского помощника» Герасима
 
 
прошло более двухсот лет. Да разве «писатели», слушают когда, людей-то разумных…
 
 
Знай себе, пишут!
Особенно красочно получилось у Герасима то, что впоследствии будет названо: «ЗЛОПЫХАТЕЛЬСТВОМ и КЛЕВЕТОЙ НА НАЧАЛЬСТВО».
 
 
Все это, было запечатано в достойный конверт и отправлено почтою
на Высочайшее Имя. Это злосчастное послание, возможно, могло бы расстроить Государя,
 
 
отвлечь от важных дел.
Но это возможно в другой стране, а в нашем, богоспасаемом отечестве, всегда найдутся люди, мыслящие государственно, люди готовые из последних сил, защищать покой «Первого Лица» страны от любых посягательств.
 
 
Таковым, в нашем случае, оказался почтмейстер. Он не только, взял на себя риск распечатать конверт, и ознакомиться с посланием (возможно, потому, что отправителем значился, всё же, не князь Курбский), но и переправил сие послание «куда следует», сопроводив, своим собственным комментарием, который по объёму был не менее,
 
 
чем «возмутительное послание».
 
 
В этом, собственном, послании почтмейстер показал себя зрелым мужем,
чиновником, знающим установленный порядок, радеющим o благе отечества и, между прочим,
 
 
достойным более высокого чина.
 
 
Сей патриот, начал с заявления, что установление порядка распределения «общественного пирога» – есть прерогатива Государя и никого более.
 
 
А уж, прочим, «коим недостало труда родиться в царской семье и дождаться коронации», – саркастически замечал господин почтмейстер, – «надлежит в этой жизни помалкивать и
 
 
делать, что велено».
 
 
Затем, несколько распалясь, почтмейстер решился более подробно изложить своё видение, а заодно, продемонстрировать разум и памятливость.
 
 
Воистину неиссякаема талантами страна наша, вот, извольте, отрывочек: «…наполненной самыми вредными умствованиями, разрушающими покой общественный, умаляющими должное ко
властям уважение, стремящиеся к тому, чтобы произвести в народе негодование против начальников и начальства и, наконец, оскорбительными и неистовыми изражениями против сана и власти царской»…
 
 
Вы, наверное, узнали этот текст, это фрагмент указа Матушки Императрицы Екатерины Великой.
Преклоним колени пред её талантом, умом и умением доступно и образно
излагать свои мысли.
Помните,
далее было примерно следующее: «…вина Радищева такова, что он вполне заслуживает смертную казнь, к которой приговорён судом, но… по милосердию и для всеобщей радости по случаю заключения мира со Швецией, смертная казнь заменена ссылкой в Сибирь, в Илимский острог на десятилетнее безъисходное пребывание».
 
 
Что ж, милосердие украшает Императрицу, оно же, для иных прочих, может считаться «недопустимой слабостью», а то и «преступным попустительством».
И наш почтмейстер, ни в одной строке не дал заподозрить себя ни в слабости, ни в попустительстве. Почтмейстерское послание излучало конкретику, верноподданность и решимость
«непримиримо бороться с
малейшими проявлениями»…
Слова «чтоб другим неповадно» достойно завершали
перечень предлагаемых мер…
Это было —
крепко сколоченное, послание.
Оно вынуждало соответствующие «органы» профессионально напрячься… И прозябать бы Герасиму в аналоге «Илимского острога», если бы не хлопоты господина Тургенева, у которого, «где надо» имелись связи
не только дружеского характера.
 
 
Герасим, как вы помните, был воспитанник барыни, воспитанник, а не родственник. А, когда жандармский чин, спросил барыню: «Правду ли говорят, что он ваш родственник»?
Та, почему-то, разволновавшись, вскрикнула: «Нет, не мой, он родственник! Не мой!» —
Хотела ещё, что-то добавить, но, решила, на всякий случай,
упасть в обморок…
Умение падать в обморок, считалось в те времена, необходимым для образованной и чувствительной дамы, и оно
произвело должное впечатление.
 
