Kitabı oku: «Глубина», sayfa 3
День 10
Обычно перед ужином по кораблю зачитывают новости, которые принимают снаружи по каналу связи. В этом походе новостей не было уже десятый день, радио молчало, никто не говорил почему. Было ощущение полной изоляции от внешнего мира. Мобильный телефон молчал, находясь в режиме «Полёт». Наш полёт проходил на глубине 150 метров, но даже сюда не проникали радиоволны. Как бы хотелось получить хотя бы одно сообщение, коротенькое, что-то вроде: «Привет. Ну как ты?» Даже такие простые слова могли согреть, донести частичку домашнего уюта. Знать, что тебя ждут. Мы все знали, что нас ждут, но подтверждение мыслей хотелось ощутить физически.
Жёны передали подарки ко дням рождениям тех, кто встретит их в походе. Эти подарки и были той самой частичкой тепла. Но не для всех. И не для меня, потому что день рождения зимой, а сейчас лето. Хотя вы и так помните, что сейчас лето, над нами постоянно светит солнце, купаясь в холодных волнах, безуспешно нагревая их, безуспешно ища нас где-то в ледяной толще. Знаете, как можно обнаружить подводную лодку? Реактор охлаждается забортной водой, поэтому за подводной лодкой остаётся тёплый след, который можно увидеть. Нас можно отследить по этому теплу, которое остаётся за кормой. Тепло наших жизней. Бред какой-то.
Подводная лодка похожа на огромную консервную банку, а мы на шпроты, которые закатали в эту банку. Хотя нет, не на шпроты – на селёдку, которую засолили. Когда банку вскроют, мы будем такими же – лежать друг к другу ровно бочком, впитывать соль. Мы будем просолены насквозь, нас невозможно будет есть, потому что слишком долго будем томиться в этой консервной банке. Мы будем такими же, как и были тогда, на берегу, когда обнимали родных, когда давали им какие-то надежды и обещания. Поскорее бы стать этой просоленной селёдкой.
После ужина я ложусь на верхнюю койку в каюте, задёргиваю шторы, включая прикроватное освещение, беру книгу и читаю. Лежу этой самой селёдкой, мариную себя и свои мысли тайком и одновременно на виду. Слышу, как мимо каюты ходят из отсека в отсек сослуживцы – кто-то в курилку, кто-то на вахту, кто-то осматривает отсек. Все делают свои дела на автомате, привыкли уже к замкнутому кругу из дней, бегают, как белки в колесе. Не бегают, а ходят, смирившись, ожидая, или не ожидая. Что-то, кто-то, как-то. Всё в междометиях и предлогах изляпано, как обеденный стол к концу приёма пищи. И пока никто не смахивает эти пятна и крошки, ждут, когда они впитаются в день уходящий. А ведь это только начало. Всего лишь одна седьмая срока нашей засолки.
После этой автономки мы уходим в отпуск. По этому праздничному случаю экипаж должен заполнить журнал, кто и куда собирается ехать. Я хочу на Камчатку. Увидеть почти такие же сопки, Тихий океан, гейзеры. Побывать за тысячи километров от дома, ощутить другую часть страны. Что скажет жена? Это неизвестная величина. Надеюсь, что согласится, потому что невыносимо хочется там побывать. Пишу в этом журнале заветные слова, тщательно выводя шариковой ручкой название ещё неизвестного мне города. Всеми мыслями погружаюсь в этот пока далёкий отпуск. Мои мысли уносят меня прочь из толщи воды, куда-то вверх, над облаками, как запущенную с нашего корабля ракету. Я лечу в космос, теряя горючее и пустые ступени, стремлюсь наверх, не зная, что меня ожидает.
Отпуск будет длиться долгих 80 с какими-то копейками суток, я даже скорее всего устану отдыхать, но сейчас нет этой усталости. Буду лететь на самолёте – долго-долго, устану сидеть, буду постоянно переворачиваться на месте, не буду знать, куда себя деть. Когда долечу, под ногами уже будет Дальний Восток, другая земля, другой воздух. Будем и мы там другими. Рядом с нами будут другие. Всё будет другое. Скорее бы. И этот журнал для меня, как машина времени – рука не торопится дописать слова, не торопится передать этот журнал, а ведь его все ждут, все хотят написать, все хотят представить себе отпуск.
