Kitabı oku: «В могиле не опасен суд молвы», sayfa 2
Глава 2
Причалить к берегу у церкви оказалось не такой легкой задачей, как можно было предположить.
Во-первых, Даффи, перегнувшись через планшир, методично избавлялась от всего, что съела за последние две недели. Если вы когда-нибудь видели в кино, как траулер опустошает сети, вы примерно представляете, что я имею в виду. Сказать, что она просто извергла съеденное, – невероятное преуменьшение. Скорее, она выплюнула все свои внутренности. Ужасающее зрелище, по правде говоря.
Если бы не серьезность ситуации, я бы даже посмеялась.
Доггер – надо отдать ему должное – не произнес ни слова. С одного взгляда он все понял и начал действовать соответственно. Медленно, но неуклонно мы двигались к берегу в тишине – конечно, если не считать звуков рвоты.
Лодочники, которые были неподалеку, наверное, решили, что юной леди стало плохо. Чем-то отравилась или морская болезнь. Пялиться нехорошо, так что они не смотрели. Разумеется, никто из них не заметил, что я тащу за открытый рот.
Когда лодка стукнула о деревянный причал, Доггер протянул мне клетчатый плед, который собирался расстелить на земле во время нашего пикника. Я сразу поняла, чего он хочет.
Не привлекая внимания, я взяла плед левой рукой, развернула и небрежно накинула на плававший труп. Пришвартовав лодку, Доггер вышел на мелководье, бережно поднял прикрытое пледом тело и побрел к заросшему зеленой травой берегу. Положил труп на землю на краю церковного кладбища.
Я заметила синяк на шее сзади – как будто человек оступился, ударился головой и упал в воду. «Но у мертвецов не бывает синяков», – вспомнила я.
– Искусственное дыхание? – предложила я, стараясь думать логически.
Однажды Доггер рассказал мне, что изучал джиу-джитсу и систему Кано, согласно которой утопленника можно реанимировать резким ударом по ступням.
– Боюсь, нет, мисс, – ответил Доггер, приподняв край пледа. – Слишком поздно. Этот бедняга уже стал поживой рыб.
Он прав, уши и нос были объедены.
Судя по тому, что осталось от лица, этот мужчина был довольно красив. Длинные рыжие пряди, пропитавшиеся водой, должно быть, когда-то вились кудрями над кружевным воротником его шелковой рубашки.
Я не сочиняю, она действительно шелковая, и его голубые брюки тоже, застегнутые на пуговицы и подвязанные шелковыми лентами под коленями.
У меня было впечатление, будто я смотрю на выходца из восемнадцатого столетия, путешественника во времени, который весело нырнул в воду во времена короля Георга III и наконец решил выплыть.
В следующий миг я предположила: может быть, кто-то пропал с маскарада? Или со съемок фильма?
Наверняка об этом трубили бы на всех углах, но тем не менее – вот здоровый молодой человек (если не считать того, что он мертв) лежит, словно выловленная форель.
Он был почти чересчур красив: как мальчик в голубом со знаменитой картины Гейнсборо, только более бледный.
Но погодите-ка! Он действительно напомнил мне картину, но не Гейнсборо. Нет, это работа куда менее известного художника по имени Генри Уоллис.
«Смерть Чаттертона» – вот как она называлась, и на ней изображено тело печального молодого поэта, который в возрасте семнадцати лет отравился, когда разоблачили его литературные мистификации5.
Как я сразу не догадалась, ведь огромная репродукция этой картины много лет висит в моей спальне на почетном месте.
Признаюсь, это одно из моих любимых произведений искусства.
На этой картине Чаттертон, бледностью лица напоминающий рыбье брюхо, раскинулся на убогом диване в съемной мансарде, левой рукой обнажив грудь, в которой совсем недавно билось сердце.
Правая рука свисает к полу, рядом валяется пустой флакончик из-под мышьяка.
Все искусство должно так завораживать.
– Пожалуйста, оставайтесь на местах, мисс Офелия, мисс Дафна, – слова Доггера вырвали меня из размышлений. – Внимательно следите за рекой вверх и вниз.