 
Вам, конечно, непонятно, с каких это пор, жандармы обращают внимание на обмороки допрашиваемых? Объясняю, расследование, «ввиду особой важности и деликатности…»
А, проще говоря, потому, что делопроизводитель занёс «Дело о письме
 
 
на Высочайшее имя» в графу
«Переписка Государя Императора»…
Так вот, из-за… «Старательности»… делопроизводителя…
Вы, наверное, заметили, что слово «Старательность» я взял в кавычки;
в данном случае, «Старательность» (в кавычках), отнюдь не намекает на недостаток, именно старательности;
кавычки намекают на «цветистые» выражения, которыми Пафнутий Феодорович и Иван Сергеевич (даром что классик) именовали
старательного делопроизводителя.
 
 
Пафнутий Феодорович, впоследствии, даже добился перевода «гроханного делопута» в Тамбов. И, если в Тамбове вам случится столкнуться с примером избыточного старания, «свойственного только идиотам», не удивляйтесь…
Впрочем, мы отвлеклись, «избыток старания» – это почти единственное на —
 
 
следие царского режима, с которым нам удалось решительно и навсегда расстаться, и стоит вам, немного отдалиться от города Тамбова, вы наверняка, будете застрахованы от сего недоразумения.
Повторюсь: вследствие «Старательности» делопроизводителя, «Дело…» приобрело «Особый статус» и расследование «онаго» было поручено
 
 
господину Тургеневу И.С.
Господин Тургенев попросил барыню не волноваться и,
 
 
как следует, всё припомнить. Своего помощника (в ведомстве, которое представлял Иван Сергеевич, не было принято работать без помощника), он убедительно попросил: «не волновать барыню»…
 
 
Дескать, он сам осторожно её расспросит, а господин жандарм пусть посидит рядышком, и всё послушает…
Вошла горничная с подносиком, она тоже попросила не волновать хозяйку, и отпробовать
 
 
вишнёвой наливочки с пирожками.
 
 
Будучи человеком дисциплинированным, а, когда это не противоречит правилам, даже и милосердным, «господин жандарм» волновать и обижать барыню, отнюдь не стал, а господин Тургенев
 
 
занялся расследованием.
Мне думается, что, именно слова барыни: «Не мой он»! – Натолкнули Ивана Сергеевича на правильную мысль:
 
 
«Если Герасим немой, да ещё, скажем, глухой – с него и спрос невелик»…
Через пару дней Герасим решился поговорить с Танюшей ещё раз.
 
 
Результат этого разговора заставил Ивана Сергеевича добавить несколько строк в почти уже готовое донесение, впрочем, об этом чуть позже.
В результате учинённого расследования, «куда надо» отправлено было
 
 
донесение.
 
 
В донесение сём, среди прочего, было начертано:
 
 
«…установлено, что немой и неграмотный дворовый человек, зовомый Герасим, утопил в реке собаку женского рода, того ради, что, по бестолковости, неправильно понял приказ барыни своей: «Убрать сию собаку с глаз долой, чтобы никто её более не видел и не слышал».
 
 
Упомянутый Герасим, за неизвиняемую жестокость и отъявленную глупость, отправлен был в деревню под присмотр старосты, но по дурости же, по пути сбежал.
 
 
Где он теперь находится, барыня этого отнюдь не ведает, а напротив, просит разыскать и вернуть ей
 
 
того Герасима для суда и расправы.
 
 
Шум же, и безобразное буянство, учинили студенты, каковые вознамерились
поздравить воспитанницу барыни,
 
 
Татьяну с именинами.
 
 
Оную, Татьяну, барыня накануне отправила «на воды» в Баден-Баден, для поправки нервов.
 
 
Не застав именинницу дома, безобразники выразили своё
 
 
недовольство криками. Никоей
 
 
иной причины, крики эти не имели.
 
 
Барыня просит разыскать этих безобразников и примерно наказать».
(Обращаю ваше внимание на язык документа. Наверное, вам тоже показалось, что в других своих произведениях господин Тургенев писал по-другому.
 