– Саня, – кто-то зашёл в каюту и позвал меня, вырвав из потока мыслей. – Спишь?
Как же мне хочется ничего не отвечать, спать, никого не видеть. Только вот свет прикроватный выдаёт.
– Что случилось? – я выглянул из-за шторки.
– Тебя опер спрашивает, выйди, – дверь закрылась.
Что ему нужно? Да чтоб меня! Я же забыл! Вскакиваю с койки, на холодную палубу, быстро запрыгиваю в рабочее платье. Дверь каюты снова открывается, опер на пороге.
– Малетов? – его голос какой-то уставший.
– Да, – я уже понимаю, что произойдёт дальше.
– Почему документы в секретку не сдали? – он продолжает стоять на пороге.
– Я на вахту заступаю во вторую смену, хотел готовиться к сдаче зачёта, – неубедительное объяснение.
Знаете, что произошло? Я взял секретную литературу. И в конце рабочего дня не сдал её, хотя это положено. Почему не сдал? Реально хочу изучить. Ученье – свет в конце торпедного аппарата. Вот так и учись, приобретай новые знания. Перед вахтой не смог бы взять эту литературу, пришлось договариваться с секретчиком, чтобы она осталась у меня. Так не положено. Теперь нарушение режима секретности. Ищут врагов народа, ФСБ не дремлет.
– Вы нарушаете режим, – я подошёл к нему, глаза у него красные, то ли не спал, то ли ещё почему. – Пишите объяснительную и сдавайте литературу.
Отпуск рассыпается на мелкие осколки, катится куда-то прочь от меня, далеко и безвозвратно. Сейчас ещё комбату доложат, потом командиру. Хотел быть умнее, теперь появится выговор в служебной карточке. И никаких поблажек. Достаю папку из секретера, несу её в соседний отсек. У секретчика тоже красные глаза. То ли он не спал, то ли спал и разбудили, то ли ещё что-то.
– Приспичило ему сегодня, – восхищения у него эта ситуация тоже не вызывает.
– Как всегда, – я понимаю, что Лёхе тоже попадёт. Хотя на его должности невозможно иметь чистую служебную карточку, не испачканную выговорами.
Возвращаюсь в отсек. Опер так и стоит. Рядом с ним комбат. Он улыбается.
– Нарушаешь, Сан Саныч? – голос комбата прокурен насквозь.
– Сергей Васильевич, умным быть хочу, – ловлю боковым зрением отсутствие хоть каких-то эмоций у опера.
– Так и напишешь, – он уходит в тот отсек, из которого я пришёл, опер за ним.
Так и напишу: «Не сдал секретную литературу по причине личной недисциплинированности и желания стать высококлассным специалистом. Впредь обязуюсь такого не повторять». Подпись, дата, на имя командира корабля. Кстати, заметили, что пишу «корабль» и «подводная лодка»? Это одно и то же для меня, для нас. И для вас должно быть одним и тем же. Синонимами. Ещё иногда называем «корыто». И все эти слова применимы к этой огромной консервной банке. С большим уважением, без сарказма, без презрения.
Теперь можно с чувством выполненного долга и новенькой записью в графе «Взыскания» ложиться спать, потому что скоро уже вставать, нужно отдохнуть. Впереди ещё огромное количество дней, которые будут похожи друг на друга, как мыльные пузыри. Потом эти пузыри будут лопаться, оставляя переливающиеся на свету следы в памяти. Что ж, пусть так.
День 13
«Лодка диким давлением сжата» – это первая строчка песни про усталую подлодку, композитором которой является известная Пахмутова. Некоторые люди, не сильно знакомые в принципе с подводным флотом, говорят «подводка», что у меня вызывает мгновенную ассоциацию с женской косметикой. Непонятно, почему я это вспомнил.