«Какой умный человек», – подумала я. Он нашел, чем их занять, чтобы они не впали в истерику, и помешал затоптать улики.
Удивительное дело, но людям, которые решительно раздают приказы на месте трагедии, всегда повинуются.
– Мисс Флавия, если вы соблаговолите побыть здесь, я схожу за полицией, – обратился он ко мне.
Я коротко кивнула, и он ушел в сторону церкви. Влажные манжеты его брюк шлепались о щиколотки, но это не мешало ему сохранять полный достоинства вид.
Как только он скрылся из виду, я приподняла край пледа.
На меня удивленно взглянули полузакрытые голубые глаза с расширенными зрачками – как будто я сдернула одеяло со спящего человека. Радужки были такого же цвета, как его губы и шелковые ленты на коленях.
Я понюхала губы, вернее, ткнулась в них кончиком носа, но ничего не уловила, кроме солоноватого запаха воды. Наклонилась к его глазам и втянула ноздрями воздух.
Так я и знала: яблоки. Цианистый калий, насколько я помню, запаха не имеет, но когда он смешивается с водой, растворяясь и образуя щелочной раствор, выделяется синильная кислота, которая в соединении с воздухом начинает пахнуть яблоками.
Глазная ткань, самая тонкая и нежная в теле, не только впитывает химические запахи лучше, чем остальные органы, но и сохраняет их дольше. Если не верите, понюхайте свои слезы через час, после того как поели лук.
Кроме того, глаза, полуприкрытые веками, были лучше защищены от вымывающего действия воды, чем нос и губы.
Его лицо было… ладно, скажем, интересным. Хотя оно несколько опухло, но синюшность практически отсутствовала. Верный знак, что либо тело находилось в воде недолго, либо, наоборот, долго было погружено в холодную глубину. Но тот факт, что сейчас оно всплыло на поверхность, означал, что в нем идут процессы газообразования. Есть и другие варианты, но этот самый правдоподобный.
«Можно найти и другие признаки, но, чтобы их изучить, придется раздевать тело, а это, – подумала я, – неприлично». Кроме того, нет времени, в любой момент может вернуться Доггер с полицией.
Когда дело касается утопления, самыми важными иногда оказываются внутренние приметы. Разумеется, я не могу провести вскрытие на берегу. Придется удовлетвориться другими приемами.
Положив ладони крест-накрест на грудь мертвеца, я навалилась на него всем своим весом.
Мои усилия были немедленно вознаграждены: из его посиневших губ хлынула удивительно сильная струя пенящейся жижи, сменившаяся водой.
Потянувшись за носовым платком, я собрала жижу, свернула ткань в комок, чтобы не подцепить заразу, и спрятала в карман.
Быстрый взгляд по сторонам подтвердил, что я осталась незамеченной.
Продолжив изучение трупа, я пощупала ладони мертвеца в поисках эффекта перчатки – дряблости кожи, которая дала бы понять, что труп долго находился в воде. Но его руки были на удивление упругими.
Почти не задумываясь, я поднесла свои пальцы к носу.
Поразительно, насколько мы игнорируем наше обоняние. Мы реагируем на крайности – аромат или вонь, розы или разложение. Человеческий нос научился не обращать внимание на то, что не имеет значения.
Я обнюхала пальцы.
Ага! Я не ожидала ничего необычного, но мой нос безошибочно уловил запах.
Паральдегид, клянусь всеми святыми! Старый добрый дружок (СН2СНО)3 – дурно пахнущая и отвратительная на вкус бесцветная жидкость, которую можно получить, если подвергнуть альдегид воздействию серной или соляной кислоты. Это вещество было впервые синтезировано в 1829 году и когда-то вместе с ванильным экстрактом, земляничным сиропом и хлороформом входило в состав средства от бессонницы. Также, в сочетании с равными частями вишнево-лавровой воды, его использовали для подкожных инъекций душевнобольным.
Но сто лет назад от использования паральдегида отказались, потому что он вызывал плохой запах изо рта у пациента. Хотя мне доводилось слышать, что есть люди, особенно среди аристократии, которые пристрастились к этому веществу.
Я еще раз понюхала кончики пальцев, освежая память.