 
Но, канцелярская бумага должна быть написана на соответствующем языке).
 
 
«Что ж», – сказал жандармский начальник, – «Все, вроде, складно, но я не пойму, откуда возникла, «собака женского рода», про которую соседи ничего не знают, но добрые люди слышали, что её убивали.
Да и студенты эти, где их прикажете искать? Лучше бы, без них.
 
 
Что разъяснил Тургенев начальнику, я вам сказать не смогу – тайна следствия, знаете ли…
Да и архивы жандармские… То ли, их давно сожгли,
то ли – ещё не рассекретили…
 
 
А, пока Иван Сергеевич и Пафнутий Феодорович обсуждают детали,
я расскажу, о последнем
разговоре Герасима и Татьяны.
 
 
Вот представьте: сидит во дворе на лавочке Танюша и мечтает, как они с Иваном Сергеевичем заживут в Париже:
«Да, он женат, но в Париже, как известно, это не имеет значения… Неспокойный он стал, Иван Сергеевич… ещё бы, откуда ему знать, чем там, во Франции, его жена занимается…
 
 
А, когда они переедут в Париж, он сможет чаще видеть жену, и будет
совершенно счастлив. А уж Танюше-то, самой, только и надо, чтобы он был счастлив, а ей – достаточно комнаты с большим зеркалом… и чтоб на столике коробочки с пудрой и духами…
 
 
Вот, предположим, идут они на бал, в Версаль, и, конечно, встречают жену.
И, что тут удивительного, на этом балу самые красивые женщины Парижа.
У Ивана такой хороший вкус, и жена у него, наверное, такая хорошенькая и умненькая…
 
 
И, конечно, жене будет приятно, что у него такая молоденькая, такая красивая «пассия»…
Умеют, всё же, эти французы деликатно выражаться в скользких ситуациях; не правда ли, слово «пассия», гораздо пристойнее, чем сказали бы у нас…»
 
 
«В Париже, нынче очень модно, ежели мужчина прогуливается, держа в одной руке жену, а в другой
молоденькую «пассию»…
 
 
А позже, когда жена поймёт, что они с Иваном любят друг друга…
жена уедет далеко, далеко…
или выйдет замуж…
за какого-нибудь,
графа итальянского.
 
 
Она же, так хорошо говорит по-итальянски, вот, пусть и живет
в своей Италии…
А они с Иваном, будут, иногда, приезжать в гости…
Впрочем, Ми-Ми, ведь, не то, что предыдущая жена, Ми-Ми, будет
беречь Ивана Сергеевича.
Он уже не мальчик, и нечего ему по «заграницам мотаться»…
Лучше, они летом отдохнут в Одессе.
 
 
И море там, и город, говорят, не хуже Парижа, да и никакого языка учить не надо»…
«Прогуливаются они, значит, около оперного театра, и все на них смотрят…
 
 
В Одессе много красивых дам, в модных парижских платьях, но Танюша-то, с Иваном, только что, из Парижа.
 
 
Платья, как на ней, ни у кого нет.
 
 
И вот, прогуливаются они, значит, по Потёмкинской лестнице»…
 
 
Откуда-то, выскочил Герасим, схватил за руки и начал шептать:
 
 
«Уедем, Таня! Уедем в Париж… я скопил двести рублей… будем жить вместе, работать»! —
 
 
«Не трогай меня!!! Я не хочу с тобой!
 
 
Дурак, какой-то! Я не поеду!!! Я уже и не хочу в Париж!
 
 
Ты, что не слышишь!
 
 
Я тебя не люблю!
 
 
Уйди»!!! —
Таня вырвалась, вся дворня с интересом наблюдала за развитием событий.
 
 
Опозоренный перед народом, да ещё и Наташа всё видела, Герасим сделался буен. Он схватил кирпич, во дворе ремонтировали фонтан, и с криком: «Утоплю, суку»!!! – бросился на Татьяну.
 