Наше тело в среднем состоит на 60 % из воды, благодаря чему может выдержать любое давление окружающей среды. Но мы не при любом давлении сможем жить, потому что дышать же чем-то нужно и в определённой концентрации. Было многих всяких разных опытов, в которых люди подвергались повышению давления воздуха, никто не умер и не расплющился, только перепонки барабанные могут лопнуть, но у подводников это даже не травма, а просто досадная особенность.
Когда подводная лодка погружается, то слышится лёгкий стон металла, чем-то похожий на звук натянутых тросов старого лифта, сталь обжимается водой, рёбра жёсткости выдерживают этот напор, допуская небольшую деформацию стального корпуса. В каком-то фильме был момент, в котором подводник протянул верёвку, приклеенную на жевательную резинку от одного борта до другого, по мере погружения подводной лодки на глубину, верёвка провисала всё сильнее. Я таких экспериментов у нас не проводил, и мне не особо верится, что настолько корпус может деформироваться. Внутри же корпуса мы никак не ощущаем действия давления на глубине, только слышим по связи и видим на глубиномерах, что давление за бортом повышается. Каждые пройденные вглубь 10 метров равняются 1 атмосфере, а 1 атмосфера – это, грубо говоря, то давление, которое оказывается на человека на земле. Сейчас мы находимся на глубине 100 метров, значит, на наш корпус давят 10 атмосфер. Прочный корпус подводной лодки потому и называется прочным, его не сжимает, как пустую алюминиевую банку, даже 40 атмосфер.
Если же поднимется давление внутри прочного корпуса, то без дополнительных средств дыхания мы сможем нормально функционировать до показателя давления в 6 атмосфер, далее наступит отравление кислородом, потому что будет слишком большая концентрация на квадратном сантиметре для лёгких.
Мне почему-то вспомнился пример про пластиковую бутылку, полностью заполненную водой, которую можно кинуть в костёр, и она не расплавится, а всё потому, что температура с обеих сторон пластика должна быть одинаковой, чтобы пластик расплавился. Так и мы – сопротивляемся глубине, растопырили свои руки-ноги-воздух, упираемся против десятков атмосфер усилий глубины снаружи. Пока не закипим. Инстинкт самосохранения – довольно мощная характеристика. Он может в особо опасные и отчаянные моменты сделать из человека невероятное существо, наделённое сверхспособностями для того, чтобы не позволить телу умереть. Поэтому мы будем сопротивляться до последнего вдоха.
Все подводники проходят курсы по водолазной подготовке, потому что в случае аварии из подводной лодки не так-то просто выйти. Как говорят некоторые: «Никуда ты не денешься. С подводной лодки». Эту водолазную подготовку вбивают в голову до уровня рефлексов ещё с военного училища, чтобы любой подводник мог не задумываясь надеть на себя гидрокомбинезон, зажгутовать его для герметичности, прикрутить клапанный переключатель дыхательного аппарата к штуцеру на лицевой маске гидрокомбинезона – это настоящее испытание, особенно, если надет утеплитель вместе с рукавицами под тонкой резиной, открыть оба баллона дыхательного аппарата, почувствовать тепло регенерации на груди, в нужный момент закрутить клапан на макушке, когда сравняют давление с забортным. Для отработки всех этих манипуляций существует специальный учебно-тренировочный комплекс, в этом комплексе отрабатывается теория и практика.
Самая простая задача после изучения и сдачи теории – надеть гидрокомбинезон и включиться в дыхательный аппарат, то есть начать дышать через него. Вторая по сложности задача – спуститься на дно бассейна глубиной в 5 метров, где видна только мутная зелёная вода прямо перед глазами, ни о какой прозрачности речи не идёт. К слову, в море тоже света нет, тем более на глубине. Третья по сложности – это торпедный аппарат, самое интересное мероприятие. Торпедный аппарат – это труба диаметром метр и длиной метров 6. Сверху торпедного аппарата сделаны небольшие иллюминаторы, чтобы можно было контролировать тех, кто находится внутри, в реальности на подводной лодке нет иллюминаторов. Совсем нет. Рыб мы никаких не видим под водой, как в аквариуме.