Если я правильно помню, отравление паральдегидом сужает зрачки, а у этого бедолаги они расширены. Что-то не сходится. Части головоломки не встают на место.
Придется подождать. Сейчас нет времени.
Я обратила внимание на нижнюю часть тела трупа. Одна ступня, немного высовывающаяся из-под пледа, была обута в нечто вроде красной балетной туфли. Вторая была босой. Невысокий, насколько я могу судить, примерно пять с половиной футов ростом, даже чуть ниже, хотя трудно определить на глаз, поскольку он лежит под пледом.
Да! Вот оно. Это балетный танцор, вот почему он так одет.
Горжусь собой. Должно быть, он пришел на берег реки вечером, потренировать пируэты вдали от завистливых глаз. Может, из «Лебединого озера».
Должно быть, какое зрелище! Под плакучими ивами, у сонной реки – но потом он поскользнулся или подвернул ногу и упал в темные воды.
Или его столкнули.
Мог ли он запутаться в водорослях или ряске? Я отогнула край пледа. Следов растений нет.
Может, что-то найдется в складках одежды. Надо обыскать его.
Вы когда-нибудь засовывали руки в карманы брюк трупа? Вряд ли. Я сама делала это лишь пару раз, и должна сказать, что это не самое приятное занятие.
Кто знает, что может там таиться? Обыскивая утопленника, вы рискуете наткнуться на угрей, водяных змей, крабов и кого угодно, и я начала вспоминать, какие особи могли подняться по реке со стороны Темзы. Китайский мохнорукий краб? Когда дело касается крабов, любые средства предосторожности хороши.
Не стоило беспокоиться. За исключением клочка мокрой марли и сложенного листка бумаги в синюю линейку, карманы были пусты. Я зажала листок большим и указательным пальцами, подумав, что надо будет потом как следует оттереть руки от слизи.
Стараясь не повредить, я медленно развернула листок. Там было кое-что написано карандашом. Несколько цифр.
Может, это дата? 1954 год, а 6, 7, 8 и 9 – это месяцы июнь, июль, август и сентябрь? Если так, то это будущее, потому что сейчас июнь 1952 года.
Люди обычно не назначают встречи настолько заранее.
Или это код от сейфа? Маловероятно, потому что аккуратно набрать серию из четырех цифр в строгой последовательности очень сложно. И Доггер во время одного из уроков по вскрытию замков объяснил мне, что обычно такие комбинации содержат не менее двух непоследовательных цифр.
Или это телефонный номер? Не уверена, к какому коммутатору относятся первые две цифры, но всегда можно позвонить и узнать, кто поднимет трубку.
Варианты бесконечны, и это весьма занимательно, потому что возможности намного интереснее несомненных фактов – таково мое мнение.
Я уже собиралась вернуть мятый листок обратно в карман, когда солнце заслонила внезапная тень, упавшая на труп. Меня словно пронзило электрическим током.
Я повернулась и подняла руку, закрываясь от солнца, но увидела только черный силуэт, нависающий надо мной.
– Что ты сделала с Орландо? – раздался голос, и я чуть не выскочила из кожи вон.
В старинном плетеном кресле на колесиках восседала незнакомая женщина. Она подкатилась ко мне так тихо, что я ничего не услышала.
– Ты опять? Что это за игры? Опять твои проказы? Немедленно встань, Орландо, ты пачкаешь шелк.
– Прошу прощения, – сказала я, поднимаясь на ноги. – Боюсь…
– И правильно делаешь, бесстыжая девчонка. Что ты наделала? Отвечай немедленно!
С первого взгляда мне показалось, что нос этой женщины торчит, как у военного корабля, такой же крупный и мощный, чтобы легко пронзать бурные волны Атлантики.
Седые волосы, стянутые в тяжелый узел на затылке, придавали ее лицу вид нагноившегося прыща, который вот-вот лопнет.
Из-под дорожного пледа высовывался носок жокейского сапога, объемистую грудь в свободной куртке украшал трепещущий на ветру старый школьный галстук. Женщина выглядела очень странно.
– На что ты уставилась? – спросила она. – Разве родители не учили тебя, что глазеть неприлично?
