Kitabı oku: «Калигула. Недоразумение. Осадное положение. Праведники», sayfa 2
Действие второе
Сцена первая
В доме Хереи собрались патриции.
Первый патриций. Он оскорбляет наше достоинство.
Муций. Вот уже три года!
Старый патриций. Он меня называет женушкой! Он делает из меня посмешище! Смерть ему!
Муций. Вот уже три года!
Первый патриций. Каждый вечер, отправляясь на загородную прогулку, он заставляет нас бежать за его носилками!
Второй патриций. И говорит, что бег полезен для здоровья.
Муций. Вот уже три года!
Старый патриций. Этому нет оправданий.
Третий патриций. Да, этого простить нельзя.
Первый патриций. Корнелий, он конфисковал твое имущество; Сципион, он убил твоего отца; Октавий, он похитил твою жену и отдал ее в лупанарий; Лепид, он убил твоего сына. Вы собираетесь это терпеть? А мой выбор сделан. У меня нет колебаний, предпочесть ли возможный риск нынешней невыносимой жизни в страхе и бессилии.
Сципион. Убив моего отца, он решил за меня.
Первый патриций. А вы еще колеблетесь?
Третий патриций. Мы с тобой. Он отдал народу наши места в цирке и вынудил нас драться с плебеями, чтобы потом потяжелее нас наказать.
Старый патриций. Он трус.
Второй патриций. Циник.
Третий патриций. Комедиант.
Старый патриций. Он импотент.
Четвертый патриций. Вот уже три года!
Беспорядочные возгласы. Лязгает оружие.
Один из факелов падает, стол опрокидывается.
Все спешат к выходу. Но тут входит Херея, совершенно невозмутимый. Он останавливает этот взволнованный порыв.
Сцена вторая
Херея. Куда это вы так торопитесь?
Третий патриций. Во дворец.
Херея. Я так и понял. И вы думаете, вас впустят?
Первый патриций. Мы не собираемся просить разрешения.
Херея. Как вы вдруг осмелели! Вы хотя бы позволите мне присесть в моем собственном доме?
Дверь закрывают. Херея подходит к опрокинутому столу и присаживается на краешек, остальные его окружают.
Херея. Это не так просто, как вам кажется, друзья мои. Страх, который вы сейчас испытываете, не заменяет мужества и хладнокровия. Все это преждевременно.
Третий патриций. Если ты не с нами, уходи, но попридержи язык.
Херея. Я все-таки думаю, что я с вами. Но по другим причинам.
Третий патриций. Хватит болтовни!
Херея (вставая). Да, хватит болтовни. Я хочу, чтобы все было ясно. Если я и с вами, то не за вас. Вот почему ваша тактика мне кажется неудачной. Вы не поняли вашего врага по-настоящему, вы приписываете ему мелочные замыслы. А у него нет иных замыслов, кроме грандиозных, и вы спешите навстречу собственной гибели. Научитесь сначала видеть его таким, какой он есть, тогда вы сможете лучше с ним бороться.
Третий патриций. Мы видим его таким, какой он есть: самым бесноватым из тиранов!
Херея. Не уверен. Безумные императоры у нас бывали. Но этот недостаточно безумен. Я его ненавижу за то, что он знает, чего хочет.
Первый патриций. Он хочет нас всех убить.
Херея. Нет, это для него задача побочная. Его могущество служит страсти более высокой и более губительной. Он угрожает тому, что для нас важнее всего. Конечно, не впервые у нас кто-то располагает безграничной властью, но впервые ею пользуются безгранично, до полного отрицания человека и мира. Вот что меня в нем пугает и с чем я хочу бороться. Расставаться с жизнью не страшно, на это у меня хватит мужества, когда понадобится. Но смотреть, как тает смысл нашей жизни, как мы теряем основания существовать, – невыносимо. Нельзя жить, не имея на то оснований.
Первый патриций. Месть – чем не основание для жизни?
Херея. Согласен. И хочу присоединиться к вам в этом. Но поймите, я так поступаю не из сочувствия к вашим ничтожным обидам, а для того, чтобы сразиться с великой идеей, победа которой означала бы конец света. Я могу примириться с тем, что вас выставляют на посмешище, но не могу допустить, чтобы Калигуле удалось то, о чем он мечтает, все, о чем он мечтает. Он свою философию претворяет в трупы, и, к несчастью, эта философия неопровержима. Когда нечего возразить, надо браться за оружие.