 
Особого рвения он, впрочем, не выказал, дал себя удержать, вырвать кирпич, и, даже позволил усадить себя на лавку.
На этой лавке он и просидел, зажав уши, а Танюша голосила: «Помогите! Он убьёт меня! Он утопит меня!
 
 
Убивают!
 
 
Сволочь!
 
 
Полиция!
 
 
Урод! Люди добрые! Помогите! Убивают»!
 
 
Герасим убежал в дом.
 
 
Туда же, чуть позже, проследовала и несколько успокоенная Татьяна.
«Добрые люди»
 
 
вызвали полицию.
Кто такая Наташа?
 
 
Была в доме девица, она всегда смотрела чуть мимо Герасима, краснела и улыбалась. Герасим, раньше, на неё внимания не обращал, но с некоторых пор…
 
 
С некоторых пор, он начал на мир смотреть другими глазами…
 
 
Да-с, господа, у безутешного Герасима объявилась… Наталья…
 
 
И нечего улыбаться, Герасим ещё недавно бродил по дому, приглядывая, где бы повеситься, неужели, это бы, вам больше понравилось?
 
 
И, только забота об Отечестве да Наташа, позволили ему пережить обиду…
Он и с Таней-то, решился поговорить, по старой памяти, рассказать, что у него, теперь всё хорошо, но начал, для пущего эффекта, с другого.
 
 
Он, заранее знал результат, хотя, в глубине души, всё же, надеялся, а в процессе разговора, даже, несколько размечтался…
но такой ответ… Это «моветон», это просто…
 
 
Не будем уточнять, что именно, пришло на ум возмущённому Герасиму, это, никак не украсит повествование.
И, был момент, когда он искренне хотел свершить всё обещанное…
Но, «Советники Государя Императора», должны думать, в первую очередь, о престиже «Первого лица».
Страшно подумать, как неловко будет себя Государь чувствовать,
если английский посланник спросит: «Правда ли, говорят,
Ваше Императорское Величество, что ваш советник, давеча, то ли, утопил, то ли, кирпичём…» – Нет!!! Он не опозорит страну! Он стерпит!
 
 
И Герасим, как немой, не сказал более, ни слова.
Иван Сергеевич, отыскал Герасима в комнатушке дворника. Объяснил, что надо спешить, ибо сейчас
 
 
придёт полиция, дал сто рублей
 
 
и записку знакомому в Тамбове…
Ну да, в Тамбове, а вы думали, откуда в Тамбове, столько интеллигентных людей.
 
 
К тому же, если Герасима, и впрямь будут искать, то на пути в Париж,
 
 
а отнюдь не в Тамбов.
 
 
Секрет появления г. Тургенева в нужном месте в нужное время – прост.
 
 
Заслышав крики, барыня сразу послала человека к Ивану Сергеевичу с запиской: «Приходите не медля, Танюшу убили, и ко мне, небось, уже подбираются». Первое, что Иван Сергеевич заметил в доме, была «убитая» Танюша.
Накануне, Таня умоляла увести её отсюда в Париж: «Ведь, ты обещал…»
 
 
Иван Сергеевич пояснил, что он, как человек порядочный, должен, сначала поговорить с женой, а завтра, придёт пораньше и всё Тане расскажет.
 
 
Придя пораньше, Тургенев столкнулся с посыльным от барыни,
 
 
возле самых ворот.
 
 
Бедный Иван Сергеевич: столько дел ему пришлось утрясать.
 
 
Известное дело – женщины, ты к ним приходишь, приятно провести время, а уходишь – обременённый кучей забот, самого неожиданного характера.
Устроив дела Герасима, Иван Сергеевич взялся за дела личные.
 
 
Он поднялся к Тане, и пересказал ей свой разговор с женой.
Жена Тургенева,
 
 
к слову, была умнейшей женщиной.
Она сказала, что везти в Париж не жену, а какую-то… девицу – это разврат!
 
 
Всем известно,
 
 
что Париж портит девиц.
Иван Сергеевич пытался логически объяснить, что, если девица приличная, то никакой Париж её не испортит,
 
 
а, ежели, наоборот, то, чтобы её испортить, никакого Парижа и не надо.
Жена логику не поняла, жёны, вообще, не понимают
 
 
логики мужей, которые собираются
 
 
ехать в Париж с другими девицами.
 