Это была последняя капля. Мои родители – почившие, да покоятся с миром их души, – учили меня, что важнее всего продемонстрировать стойкость перед лицом угрозы.
Я знала, что должна излиться фонтаном утешений, явиться скалой сочувствия посреди океана печали, но эта женщина переступила черту. Я не могла заставить себя прикоснуться к ней, не то что обнять.
– Орландо мертв, – сообщила я. – Утонул. Мы обнаружили тело.
Я сразу поняла, что она меня не слушает.
– Орландо, вставай немедленно, – скомандовала она. – Через час приезжают Готорн-Уэсты, и ты знаешь, как Порция не любит ждать.
И без того бледное лицо Орландо на фоне травы приобрело жутковатый зеленоватый отлив, и я заметила, что одуванчики рядом с его ушами отбрасывают на щеки желтоватые тени, похожие на синяки или капли прогорклого масла.
– Довольно, Орландо, – продолжила женщина, высунув ногу из-под пледа и толкнув труп в плечо. – Вставай и идем.
Я схватила ее за руку.
– Не трогайте его, – сказала я. – Он умер. Мы вызвали полицию.
Женщина взглянула на меня, потом перевела взгляд на труп и снова на меня. Глаза расширились, полная верхняя губа с усиками искривилась, и воздух разрезал ужасающий вопль, то усиливающийся, то ослабевающий, как сигнал воздушной тревоги.
В ответ на этот жуткий крик Даффи и Фели повернули головы в нашу сторону, но только на секунду, а потом снова уставились на реку, как велел Доггер.
«Ничего не слышу, ничего не вижу» – это их девиз, и в глубине души я не могу винить их за это. Возиться с трупами не так просто, как некоторые думают.
Отвести глаза просто, но чтобы смотреть в лицо смерти, нужен крепкий желудок.
Я увидела, что Доггер возвращается в сопровождении двух человек – судя по одежде, деревенского констебля и викария.
«Слава небесам, – подумала я. – Мне больше не придется иметь дело с этой вопящей гарпией в одиночестве».
– Отойдите, пожалуйста, – предсказуемо попросил констебль.
Я с радостью послушалась и отодвинулась в сторону, откуда могла незаметно наблюдать за происходящим. Великие сыщики имеют в запасе много ловких трюков вроде этого.
Знаю, звучит как похвальба, но это правда.
Мы с Доггером наблюдали, как констебль осторожно заглядывает под плед. Убедившись, что юноша мертв, он одернул китель, поправил галстук, повернулся к нам и произнес:
– Ну что ж… – он ткнул большим пальцем в сторону церкви и главной улицы. – Буду признателен, если вы отправитесь в «Дуб и фазан». Хозяин как раз подает ветчину и сыр, если желаете перекусить. Я скоро приду.
Если желаем? Полагаю, он хотел проявить внимание. Или это такое чувство юмора? За кого нас принимает этот деревенский дурачок?
Я уже собиралась сказать ему, что с удовольствием пожую ломтик мяса, рассматривая особенно сочный труп, но поймала взгляд Доггера.
– Какая забота с вашей стороны, констебль, – сказала я. – Мне кажется, аппетитные запахи доносятся даже сюда, – как ожидалось от девочки моего возраста, я улыбнулась ему коротко, хотя несколько натянуто.
– Мы достаточно увидели? – произнесла я краешком рта, когда мы с Доггером шли забрать Фели и Даффи из лодки.
– О да, мисс Флавия, – ответил он. – Более чем.
Глава 3
– Как омерзительно! – ныла Даффи, сидя за столом в пабе «Дуб и фазан».
Я понятия не имела, что она имеет в виду: паб, труп или скулящую женщину в кресле, которую мы оставили в нежных руках констебля.
Какая разница.
Фели беспокойно ерзала в кресле, украдкой оглядываясь по сторонам. Я сразу же поняла, что ей неловко сидеть вместе со слугой.
Не знаю, что ее тревожит. Кроме нас в пабе были только плохо одетые мужчины с разноцветными шарфами на шеях. Они тыкали друг друга в грудь и гоготали.