Третий патриций. Значит, надо действовать.
Херея. Надо действовать. Но вы не сокрушите эту преступную власть в открытом бою, пока она полна сил. Сражаться можно с тиранией, с бескорыстным злом надо хитрить. Надо помогать ему созреть, дожидаться, пока его логика перерастет в абсурд. Все это я говорю просто из честности и повторяю еще раз: поймите, я с вами только на время. А потом я не стану служить вашим целям; все, что мне нужно, – это вновь обрести душевное спокойствие в мире, который вновь обретет былую цельность. Я ничего не добиваюсь для себя. Меня побуждает действовать другое – страх, страх разума перед этой нечеловеческой бурей чувств, обращающей мою жизнь в ничто.
Первый патриций (выступая вперед). Кажется, я тебя понял, хотя, возможно, и не до конца. Но главное – ты, как и все мы, полагаешь, что основы нашего общества потрясены. Ведь для нас дело прежде всего в морали, не так ли? Семейные устои шатаются, исчезает уважение к труду, вся страна предается богохульству. Добродетель зовет нас на помощь, неужели мы останемся глухи к ее голосу? Друзья, неужели вы допустите, чтобы патрициев каждый вечер заставляли бежать за носилками цезаря?
Старый патриций. Вы позволите, чтобы их называли «душка»?
Третий патриций. Чтобы у них отнимали жен?
Второй патриций. И детей?
Муций. И деньги?
Пятый патриций. Нет!
Первый патриций. Херея, ты хорошо говорил. И ты правильно сделал, что удержал нас. Время действовать еще не пришло: сегодня народ был бы против нас. Готов ты вместе с нами дожидаться подходящего момента?
Херея. Да, предоставим Калигуле и впредь идти своим путем. Более того, будем его подталкивать все дальше. Будем пестовать его безумие. Настанет день, когда он окажется один на один со страной, населенной мертвецами и родными мертвецов.
Возгласы всеобщего одобрения.
Снаружи доносятся звуки труб. Наступает молчание.
Затем из уст в уста передается имя: «Калигула».
Сцена третья
Входят Калигула и Цезония в сопровождении Геликона и солдат. Немая сцена. Калигула останавливается и смотрит на заговорщиков. Молча их обходит, у одного поправляет пряжку, перед другим отступает, чтобы получше разглядеть, еще раз окидывает их взглядом, закрывает глаза рукой и выходит, не сказав ни слова.
Сцена четвертая
Цезония (указывая на следы беспорядка, с иронией). Вы сражались?
Херея. Мы сражались.
Цезония (тем же тоном). Из-за чего же вы сражались?
Херея. Мы сражались просто так.
Цезония. Значит, это неправда.
Херея. Что – неправда?
Цезония. Вы не сражались.
Херея. Значит, мы не сражались.
Цезония (улыбаясь). Наверно, лучше бы здесь прибрать. Калигула терпеть не может беспорядка.
Геликон (старому патрицию). Кончится тем, что вы его выведете из себя!
Старый патриций. Да что мы ему сделали?
Геликон. В том-то и дело, что ничего. Уму непостижимо, как можно быть такими ничтожествами. Это становится невыносимо! Поставьте себя на место Калигулы. (Пауза.) Вы тут, конечно, замышляли заговорчик? Не так ли?
Старый патриций. Это неправда, поверь мне. Почему он так думает?
Геликон. Он не думает, он знает. Но я предполагаю, что в глубине души он чуть-чуть этому радуется. Ну, давайте приведем все в порядок.
Все занимаются уборкой.
Входит Калигула и наблюдает за ними.
Сцена пятая
Калигула (старому патрицию). Здравствуй, душка! (К остальным.) Херея, я решил немного отдохнуть у тебя. Муций, я позволил себе пригласить твою жену.
Управитель хлопает в ладоши.
Появляется раб, но Калигула его останавливает.