 
Доведя всё это, до сведения Танюши, Иван Сергеевич сказал, что, как человек честный, он никогда её не оставит… но и жену он, как честный человек, без подходящего повода, бросить не может.
 
 
Пусть Танюша срочно собирает вещи, карета её дожидается, бумаги в порядке.
Поживёт она, пока… в Баден-Бадене, это на полпути к Парижу, а с барыней он всё уладит.
 
 
Барыне, Иван Сергеевич сообщил, что ей более ничто не угрожает, полиция уже всех арестовала.
Вот только, Герасим сбежал, ну, да оно и к лучшему, написал Герасим нечто… нет, не плохое,
а нечто… не правильно понятое. Скоро появится жандарм, начнёт задавать вопросы… пусть барыня не волнуется, он, Иван Сергеевич, будет рядом. А, вот, Танюшу надо, прямо сейчас, отправить куда-нибудь… подалее, хоть, на воды в Баден-Баден.
Пусть она там поживёт, может приличного человека встретит…
 
 
Пафнутий Феодорович (он, ведь, сам просил, себя так называть), с большим интересом прочёл
донесение, и с не меньшим интересом, заслушал устное добавление к донесению, много хохотал и назвал Ивана Сергеевича «великим писателем».
 
 
«Но, господин Тургенев, хочу вам заметить: давненько вы, сударь мой, не были на охоте! Нюх-то, вы, голубчик, как есть, потеряли». —
 
 
И Пафнутий Феодорович (он, ведь, сам, просил себя так называть), положил на стол лист бумаги, на котором знакомым почерком было начертано:
 
 
«Sic transit gloria mundy. Ми-Ми». «Скажите Иван Сергеевич, что здесь написано, и кто, интересно, это написал» —
 
 
«Полноте, будто вы не знаете! Здесь написано: «Сик транзит глориа мунди» – известное латинское выражение, которое, как вы, конечно, знаете, переводится: «Так проходит мирская слава» – это начало моей записки, адресованной Ми-Ми, а, я-то думал,
 
 
куда она запропастилась»? —
«Ошибаетесь, дорогой Иван Сергеевич, это «вещественное доказательство», доставленное
 
 
«с места возможного преступления». Раздобыл и доставил его, ваш помощник. Вы вместе с ним, расследовали дело, и он, как принято, в нашем департаменте, немножко наблюдал и за вами.
 
 
Он нашел эту записку и,
 
 
как положено, передал мне,
 
 
вместе со своим донесением. Не беспокойтесь, он не знает вашего почерка.
В донесении, он отметил, что обнаружил некий неизвестный персонаж,
 
 
именуемый «Му-Му». «Вышеупомянутое лицо, излагает он, ежели оно пишет по-немецки, вполне может оказаться германским шпионом»…
 
 
Далее, он предположил…
 
 
Впрочем, я не буду занимать ваше драгоценное внимание продолжением его
версии событий, там ещё восемь страниц. Но, если вы не сумеете, как надо, истолковать все события, все показания и все вещественные доказательства, в дело может вмешаться иное ведомство.
 
 
Как вы понимаете, это будет ещё одно расследование, которое…
 
 
Ну, да, не будем о грустном.
 
 
Итак, мой дорогой, извольте сделать следующее: вы, сегодня же в вечер, на основе вашего донесения, напишете новое, это будет пространное повествование o случившемся. Оно должно быть непротиворечивым и убедительным.
 
 
В нём должны упоминаться следующие персонажи:
 
 
«Барыня» – нервная, но добрая особа, преданная Государю;
 
 
«Герасим» – немой, неграмотный, сбежавший;
 
 
«Му-Му»…
 
 
– нет, дорогой Иван Сергеевич, именно: «Му-Му», раз уж, ваш помощник решил,
что это написано по латыни или
 
 
по-немецки, и прочёл: «Му-Му».
 