Так вот.
В этот торпедный аппарат помещается 3 человека. Они заходят туда по очереди, а точнее заползают. Там достаточно узко, учитывая, что ты в гидрокомбинезоне с дыхательным аппаратом на груди, дыхательным мешком вокруг шеи. Ползёшь, задевая вентилями баллонов рёбра жёсткости торпедного аппарата, дыхательным мешком постоянно упираешься на выдохе в стены торпедного аппарата, никак полностью не выдыхая из своих лёгких. Довольно странное ощущение, из-за которого тебе очень тесно в этом торпедном аппарате. Но жить захочешь – не так раскорячишься. Очень часто при сдаче этой задачи, многие вылезают обратно из этого аппарата, говоря, что у них начинается паника. Может быть, это правда, но, скорее, им просто не очень хочется лежать в стальной трубе и ощущать давление стен и воды.
Этот торпедный аппарат находится между двух башен. В первой башне начинается заход – она ничем не примечательна, там только находится контролёр, который проверяет правильность включения в аппарат, нормальное дыхание и общее состояние простым вопросом: «Как самочувствие?» Этот контролёр, как только все три человека заползают в торпедный аппарат и лежат на местах, задраивает дверь на кремальеру. Вторая башня заполнена водой на 5 метров от дна. Торпедный аппарат находится под углом между двумя башнями – от первой ко второй он как бы поднимается. Как раз во вторую башню и нужно сымитировать выход из затонувшей подводной лодки.
В крайний раз отработки на этом тренировочном комплексе я пошёл в торпедный аппарат первым. Полз, полз и дополз до двери на выход из башни, уперевшись в неё рукой, почувствовав холод воды за стальной дверью. Лёг. Нормализовал дыхание. Вокруг было темно, я думал, что сейчас проморгаюсь, но темнота не рассеивалась, даже сумерки не наступали. До меня дошло, что я нахожусь в полной темноте. Когда заходишь в торпедный аппарат вторым или третьим, то всегда есть свет через эти небольшие иллюминаторы для наблюдения, а первый лежит во тьме, так происходит и в реальном торпедном аппарате.
Что будет, если открыть дверь во вторую башню, которая заполнена водой, на дне которой давление в 0,5 атмосферы, в пустой торпедный аппарат? Произойдёт гидравлический удар, обжатие гидрокомбинезона небольшим давлением. А если это сделать на глубине в 100 метров? Это будет не безобидный удар. Поэтому необходимо выравнивание давления в торпедном аппарате с забортным. Для этого на макушке есть специальный клапан, который закрывается в самый последний момент – когда вода, которой заполняют торпедный аппарат, доходит до очков гидрокомбинезона, то есть уже почти полностью накрывает подводника, словно пледом в осеннюю непогоду. Когда вода начинает забираться всё выше и выше по торпедному аппарату, начинаешь ощущать холод со стоп, и этот холод постепенно поднимается и поднимается, обволакивая тебя полностью. В какой-то момент даже кажется, что никакого гидрокомбинезона на тебе нет, что ты чувствуешь воду всем телом, что непонятно, что произойдёт, когда вода тебя накроет с головой. Я лежал первым и пытался понять, как же определить, что вода дошла до уровня очков в абсолютной темноте. Пришлось лежать и хлопать рукой перед собой, чтобы этими шлепками можно было отследить, как поднимается вода. У меня получилось. Остаётся небольшая воздушная подушка, потому что полностью заполнить водой таким способом невозможно. И вот ты лежишь в полной темноте, чувствуешь, как дыхательный мешок равномерно упирается в стальную стену, как булькает вода где-то на спине из стравливающего клапана, как холодная вода становится теплее. Открывается дверь во вторую башню. Удар воды. Свет. Положительная плавучесть помогает преодолеть 5 метров. Тебе помогают выбраться. Закрывают баллоны. Помогают раздеться. Дольше длятся мгновения в темноте, в обнимку с ласковой водой.