Калигула. Минутку! Господа, вам известно: финансы нашего государства держатся только потому, что давно приобрели такую привычку. Но со вчерашнего дня уже и привычка не помогает. Поэтому я поставлен перед прискорбной необходимостью прибегнуть к сокращению персонала. В духе самоотверженности, который вы, без сомнения, сумеете оценить, я решил урезать расходы двора, отпустить кое-кого из рабов и взять вас на их место. Потрудитесь расставить и накрыть столы.
Сенаторы переглядываются в замешательстве.
Геликон. Ну, господа, проявите же немного доброй воли. К тому же спускаться по социальной лестнице легче, чем подниматься, вы в этом убедитесь.
Сенаторы нерешительно покидают свои места.
Калигула (Цезонии). Как наказывают нерадивых рабов?
Цезония. Думаю, бьют кнутом.
Сенаторы бросаются торопливо и неумело расставлять столы.
Калигула. Старайтесь, старайтесь! В каждом деле главное – порядок! (Геликону.) По-моему, они утратили сноровку.
Геликон. Правду сказать, какая у них была сноровка? Разве что мечом махать или отдавать приказания. Надо набраться терпения, вот и все. Сенатора можно сделать из человека за один день, а работника – лет за десять.
Калигула. А чтобы сделать работника из сенатора, боюсь, потребуются все двадцать лет.
Геликон. Но все-таки что-то у них получается. По-моему, у них есть призвание к этому делу! Они просто созданы для рабства.
Один из сенаторов обтирает себе лицо.
Смотри, их даже в пот бросило. Это уже кое-что.
Калигула. Прекрасно. Не надо требовать слишком многого. Могло быть и хуже. И потом, позволить себе минутку справедливости всегда приятно. Кстати о справедливости, нам надо торопиться: у меня на сегодня еще казнь. Да, Руфию повезло, что я вдруг проголодался. (Доверительно.) Руфий – это всадник, который должен умереть. (Пауза.) Вы не спрашиваете у меня, почему он должен умереть?
Все молчат. Тем временем рабы принесли кушанья.
Калигула (добродушно). Ну, я вижу, вы поумнели. (Жует оливку.) Наконец-то вы поняли: чтобы умереть, вовсе не обязательно чем-то провиниться. Солдаты, я доволен вами. Верно, Геликон? (Перестает жевать и с издевкой смотрит на сотрапезников.)
Геликон. Конечно! Какое войско! Но если хочешь знать мое мнение, они теперь стали слишком умные и не захотят больше сражаться. Если они сделают еще большие успехи, Империя рухнет!
Калигула. Чудесно. А теперь отдохнем. Рассаживайтесь как попало, забудем о правилах этикета. А все-таки этому Руфию повезло. Ручаюсь, он не оценит этой маленькой оттяжки. Между тем несколько часов, выигранных у смерти, – что может быть дороже?
Он принимается за еду, остальные тоже. Становится очевидно, что он не умеет вести себя за столом. Он мог бы не кидать косточки от оливок в тарелки ближайших соседей, не выплевывать недожеванные кусочки мяса на блюдо, равно как и не ковырять в зубах ногтем и не скрести с такой яростью голову. Тем не менее все это он проделывает во время еды, совершенно не смущаясь. Но внезапно он перестает есть и останавливает пристальный взгляд на одном из сотрапезников, Лепиде.
Калигула (резко). Ты как будто расстроен. Это потому, что я велел убить твоего сына, Лепид?
Лепид (у него комок в горле). Что ты, Гай, напротив.
Калигула (в восторге). Напротив! Ах, как мне нравится, когда лицо не выдает, что делается в сердце. У тебя лицо грустное. А сердце? Напротив, Лепид, не так ли?
Лепид (решительно). Напротив, цезарь.
Калигула (еще радостнее). Ах, Лепид, никого я так не люблю, как тебя. Давай посмеемся вместе. Расскажи мне какую-нибудь веселую историю.
Лепид (переоценивший свои силы). Гай!
Калигула. Ну хорошо, тогда я расскажу. Но ты будешь смеяться, да, Лепид? (Зловещий взгляд.) Хотя бы ради твоего второго сына. (Снова весело.) К тому же ты ведь ничем не расстроен. (Отпивает глоток и подсказывает.) На… Напро… Ну, Лепид!