 
Я совершенно с вами согласен, образование приносит пользу, если это, действительно образование; если же, человек «нахватался верхушек», и начинает умничать… Но… Теперь, имя «Му-Му» значится в донесении, и оно должно быть объяснено.
 
 
Пусть только, это будет тварь, дополнительному допросу не подлежащая, да хоть бы эта сука, которую, как слышали люди, хотел утопить Герасим.
 
 
Что значит «передумал», он хочет запутать следствие? Люди слышали, что он кричал: «Утоплю суку»!
 
 
А записка… пусть это будет ваша недописанная записка, которая деликатно объясняет барыне судьбу собаки, ведь, барыня такая жалостливая.
 
 
Впрочем, записку, да и ваше личное участие, лучше, пока не упоминать.
 
 
И, пожалуйста, более никаких
персонажей и умных рассуждений.
 
 
Завтра я должен
 
 
отвезти ваше донесение…
 
 
Я понимаю, что идёт седьмой час вечера, но вы уж, постарайтесь…
 
 
И, если всё хорошо обойдётся, завтра же и поговорим…
 
 
о вашем назначении в Париж.
 
 
Засим, всё!
 
 
Жду вас завтра, до обеда. Кланяйтесь барыне и Танюше».
Иван Сергеевич не любил, но хорошо умел материться. В этом самом умении, он активно упражнялся по дороге домой: слова «вы уж постарайтесь» и «Ваше превосходительство», витиевато и с выдумкой сочетались с традиционными, жаль, что всё это, никак нельзя было записать. Внутренний монолог взбодрил Ивана Сергеевича, конечно времени маловато, но, как сказал бы Пафнутий Феодорович: «Государева служба – это вам не…»
 
 
К утру произведение, известное многим читателям, было готово, переписано набело и сложено в портфель.
Так, относительно счастливо, закончилась история, заставившая Тургенева написать замечательный рассказ.
История же, нашей с «французом» совместной поездки на поезде, закончилась не так: вошёл проводник, в сопровождении начальника поезда…
у француза – рассказчика…
не нашлось билета.
Это могло бы послужить началом совсем нового рассказа, но я, ничего про это рассказывать не буду, мне не нравятся истории, в которых интеллигентный человек пытается объяснить проводнику, почему у него нет билета.
 
 
Лучше, давайте ещё немного про г. Тургенева. Ещё в школе, нам внушили, дескать, сотрудничать с жандармским ведомством, как говорил Пафнутий Фео —
дорович (он, ведь, сам…): «Это, не есть хорошо»!
 
 
Чтобы не бросать незаслуженный упрёк Ивану Сергеевичу, разберём ситуацию: был ли, г. Тургенев патриотом? – безусловно был, это нам,
 
 
в той же школе растолковывали.
 
 
А, относился ли он, к той части патриотов, которая, на благо страны, бескорыстно распространяет «пакости» про начальство и правительство,
 
 
или к той части патриотов, которая, на благо страны, небескорыстно, но исправно, докладывает про первых, «куда надо», или даже,
 
 
отлавливает оных —
 
 
вопрос не простой.
 
 
Это вопрос, который требует работы в архиве «Жандармского управления» или, как там оно…
 
 
правильно называется.
 
 
А есть ли, в этих самых архивах, что-то про Тургенева, и то ли это, про что,
я вам рассказал – Бог весть.
 
 
И вообще, архивы – это специфический, и не шибко доступный, источник – пойди найди там, что надо.
 
 
Я же, опираюсь на твёрдое убеждение моего случайного знакомого, что всё, что ему поведал отец —
 
 
есть чистая и несомненная правда.
 
 
И, то, что я от себя додумал – есть чистая и несомненная правда,
 
 
ибо, по-другому и быть не может. (Хочу заметить, что очень многие «подлинные истории» опираются
 
 
на подобного рода источники.)
Чуть не забыл, по итогам расследования, почтмейстера наградили медалью, и с повышением в чине,
 
 
отправили служить…
 
 
кажется, в Тамбов.