После торпедного аппарата есть ещё одна задача – выход с 15 метров. Есть два варианта – через барокамеру и через общий отсек. 15 метров – это уже 1,5 атмосферы, поэтому выравнивать давление необходимо дольше по времени. В общем отсеке помещается что-то около 10 человек. Всегда находятся те, кто не может продуться – это как в самолёте при наборе высоты – из-за которых время повышения давления увеличивается. В барокамеру можно поместиться вчетвером, и там очень быстро повышают давление на эти 1,5 атмосферы, поэтому туда идут уверенные в своих силах. В этой же барокамере лечат от разных болезней, полученных в ходе спусков под воду. Например, в ней лечат декомпрессионную болезнь. Но речь сейчас не об этом.
Выход из помещения осуществляется через небольшую ванну, в которой нужно поднырнуть под тубус, протиснуться по узкой трубе, похожей на торпедный аппарат, потом найти буйреп, он же трос, который натянут до самой поверхности, и выйти, пристегнувшись к нему или методом свободного всплытия. 15 метров глубины – это уже не 5 метров после торпедного аппарата, длятся подольше. Как-то мой сослуживец, Дима, которого я менял в отсеке, не смог всплыть. То есть у него не было положительной плавучести – он оттолкнулся от дна, но никуда не всплыл, встал обратно на дно и так стоял, пока за ним не спустился водолаз, чтобы помочь подняться наверх. Как потом рассказал Дима:
– Я, значит, оттолкнулся, голову вверх задрал, руки по швам, всё, как учили, но чувствую, что никуда не всплываю, а спустя несколько секунд опять ощутил под ногами дно. Стою и не понимаю, что мне делать. И тут кто-то меня за плечо трогает – у меня аж внутри всё похолодело – водолаз машет, чтобы мы наверх поднимались.
И вот такие упражнения мы совершаем постоянно. Хотелось бы, чтобы эти знания никогда не пригодились, никогда не превратились в опыт. Все эти многочисленные нюансы с давлением – та ещё история. Вокруг нас постоянно находится Глубина, сжимает нас в своих объятиях – ласковых, нежных, сердитых, строгих. Что у неё там на уме? Мы намного слабее, несмотря на тот факт, что почти с ней родственники. В среднем на 60 %.
День 14
Нас всех ждут на берегу – жёны, дети, родители, друзья, соседи, продавщицы магазинов, одинокие женщины в барах, бездомные псы во дворах, чайки над головами. И обязательно командование. Для нас эти 75 суток даже сложно сравнить с каким-то сроком на берегу. Может быть, как полгода. Может быть, даже больше. Я просто никогда и никого не ждал из боевого похода. И это к лучшему. Нас ждёт маленький город Гаджиево, для которого наша автономка, наверное, просто мгновение, как будто моргнул один раз глазами. Раз-раз.
В этот маленький город приезжали и приезжают из разных уголков необъятной страны. Местного населения, которое родилось здесь, выросло и осталось воспитывать следующее поколение, очень мало. Сюда приезжают, чтобы отдать долг Родине. Как это громко звучит, слышите? На самом деле, приезжают сюда по распределению после военных институтов и для заработка денег, потому что сейчас военным хорошо платят. Весь этот городок похож на смешанный лес, который вырос из семян, занесённых ветром с разных сторон.
Дома в Гаджиево выглядят так, будто не так давно отгремели взрывы Великой Отечественной войны, будто эхо выстрелов ещё гуляет под руку со сквозняком по улицам, будто только стихли сирены. Почему? Это нужно видеть! Фасады домов обшарпаны солёным ветром и временем, краска на каждом доме просто потеряла свой цвет, оставив на виду какое-то непонятное своё состояние. Двери в подъезды перекошены, задёрганы, побиты. Тротуары почти съедены обочиной, проезжая часть почти провалилась под землю. И всё равно этот город остаётся родным, потому что неказистость не играет роли.