Лепид (устало). Напротив, Гай.
Калигула. Отлично. (Пьет.) А теперь слушай. (Мечтательно.) Жил на свете бедный император, которого никто не любил. А он любил Лепида и велел убить его младшего сына, чтобы вырвать эту любовь из своего сердца. (Изменившимся тоном.) Разумеется, это неправда. Разве не забавно? Ты не смеешься? И никто не смеется? Тогда слушайте. (С яростным гневом.) Я хочу, чтобы все смеялись. Ты, Лепид, и все остальные. Встаньте и смейтесь. (Стучит кулаком по столу.) Слышите, я хочу посмотреть, как вы смеетесь.
Все встают. Дальше эту сцену актеры, кроме Калигулы и Цезонии, могут играть как марионетки.
Калигула (охваченный неудержимым смехом, в восторге падает на ложе). Нет, ты посмотри на них, Цезония. Ничего уже не осталось. Честь, достоинство, доброе имя, вековая мудрость – все это ничего больше не значит. Все исчезает перед страхом. Да, страх, Цезония, вот высокое чувство, без всяких примесей, чистое и бескорыстное, одно из немногих благородных утробных чувств. (Он потирает себе лоб рукой и пьет. Дружелюбно.) Теперь поговорим о другом. Херея, ты что-то молчалив.
Херея. Я буду говорить, Гай, как только ты мне это позволишь.
Калигула. Прекрасно. Тогда молчи. Я с удовольствием послушал бы нашего друга Муция.
Муций (через силу). К твоим услугам, Гай.
Калигула. Ну, расскажи нам о своей жене. А для начала вели ей сесть вот сюда, слева от меня.
Жена Муция подходит к Калигуле.
Муций (растерянно). Моя жена? Я ее люблю.
Все смеются.
Калигула. Разумеется, разумеется, мой друг. Но как это пошло! (Женщина уже рядом с ним. Он рассеянно лижет ей левое плечо. Еще непринужденней.) Кстати, когда я вошел, вы тут что-то замышляли, да? Наверно, составляли заговорчик?
Старый патриций. Калигула, как ты можешь?..
Калигула. Пустяки, моя прелесть. Старость должна перебеситься. Все это действительно пустяки. Вы не способны на мужественный поступок. Я просто вдруг вспомнил, что должен еще уладить кое-какие государственные дела. Но сначала отдадим дань неодолимым потребностям, заложенным в нас природой. (Встает и уводит жену Муция в соседнюю комнату.)
Сцена шестая
Муций делает попытку встать.
Цезония (любезно). Муций, я бы выпила еще немного этого чудесного вина.
Муций, покорившись, молча наливает ей вина.
Всем не по себе. Сиденья поскрипывают.
Последующий разговор идет несколько натужно.
Цезония. Да, Херея! Не расскажешь ли теперь, из-за чего вы тут сражались только что?
Херея (холодно). Все произошло оттого, милая Цезония, что мы заспорили, следует ли поэзии быть смертоносной или нет.
Цезония. Как интересно. Конечно, это выше моего женского понимания. Но меня поражает ваша готовность драться друг с другом из-за страсти к искусству.
Херея (тем же тоном). Разумеется. Калигула говорил мне, что в настоящей страсти обязательно должна быть капля жестокости.
Геликон. А в любви – чуточку насилия.
Цезония (жуя). В этом есть доля истины. А как думают остальные?
Старый патриций. Калигула – глубокий психолог.
Первый патриций. Он очень красноречиво говорил нам о храбрости.
Второй патриций. Ему следовало бы собрать и записать все свои мысли. Это была бы бесценная книга.
Херея. Не говоря о том, что это могло бы его занять. Ведь очевидно, что он нуждается в развлечениях.
Цезония (продолжая есть). Вы будете рады узнать, что он об этом подумал и как раз сейчас пишет большой трактат.
Сцена седьмая
Входят Калигула и жена Муция.
Калигула. Муций, возвращаю тебе жену. Она снова твоя. Но прошу прощения, я должен дать кое-какие указания.
Сцена восьмая
Цезония (Муцию, который остался стоять). Мы не сомневаемся, Муций, что этот трактат превзойдет самые знаменитые сочинения.