Доггер не беспокоился. Мы в отпуске, и он тоже. Социальное положение и статус забыты – или предполагается, что они должны быть забыты. После войны многое изменилось. Фели воспитывалась в другом мире, и это было заметно.
Сочувствую ей. У Фели нелегкая жизнь, особенно в последнее время. Она тоскует по отцу и страдает из-за отложенной свадьбы. Для человека, который привык всегда получать все, что хочет, это, должно быть, конец света.
– Что закажете? – спросил хозяин, держа карандаш наготове. – Всем подать крестьянский обед? – в рубашке с короткими рукавами и переднике он напоминал хозяина трактира из комикса в «Панче».
– Пожалуйста, пинту «Гиннесса», – сказала Фели, и я чуть не упала со стула. Она заговорила в первый раз за все утро.
– Вам больше восемнадцати лет? – уточнил хозяин. – Простите, мисс, но я обязан спросить.
– Я гарантирую, что да, – сказал Доггер.
– Мне то же самое, – выпалила Даффи.
Хозяин так изумился, что даже ничего не спросил. Она явно потрясена еще сильнее, чем я думала.
– Мне имбирное пиво, – попросила я. – И, если вас не затруднит, не могли бы вы погреть его три минуты на плите?
Всегда полезно попросить что-нибудь особенное, чтобы вас не приняли за глупого туриста.
Нам придется провести какое-то время в этой деревне, пока констебль ведет расследование, так что важно обозначить приоритеты с самого начала. Потом будет поздно, тем более что вокруг одни незнакомцы.
Хозяин прищурился, но записал мой заказ, а затем обратился к Доггеру:
– А вы, сэр?
– Молоко. Стакан молока. Полагаю, оно пастеризовано?
– Пастеризовано не то слово, сэр! – рассмеялся хозяин, хлопнув себя по бедру. Мне хотелось ударить его по лицу. – Вы в жизни не видели настолько пастеризованное молоко, как наше. Я только вчера говорил мистеру Клемму (это наш викарий): «На нашей кухне вы не заработаете!» Разумеется, я имел в виду похороны. Но его это не развеселило.
Я перестала слушать. Слишком хорошо известны мне опасности непастеризованного молока.
В конце концов, химик Луи Пастер – один из моих любимых героев. Я с удовольствием вспомнила симптомы туберкулеза (он же чахотка). Вызывающая эту болезнь бацилла превращает легкие пациента во влажный сыр, лицо делается синюшным, поскольку в крови повышается уровень углерода, развиваются лихорадка, мучительный кашель, повышается пульс, мышцы слабеют, человек потеет по ночам и начинает бредить – жестоко, но сознание при этом сохраняет ясность и сосредоточенность до самого конца.
Одно время, прочитав статью на эту тему, я отказывалась пить молоко, пока не протестирую его в лаборатории и не пастеризую собственными руками, а потом снова проверю под микроскопом на предмет наличия бацилл.
Сейчас, конечно, с тех пор как в 1928 году Александр Флеминг открыл пенициллин, от чахотки никто не умирает, разве что в кино, где приступ болезни изображается с помощью трагических взглядов, фальшивых капель пота, сажи, которую втирают под глаза, драматического кашля и брызг ненастоящей крови на безупречно белом платке.
Мой поток завораживающих мыслей был прерван появлением напитков.
– Ура! – сказала Даффи, приветственно поднимая стакан.
Она делала вид, что совершенно не думает о серьезности ситуации. Но даже если вкус и приличия покидают нас, остается одно правило: проявлять уважение к смерти.
Я выстрелила в нее укоризненным взглядом.
– Простите, – устыдилась она.
Воцарилось молчание, и я мысленно перенеслась через дорогу – и по церковному кладбищу к берегу реки.
Кто этот мертвец и почему он утонул? Несчастный случай или…
– Я хочу домой, – внезапно сказала Фели. – Мне нехорошо. С меня хватит.
Странно, но я поняла, что она имеет в виду. Дело не в трупе, который я выловила из реки. Как я уже говорила, Фели тяжело перенесла смерть отца, а постоянные откладывания свадьбы и последующие ссоры действуют на нее еще сильнее.
«Бедняжка Фели, – подумала я. – Она всегда жила с призрачной надеждой, что вот-вот поймает счастье за хвост».