Каково это – ждать подводника? Человека, который пропадает из зоны видимости и слышимости несколько раз в году. Человека, который добровольно заключил себя в стальные стены, обшитые резиной снаружи. Человека, у которого даже душа просолена насквозь, обветрена морскими потоками воздуха, покрыта коростой постоянного заточения. Мы сами находимся в хорошем положении, даже отличном, потому что никого не ждём. Кроме ощущения берега под ногами. Кроме ощущения прикосновения близких людей. Кроме ощущения того, что за сталью есть жизнь. Нас постоянно ждут. Но кто-то топит в это время своё горе в стенах городских баров, бросая сальные взгляды на случайных мужчин, дети курят в сопках с одноклассниками, купив сигареты на честно украденные деньги из материнского кошелька, любовницы открывают свои входные двери для других, тех, кто ещё не ушёл в поход. Весь город – это большой круговорот подводников на берегу, одни приходят, другие уходят. И всегда есть те, кто остаётся рядом. Верность и готовность ждать – сложные качества для тех, кто остаётся на берегу.
Особенно сложно это даётся детям. Почему? Они растут в искусственной безотцовщине, предоставленные сами себе, потому что матерям трудно за ними уследить, а может и желания особого нет, ведь сил тоже нет. Кто их поймёт, тех, кто ждёт на берегу? Только они сами. И эти дети стайками перемещаются по городу от одного заброшенного здания к другому, от одной сигареты к другой, от одного горлышка с чем-то непохожим на воду или лимонад к другому, щупают друг друга неопытно, представляя себя взрослыми. А взрослые в это время кто-то под водой, кто-то в тоске, далеко в мыслях. И вроде бы есть мать с отцом. И вроде бы в семье есть деньги. И вроде бы не надо думать, где достать хлеб или воду. Только счастья нет, его давно не завозят в магазины.
Деньги всегда меняли людей. Не потому, что люди какие-то падкие или меркантильные, или ещё какие-то. Нет. У денег много сил, много власти, много хитрости и коварства. Хотя скорее деньги просто обнажают в людях те качества, которые долго в них таились, не находили выхода в обычных условиях или в условиях отсутствия денег. Когда я пришёл на службу, военным только-только начинали поднимать зарплаты, чему многие были несказанно рады. Эти многие пришли на флот служить не потому, что их ждали большие деньги, хотя за стабильностью тоже сюда шли, пусть эта стабильность и была небольшой. Сюда шли больше по зову души, за манящей романтикой моря и подводной глубиной. И я пришёл потому, что мне захотелось стать подводником, мне захотелось ходить в походы, быть на страже рубежей Родины, быть частью ядерного щита. Романтика теряет свой лоск с годами, как и мы меняем свой облик. Она становится рутиной и яркими воспоминаниями о прошлом. Но с неё всё начинается.
Спустя какое-то время военным ещё выше подняли зарплату. И это повышение превратилось в инструмент управления. На любой неудобный вопрос, опасное предположение, неверное возражение, был один ответ: «Вам тут платят бешеные деньги. Служите, а не разговаривайте». И все притихли. Будто кто-то взял и одним махом в кулак сгрёб всю жизненную силу военных, где бы она не находилась. Получился достаточно грамотный ход, подчинивший себе всю силу милитаристического государства. Да только не учли одного – для того, чтобы предприятие ждал успех, нужны люди, бесконечно преданные делу, влюблённые в него, а во главу стола поставили деньги, смахнув все возможные ценности. Насколько всё это понятно? Может быть, мне и не хотелось, чтобы кто-то другой понял, что происходит.
Сегодня мне рассказали историю в курилке, как раз на тему высокой заработной платы. Все эти слова, падающие и бьющиеся в курилке, уносятся через фильтры по магистралям в буферные ёмкости и выбрасываются за борт. Какие-то слова и предложения остаются в памяти, а в воздухе даже не витает хотя бы малейшее напоминание. Так вот. Троих обволакивало дымом, когда я услышал эту историю.