Муций (глядя на дверь, в которой исчез Калигула). А о чем там речь, Цезония?
Цезония (равнодушно). О, этого я не понимаю.
Херея. Из чего можно заключить, что в нем говорится о смертоносной силе поэзии.
Цезония. Кажется, именно так.
Старый патриций (радостно). Что ж! Это может его занять, как сказал Херея.
Цезония. Да, моя прелесть. Но боюсь, что название трактата вас может смутить.
Херея. Как же он называется?
Цезония. «Меч».
Сцена девятая
Быстро входит Калигула.
Калигула. Извините меня, но государственные дела тоже не терпят отлагательств. Управитель, ты прикажешь запереть житницы. Декрет об этом я только что подписал. Ты найдешь его в спальне.
Управитель. Но…
Калигула. С завтрашнего дня начинается голод.
Управитель. Но народ будет роптать.
Калигула (со всей резкостью и определенностью). Я сказал, что с завтрашнего дня начинается голод. Что такое голод, всем известно: это национальное бедствие. Национальное бедствие начинается завтра… Я прекращу его, когда мне заблагорассудится. (Объясняет присутствующим.) В конце концов, у меня не так уж много способов доказать, что я свободен. Свободны всегда за чей-то счет. Это прискорбно, но в порядке вещей. (Бросает взгляд на Муция.) Возьмите, к примеру, ревность, и вы убедитесь, что я прав. (Задумчиво.) Хотя ревность – это так некрасиво! Страдать из-за самолюбия и слишком живого воображения! Представлять себе, как твоя жена…
Муций сжимает кулаки и хочет что-то сказать.
Калигула (очень быстро). За стол, господа. Известно ли вам, что мы с Геликоном работаем не покладая рук? Мы заканчиваем небольшой трактат о смертной казни, и вы скажете, что вы о нем думаете.
Геликон. В том случае, если вашего мнения спросят.
Калигула. Будем великодушны, Геликон! Откроем им наши маленькие тайны. Итак, раздел третий, параграф первый.
Геликон (встает и декламирует механически). «Смертная казнь приносит облегчение и освобождение. Это мера всеобъемлющая, бодрящая и справедливая как в своем применении, так и в своих целях. Люди умирают потому, что они виновны. Люди виновны потому, что они подданные Калигулы. Подданными Калигулы являются все. Следовательно, все виновны. Из чего вытекает, что все умрут. Это вопрос времени и терпения».
Калигула (смеясь). Что скажете? Терпение, вот драгоценная находка! Если хотите, это то, что меня больше всего в вас восхищает. А теперь, господа, вы свободны. Херея вас больше не задерживает. Но Цезония пусть останется. И Лепид, и Октавий! А также Мерейя. Я хотел бы обсудить с вами, как идут дела в моем лупанарии. Меня это очень беспокоит.
Остальные медленно уходят.
Калигула провожает глазами Муция.
Сцена десятая
Херея. К твоим услугам, Гай. Что там не ладится? Персонал плохо работает?
Калигула. Да нет, но выручка мала.
Мерейя. Надо поднять расценки.
Калигула. Мерейя, ты упустил случай помолчать. В твоем возрасте такие вещи уже неинтересны, и я твоего мнения не спрашиваю.
Мерейя. Тогда зачем ты велел мне остаться?
Калигула. Потому что мне вскоре понадобится беспристрастный совет.
Херея. Если позволишь, Гай, я дам свой пристрастный совет и скажу, что расценки менять не стоит.
Калигула. Разумеется. Но нужно же нам поправить наши финансовые дела. Я уже объяснил свой план Цезонии, она вам его изложит. А я слишком много выпил, меня клонит ко сну. (Ложится и закрывает глаза.)
Цезония. Все очень просто. Калигула учреждает новый орден.
Херея. Не вижу связи.
Цезония. А между тем она есть. Это будет орден «За гражданский подвиг». Его получат те граждане, которые будут чаще всех посещать лупанарий Калигулы.
Херея. Блестящая мысль.
Цезония. Мне тоже так кажется. Я забыла сказать, что эта награда будет присуждаться каждый месяц после подсчета входных билетов; гражданин, не получивший награды по истечении двенадцати месяцев, будет изгнан или казнен.