У меня была мысль, но придется подождать, пока мы поедим. Я прикоснулась к ее рукаву, подавая знак, что понимаю ее.
Была ли благодарность в ее взгляде? С Фели никогда нельзя быть уверенной.
Доггер заказал крестьянский обед, Фели – салат, а Даффи – маленькую порцию тушеной моркови.
– Извините, – сказала она, – не могу даже смотреть на мясо.
Я остановилась на старом добром чатни, сыре и маринованном луке – это мое любимое блюдо, которое я втайне называю бальзамирующим завтраком. Словно химическая лаборатория вдали от дома.
Мы ели в молчании. То, что мы могли бы обсудить с Доггером, не предназначалось для посторонних ушей, а темы, на которые можно говорить с сестрами, не подходят ему.
Когда мы заканчивали, в пабе по соседству распахнулась дверь и кто-то громко объявил задыхающимся голосом:
– Утопленник! Из реки выловили мертвеца!
Все зашумели, стулья задвигались, ноги зашаркали. Не успели бы вы и глазом моргнуть, всех будто корова языком слизала, и слышался только гул удалявшихся голосов.
– Пойдем, – сказала я, дернув Фели за рукав. – Время привести мой план в действие.
– Я туда не пойду, – возразила она. – Мне нехорошо. Я хочу домой.
– Я знаю, – ответила я, не ослабляя хватку. – Но подумай, что там через дорогу?
– Утопленник, – вздрогнув, ответила она.
– А еще?
Она смотрела на меня с непонимающим видом.
– Церковь! – сказала я. – А где церковь, там орган. Нет дыма без огня и так далее. Давай же, пойдем. У меня завяли уши. Мне нужна инъекция Баха.
В лице Фели что-то изменилось. Это было еще не счастье, но что-то близкое к нему.
Она встала, я взяла ее за указательный палец и повлекла к выходу. Первый раз я по своей воле прикоснулась к руке сестры с тех пор, как мне было девять месяцев и я училась ходить.
Июньская погода радовала ярким солнцем, и нам пришлось прикрыть глаза ладонями.
Мы пересекли улицу и по гравийной дорожке пошли к церкви.
«Святая Милдред-на-болоте», – гласила надпись на старой табличке, и я затрепетала от удовольствия. В этот самый момент призрак каноника Уайтбреда может выглядывать из-за любого надгробия.
Когда я перевела взгляд на колокольню, у меня возникло отчетливое чувство, что за нами наблюдают, но через секунду оно прошло. В церквях такое бывает.
На пороге Фели, определив кратчайший путь к органу, устремилась к цели, а я села на скамью в начале центрального прохода.
Нет другого места на земле, где присутствие мертвецов чувствуется так остро, как во влажном мраке пустой церкви. Если прислушаться, можно расслышать их дыхание. Знаю, это невозможно, мертвые не дышат – по крайней мере, в земном смысле слова. Но все равно их можно услышать.
Я на полную мощность включила свой сверхъестественно острый слух. Эту особенность я унаследовала от покойной матери Харриет, и хотя обычно от этого только уши болят, иногда бывает и польза.
Но если мертвецы и шептали что-то в тот день, они обращались не ко мне. Может быть, жертвы каноника Уайтбреда собирались поболтать вокруг алтаря, где их причащали. В конце концов, ведь на этом самом месте их отравили?
Я заинтересованно уставилась на алтарь. Над ним что-то едва поблескивает? Если и так, то это нельзя пощупать. Дуновение теплого ветерка откуда-то снаружи или порыв воздуха от находящейся под полом батареи.
Либо воздух, либо проявление древней святости, и готова поспорить, что скорее первое.
В задней части церкви что-то несколько раз глухо стукнуло и зашелестело, и зазвучал орган. Я сразу же узнала пьесу: Бах «Искусство фуги».
Сначала заиграла одна труба – словно высохшая кость запела себе колыбельную ночью в склепе. Но вскоре к ней присоединились другие кости, и ноты Баха игриво вспорхнули к стропилам и консольным балкам, словно эскадрон веселых, безумных летучих мышей. Изысканное сравнение, осмелюсь сказать, поскольку слово «фуга» означает «полет».