– Ему прямо на построении в понедельник сказали, чтобы он служил молча. Типа, нравится зарплата? Место хорошее? Вот и служите, а не возмущайтесь! И начиналось с чего? – говорящий сидел рядом со мной, ёрзая на месте. – Этот капитан-лейтенант заметил, что мусор в подъезде никто не убирает уже какой день, а может и неделю, не в этом суть. Он посмотрел в квитке, который приходит на оплату коммунальных услуг, что он оплачивает уборку подъезда. Честно так оплачивает, из месяца в месяц, из года в год. И он решил, что будет справедливо пожаловаться в администрацию города. Написал жалобу, претензию, или как-то там ещё. И что же стало итогом? Утреннее построение, на котором командование ему дало ясно понять, что он может и сам мусор вынести, а не искать справедливости, зарплата позволяет ему и за коммунальные услуги заплатить, и самому мусор в подъезде убрать. Не обломится российский офицер.
– Ха! Это что-то новое! – третий сидел напротив нас с широченной улыбкой на лице во время всего разговора.
– Вот так просто затыкают рты нам зарплатой, – рассказчик глубоко затянулся. – Подводников крутят, как хотят. Мы в Обнинск как-то ехали, на поезде, в купе. Так проводники в вагоне, когда узнали, что полный вагон военных будет, убрали ковры, форму сняли. Ко всему прочему ходила какая-то мадам в леопардовой заношенной кофте, приказывая всем купить у неё печенье, а если кто-то не хотел, она грозила, что всё расскажет начальству.
– Ха! Вот это номер! – с лица третьего улыбка не сходила, а мне все эти истории казались сном, хотя я понимал, что они реальны, как этот дым, обнимающий нас братскими объятиями в курилке.
– Да уж, времена с низкой зарплатой были лучше, – рассказывающего, кстати, зовут Дима, он служит лет что-то около пятнадцати, акустиком. – Экипаж был, как экипаж, как семья, были какие-то ценности, традиции, понятия, в конце концов. Подводников уважали. А сейчас? Непонятная каста в городе Гаджиево, получающая типа бешеные бабки, неспособная к достойной жизни. Раньше точно было лучше. Никто не хотел купить машину круче, чем у соседа по площадке, никто не хотел жене сиськи вставить, губы ей надуть, разодеть, как куклу из московского магазина. Никто не зажирался. Теперь же всё и всем мало, подавай всего разного, да побольше.
Мы и правда зажрались. Как дымом сейчас пропитывалась моя корабельная одежда, так и порабощала нас власть денег. Мы стали жить лучше, качественнее, но мы всё равно недовольны. Или недовольны некоторые? Так же всегда – чем больше мы получаем, тем больше нам хочется. Лопаты недостаточно, надо пригонять экскаватор. И рыть, рыть, сгребать всё в огромные кучи, чтобы была самой высокой, самой недоступной, самой-пресамой. Но что в итоге? Мы просто копаемся в грязи из ложных ценностей, в которые поверили, когда закончился голод.
Из курилки мы вышли почти одновременно, по очереди, не пуская настырный дым в отсек. Очень легко и незаметно можно угореть от продуктов горения, а мы в свои лёгкие добровольно пускаем все эти продукты, загоняем дым, ведь он не прочь, как коварный мошенник, который может вынести все ценности из квартиры, улыбаясь в лицо. Не курить тоже не можем, потому что появляется хоть какое-то занятие в эти застывшие дни. Мы убиваем время, одновременно убивая медленно себя, под дым сигарет рассказывая друг другу истории – прожитые, услышанные, подслушанные, додуманные, придуманные, вспомненные, нужные и ненужные. Больше в этих стальных стенах ничего не остаётся, кроме как убивать это самое время, да оно само и не против, потому что устаёт от своих же медленных действий.
Я всегда любил курилку, потому что там можно выпасть из этих одинаковых дней, людей, метров отсека. Пробовал бросить курить, но ничего не получалось, начинал заново, потому что привык убивать время. Странная привычка – что-то в этой жизни убивать. Хотя, мы сами себя убиваем на протяжении всей жизни, планомерно идя к концу, завершающей главе – кто-то тихим шагом, кто-то диким бегом, а кто-то и вовсе стремглав на машине с открытым верхом и сломанными тормозами. И, в принципе, итог-то у всех один – темнота. Разница лишь в том, спустя какое время.