Лепид. Почему «или казнен»?
Цезония. Потому что Калигула говорит, что это не имеет значения. Важно, чтобы он мог выбирать.
Херея. Браво. Теперь казна пополнится.
Геликон. А главное – обратите внимание, каким высоконравственным способом. В конце концов, лучше взимать налог с порока, чем платить за добродетель, как делается в республиканских государствах.
Калигула приоткрывает глаза и смотрит на старика Мерейю, который, стоя в сторонке, достает какую-то скляночку и отпивает из нее глоток.
Калигула (лежа). Что ты пьешь, Мерейя?
Мерейя. Это от астмы, Гай.
Калигула (подходит к нему, заставляя остальных расступиться, и принюхивается). Нет, это противоядие.
Мерейя. Да нет, Гай. Ты шутишь. Я задыхаюсь по ночам и давно лечусь.
Калигула. Значит, ты боишься отравы?
Мерейя. Моя астма…
Калигула. Нет. Назовем вещи своими именами: ты боишься, что я тебя отравлю. Ты меня подозреваешь. Ты следишь за мной.
Мерейя. Да нет же, клянусь всеми богами!
Калигула. Ты мне не доверяешь. Так или иначе, ты защищаешься от меня.
Мерейя. Гай!
Калигула (грубо). Отвечай. (С математической неопровержимостью.) Если ты принимаешь противоядие, следовательно, ты приписываешь мне намерение отравить тебя.
Мерейя. Да… то есть… нет.
Калигула. И полагая, будто я принял решение отравить тебя, ты делаешь все, чтобы воспротивиться моей воле.
Наступает молчание. Цезония и Херея отошли в глубь сцены с началом этого разговора; один Лепид с тревогой к нему прислушивается.
Калигула (рассуждает еще более последовательно). Итак, у нас два преступления и альтернатива, которой ты не сможешь избежать: либо я не хотел тебя убивать, и ты меня подозреваешь несправедливо, меня, твоего императора. Либо я этого хотел, и ты, козявка, противишься моим замыслам. (Пауза. Калигула смотрит на старика с удовлетворением.) Ну, Мерейя, как тебе такая логика?
Мерейя. Она… она безупречна, Гай. Но к моему случаю она неприложима.
Калигула. И третье преступление: ты считаешь меня идиотом. Теперь слушай. Из этих трех преступлений одно – второе – делает тебе честь. Коль скоро ты предполагаешь, что я принял какое-то решение, и противодействуешь ему, значит, ты бунтовщик. Ты предводитель восстания, революционер. Это прекрасно. (С грустью.) Я очень люблю тебя, Мерейя. Поэтому ты будешь осужден за свое второе преступление, а не за остальные. Ты умрешь как мужчина – за бунт.
Во время этой речи Мерейя все больше съеживается в своем кресле.
Калигула. Не благодари меня. Это вполне естественно. Возьми. (Протягивает ему флакон и предлагает любезно.) Выпей этот яд.
Мерейя трясется от рыданий и отчаянно мотает головой.
Калигула (теряя терпение). Ну же, скорей.
Мерейя пытается убежать. Калигула одним тигриным прыжком настигает его на середине сцены, бросает на низенькую скамеечку и после нескольких секунд борьбы протискивает ему флакон между зубами и разбивает флакон кулаком. Подергавшись в судорогах, Мерейя умирает; его лицо залито слезами и кровью. Калигула встает и машинально отирает руки.
Калигула (Цезонии, подавая ей осколок склянки, которую носил с собой Мерейя). Что это такое? Противоядие?
Цезония (спокойно). Нет, Калигула. Лекарство от астмы.
Калигула (помолчав, глядя на Мерейю). Все равно. Какая разница? Немного раньше, немного позже…
Внезапно уходит – с озабоченным видом, не переставая вытирать руки.
Сцена одиннадцатая
Лепид (совершенно подавленный). Что теперь делать?
Цезония (просто). Я думаю, прежде всего убрать тело. Уж очень оно безобразно!
Херея и Лепид поднимают тело и уносят его за кулисы.
Лепид (Херее). Надо спешить.
Херея. Нас должно набраться человек двести.