О, как прекрасно!
Я сделала глубокий вдох и закрыла глаза.
Должно быть, мозг старины Иоганна Себастьяна работал так же, как и мой, и он мог одновременно думать о разных вещах.
Я всегда считала, что органная музыка очень стимулирует мыслительный процесс. Под аккомпанемент Баха и в отсутствие отвлекающих факторов мой мозг заработал со скоростью спущенной с поводка гончей.
Кто он, мертвый Орландо, и кто эта женщина в кресле? Что их связывает? Почему она так бурно отреагировала, когда я сказала, что он умер?
И самое важное: что означают цифры, которые я нашла в кармане покойника?
В этот момент мои глаза широко распахнулись, сфокусировавшись на цифрах, написанных на досках с псалмами над кафедрой и аналоем. Это, конечно же, псалмы, которые будут петь на следующей службе или которые пели на предыдущей.
Три псалма: 289, 172 и 584.
Я повернулась и схватила с полочки на моей скамье экземпляр «Псалмов старинных и современных». Пролистала до псалма 289:
Обожаю псалмы! В них есть чувство перспективы, которое часто теряется в повседневной жизни.
Но прямого совпадения с цифрами на листке нет. Перед моими глазами возник мятый клочок бумаги: 54, 6, 7, 8, 9.
Что ж, 8 и 9 совпадают с цифрами в номере псалма, но этого недостаточно. Две цифры из шести не считаются даже в лотерее, и в моем случае тоже.
Я обратилась к гимну 172:
Хвала Творцу на небесах,
Хвала во тьме глубин.
Это уже больше похоже. Я подумала о несчастном Орландо, которого я извлекла из глубин, хотя сомневаюсь, что он бы вознес хвалу своей участи.
С номером этого псалма совпадала только одна цифра, 7. Еще меньше шансов, чем в предыдущем случае.
Что если эти цифры относятся к псалмам 54, 67 и 89?
Я начала яростно листать молитвенник.
Псалом 54 показался многообещающим:
Когда ночная тьма падет
И тело отдых обретет…
Но вслед за этим псалом скатывался в жалость, вину и уныние.
Я перешла к номеру 67.
Третья строфа говорила о крови и воде, а четвертая – о вечных берегах.
Я вздохнула и перешла к псалму 89.
Здесь постился Моисей. Тоже ничего полезного.
Но потом я вспомнила, что «Псалмы старинные и современные» – не единственный маяк в этом море. О нет! Насколько я знаю, в церкви столько молитвенников, что голова кругом. Утренние воскресные службы превращаются в скачку с препятствиями, когда от нас требуется быстро найти нужное место в книге.
Конечно, вот и он, «Английский сборник псалмов». Совсем другой сорт рыбы.
Интересно, мысли о рыбе – это святотатство? Я решила, что нет, в конце концов, рыба – символ христианства на кресте.
Я повернулась на сиденье, вернее, встала коленями на скамью лицом назад и начала (я хотела было сказать «выуживать», но сдержалась) копаться на книжной полке.
И да, я так и знала, что найду его здесь. Мои пальцы нащупали потрепанный экземпляр «Английского сборника псалмов».
Он больше и толще, чем «Псалмы старинные и современные», потому что содержит не только тексты на греческом и латыни, но и ноты и примечания. Огромная книга, предназначенная для специалистов.
Я открыла псалом 54:
О силы тьмы, орда теней,
Души губители моей,
Летите прочь!
И так далее.
Предупреждение? Маловероятно.
Я перелистала до номера 67:
Час исцеленья настает.
Целительно, но разочаровывающе.
Остался только псалом 89.
Кончиками пальцев я уже чувствовала поражение.
Но постойте, вот он:
Боже, душу исцели
И раскаянье всели.
Безгреховную Твою
Душу посели в мою.
Я невольно вздрогнула. Может, это послание вселенной лично Флавии де Люс?
Это то же, что гадать по Библии, когда тычешь пальцем в книгу наугад и читаешь текст?
Однажды я видела как Фели делает это, но то был единственный раз.