Входит Сципион. Заметив Цезонию, делает шаг к выходу.
Сцена двенадцатая
Цезония. Иди сюда.
Сципион. Что тебе нужно?
Цезония. Подойди поближе. (Берет его за подбородок и смотрит ему в глаза. Пауза. Холодно.) Он убил твоего отца?
Сципион. Да.
Цезония. Ты его ненавидишь?
Сципион. Да.
Цезония. Ты хочешь его убить?
Сципион. Да.
Цезония (отпуская его). Тогда почему ты мне это говоришь?
Сципион. Потому что я никого не боюсь. Убить его или погибнуть самому – это только разные способы со всем покончить. И потом, ты меня не выдашь.
Цезония. Ты прав, я тебя не выдам. Но я хочу тебе кое-что сказать – вернее, я хотела бы поговорить с тем, что есть лучшего в тебе.
Сципион. Лучшее во мне – моя ненависть.
Цезония. И все же выслушай меня. То, что я хочу тебе сказать, одновременно и непостижимо, и очевидно. Но будь это слово услышано по-настоящему, оно совершило бы ту единственную революцию, которая способна окончательно перевернуть этот мир.
Сципион. Так скажи его.
Цезония. Не сразу. Подумай сначала о перекошенном болью лице твоего отца, когда у него вырывали язык. Подумай об этом рте, наполненном кровью, об этом крике терзаемого животного.
Сципион. Да.
Цезония. Теперь подумай о Калигуле.
Сципион (со всей ненавистью в голосе). Да…
Цезония. А теперь слушай: попытайся его понять. (Уходит, оставив Сципиона в растерянности.)
Входит Геликон.
Сцена тринадцатая
Геликон. Калигула идет сюда. Вы не собираетесь обедать, поэт?
Сципион. Геликон! Помоги мне.
Геликон. Это небезопасно, голубка моя. К тому же я ничего не понимаю в стихах.
Сципион. Ты мог бы мне помочь. Ты так много знаешь.
Геликон. Я знаю, что дни уходят и что надо торопиться поесть. Еще я знаю, что ты мог бы убить Калигулу… и что он был бы не против.
Входит Калигула. Геликон уходит.
Сцена четырнадцатая
Калигула. А, это ты. (Останавливается в нерешительности, не зная, как себя держать.) Я давно тебя не видел. (Медленно идет к нему.) Что поделываешь? Не бросил писать? Покажешь мне свои последние сочинения?
Сципион (ему тоже не по себе; его раздирают между собой ненависть и какое-то другое, непонятное ему самому чувство). Я написал несколько стихотворений, цезарь.
Калигула. О чем?
Сципион. Не знаю, цезарь. Наверное, о природе.
Калигула (свободнее). Прекрасный сюжет. И обширный. Что тебе дает природа?
Сципион (берет себя в руки, саркастично и зло). Она утешает меня в том, что я не цезарь.
Калигула. А! Как по-твоему, она могла бы утешить меня в том, что я цезарь?
Сципион (тем же тоном). Право же, она излечивала и более глубокие раны.
Калигула (удивительно просто). Раны? Ты сказал это со злобой. Это потому, что я убил твоего отца? Но если бы ты знал, какое это точное слово. Рана! (Другим тоном.) Только ненависть делает людей умнее.
Сципион (ледяным голосом). Я ответил на твой вопрос о природе.
Калигула садится, смотрит на Сципиона, потом вдруг берет его за руки и с силой притягивает к себе, усаживая у своих ног.
Сжимает его лицо в ладонях.
Калигула. Прочти мне свое стихотворение.
Сципион. Нет, цезарь, прошу тебя.
Калигула. Почему?
Сципион. У меня его нет с собой.
Калигула. Ты его не помнишь наизусть?
Сципион. Нет.
Калигула. Скажи хотя бы, о чем оно.
Сципион (так же напряженно и словно нехотя). Я в нем говорил…
Калигула. Да?
Сципион. Нет, не помню…
Калигула. Попробуй…
Сципион. Я говорил о тайном согласии между землей…
Калигула (перебивает, будто погруженный в свои мысли). …между землей и ступнями…
Сципион (он озадачен; поколебавшись, продолжает). Да, пожалуй, так…
Калигула. Продолжай.
Сципион. …и об очертаниях римских холмов, и о том быстротечном и щемящем умиротворении, что приносит с собой вечер…
Калигула. …о криках стрижей в зеленом небе.
Сципион (понемногу оттаивая). Да, и об этом.
Калигула. Дальше.
Сципион. И о хрупком миге, когда небо, еще все в золоте, внезапно поворачивается и открывает нам обратную свою сторону, усеянную сверкающими звездами.
Калигула. О том запахе дыма, деревьев и реки, что земля шлет тогда навстречу ночи…
Сципион (в экстазе). …звенят цикады, дневной жар спадает, и собаки, и скрип запоздалых повозок, и голоса крестьян…
Калигула. …и дороги покрываются тенью под самшитом и оливами…
Сципион. Да-да, все верно! Но почему ты догадался?
Калигула (прижимает Сципиона к себе). Не знаю. Может быть, потому, что нам дороги одни и те же истины.
Сципион (вздрагивает и прячет лицо на груди Калигулы). Ах, не все ли равно, если я повсюду вижу один только лик любви!
Калигула (гладя его по голове). Это свойственно великим сердцам, Сципион! Если б мне было дано познать такую незамутненность души! Но я слишком хорошо знаю, как сильна моя жадность к жизни, природа ее не утолит. Ты не можешь этого понять. Ты из другого мира. Ты без остатка принадлежишь добру, как я – злу.
Сципион. Я могу понять.
Калигула. Нет. Во мне что-то такое – безмолвный омут, гниющие водоросли… (Внезапно изменившимся голосом.) Наверно, твое стихотворение прекрасно. Но если хочешь знать мое мнение…
Сципион (в той же позе). Да.
Калигула. Все это страдает малокровием.
Сципион резко откидывается назад и с ужасом смотрит на Калигулу. Он говорит глухим голосом, отстраняясь все дальше от Калигулы и напряженно в него вглядываясь.
Сципион. О чудовище, гнусное чудовище. Ты опять ломал комедию. Ты ломал комедию только что, да? И ты собой доволен?
Калигула (с легкой грустью). В том, что ты говоришь, есть правда. Я ломал комедию.
Сципион (тем же тоном). Какое у тебя, наверно, подлое и кровавое сердце. Столько злобы и ненависти – как они, наверно, тебя терзают!
Калигула (мягко). Довольно, замолчи.
Сципион. Как мне тебя жалко и как я тебя ненавижу!
Калигула (с гневом). Замолчи.
Сципион. И в каком же мерзком одиночестве ты, наверно, живешь!
Калигула (взорвавшись, бросается на него, хватает за шиворот и трясет). Одиночество! Разве ты его испытал? Одиночество поэтов и худосочных. Одиночество? Какое? Ты не знаешь, что человек никогда не остается один! Что весь груз будущего и прошлого повсюду с нами! С нами те, кого мы убили. И это еще не самое трудное. Но с нами и те, кого мы любили, кого не любили и кто любил нас, раскаянье, желания, горечь и нежность, шлюхи и вся шайка богов. (Отпускает его и возвращается на свое место.) Побыть одному! О, если бы я только мог погрузиться в одиночество, но не в мое, отравленное присутствием других, а в настоящее, в тишину и трепет дерева! (Садится, внезапно охваченный усталостью.) Одиночество! Нет, Сципион. Оно пронизано скрежетом зубовным и все звенит умолкнувшими звуками и голосами. И подле женщин, которых я ласкаю, когда нас окутывает ночь и я, отделившись от своей наконец-то насытившейся плоти, надеюсь между жизнью и смертью побыть хоть немного самим собой, мое одиночество заполняется до краев едким запахом наслаждения под мышками у женщины, дремлющей рядом со мной.
Он как будто выдохся. Долгое молчание.
Сципион заходит Калигуле за спину и неуверенно приближается к нему. Протягивает к Калигуле руку и кладет ему на плечо. Калигула, не оборачиваясь, накрывает его руку своей.
Сципион. У каждого человека есть какая-то отрада в жизни. Она не дает все бросить. Ее зовут на помощь, когда выбиваются из сил.