«Что мне надеть, когда Дитер в субботу поведет меня в кино?» – спросила она. Но когда Библия ответила: «Тело мое одето червями и пыльными струпьями; кожа моя лопается и гноится» (Иов 7:5)7, – Фели дико завопила и отменила свидание.
Дальше в псалме говорилось о проклятиях и искуплении. Мне кажется, любой человек, шифрующий послание, воспользуется только первыми строками. Иначе это будет слишком туманно. Жертва заскучает и бросит читать до того, как поймет смысл.
Идея с псалмами провалилась, и я вернула книгу на место.
Рядом с двумя сборниками псалмов лежала третья книга, толстая, черная и сильно потрепанная от частого использования.
Ничего не ожидая, я взяла ее.
Святая Библия, перевод короля Якова. Тяжелая, как кирпич.
Поддавшись импульсу, я ткнула пальцем между страниц.
Князья ее – львы рычащие; судьи – рыщущие под сенью ночи волки; они не выгрызают костный мозг.
Зефания, глава 3, стих 3.
«Вот тебе и пророчество», – подумала я.
Верьте или нет, но в этот самый момент из ниоткуда мне в голову пришла мысль. Уселась, словно голубь на статую адмирала Нельсона.
Я перелистнула к началу Библии, молясь, чтобы в ней было содержание.
Да! Вот оно, в начале, как и следовало ожидать.
Книга Бытия… Исход… Левиты…
К моей обнаженной руке прикоснулась холодная ладонь. Я подскочила фута на два как минимум, сердце ушло в пятки.
– Я так и знала, что найду тебя здесь, – произнес голос мне на ухо, и я в ужасе обернулась.
Это была женщина с берега. Опять она подобралась ко мне в абсолютной тишине.
Сидя спиной к алтарю и внимая звукам органа, я не слышала и не видела ее кресло. Должно быть, она прикатила в церковь через трансепт.
– Наше знакомство было неудачным, – продолжила она, ткнув пальцем в сторону кладбища. – Это целиком и полностью моя вина. Ты просто пыталась помочь бедному Орландо. Мне следовало сразу понять.
Должно быть, она увидела мое замешательство. Неужели это тот самый человек, который недавно на берегу реки рвал волосы на голове?
– Должно быть, тебе хочется дать мне пощечину, верно? Ох, ну давай, признайся. Я бы не стала тебя винить.
Я одарила ее мрачной улыбкой и снова вернулась к книге.
Книга Бытия… Исход… Левиты…
– Скажи, что ты меня прощаешь, – она сжала мою руку. – Викарий и констебль посоветовали мне пойти в церковь и успокоиться. Вот я и пытаюсь это сделать. Но ты должна мне помочь.
Я попыталась игнорировать ее, но это было нелегко. Она сунула ладонь мне под нос:
– Пожмем руки. Я Поппи Мандрил. А кто ты, скажи, молю тебя?
– Титания Боттом, – отозвалась я. Иногда я представляюсь такими именами, когда меня сильно злят.
Женщина откинула голову и расхохоталась удивительно богатым, теплым и глубоким смехом, взлетающим в воздух и переплетающимся с органом.
– Да ладно, – сказала она. – Я поставила достаточно пьес Шекспира, чтобы понять, когда мне морочат голову.
Она постучала по правому колену – или, во всяком случае, по тому месту, где оно должно быть. Я впервые заметила, что у нее нет ноги. До сих пор плед хорошо скрывал отсутствие конечности.
– И… извините, – сказала я, чувствуя себя идиоткой.
– Не стоит, – ответила она. – Забавно, но это дает такую свободу. Ой, не надо смотреть на меня с таким скептическим сочувствием. Я устала от этих взглядов. Люди не знают, как себя вести со мной. Пусть у меня нет ноги, но голова-то есть.
Должна признать – правда, неохотно, – что в этой женщине есть нечто, вызывающее во мне восхищение. Внезапно я решилась и протянула ей руку.
– Флавия де Люс, – я посмотрела ей прямо в глаза, крепко пожала ладонь, молча извиняясь за свое нахальство, и попросила, не выпуская ее руку, – расскажите мне об Орландо. Мне так его жаль.
