Kitabı oku: «Княгиня Ольга», sayfa 5
Глава шестая
Жестокость
Никакой местью нельзя утолить жажду. Она только воспаляет ее. После того, что случилось на теремном дворе, жаждой мщения, жаждой новых жертв воспылали сотни киевлян: в семьях, в языческих родах мужчины точили секиры, мечи, готовили коней, собирались в поход на древлян вместе с княжеской дружиной. Жрецы во главе с Богомилом не покидали площадей Киева и призывали идолопоклонников воздать Перуну новые жертвы. Богомил запретил приносить на Священный холм овец, коз, птицу и всякую другую живность и требовал только человеческих жертв. По воле Богомила отряд гридней Свенельда ускакал на конях в ближнюю древлянскую весь, дабы опустошить ее и полонить жителей, пригнать их в стольный град на заклание. На другой же день после жестокого предания смерти двадцати древлянских послов княгиня Ольга послала в Искоростень сеунча, дабы побудить князя Мала прислать в Киев более достойных посланцев. А чтобы гонца не казнили волею князя Мала, тому было наказано сказать: «Ты, князь Мал, знай: ежели сделаешь мне лихо, твоих послов, что в Киеве, отправят на съедение рыбам вместе с ладьей».
Князь Мал, высокий, полный и добродушный воин лет пятидесяти, полагал, что нет нужды посылать других посланцев. И гонцу сказал, чтобы возвращался, а он, князь, будет ждать своих людей из Киева с чем приедут. И на это у хитрого киевлянина нашлись нужные слова:
– Великая княгиня Ольга живет по обычаю предков. Прислал бы тридцать три посла, знал бы ноне, что быть Ольге твоей супругой.
И доверчивый князь Мал клюнул на приманку, отрядил еще тринадцать лучших людей своей земли. Да посадил их на коней, дабы поспешили в Киев. Теперь князь Мал уже не помнил, кто подсказал ему мысль о том, чтобы посвататься к Ольге, но поверил в сию подсказку. И гонец, появившийся от Ольги, был как сон в руку. И захмелел князь Мал от победы над князем Игорем, над княгиней Ольгой, уже видел себя на великокняжеском троне в Киеве, видел всю Русь, коя скоро окажется под ним.
Пока князь Мал предавался мечтам и ждал сватов с добрыми вестями, в Киеве готовились к приему новых послов. Княгиня Ольга пребывала в великом возбуждении, нараставшем с каждым часом. Но стоило бы Ольге вспомнить в эти дни о друге детства Егорше, вылить бы ему всю боль души, может быть, все повернулось бы иначе. И не восторжествовала бы жестокость, не проявилось бы с новой силой безумие мести. Но нет, христианский священник Григорий в эту пору был для Ольги так же чужд, как и все христиане, предавшие веру отцов, живущие в призрачном мире ложных добродетелей.
Горожане в эти же дни, зная враждебное отношение княгини Ольги к христианам и помня, как был изгнан с днепровского берега священник Григорий, потешили себя тем, что разорили церковь Святой Ирины, коя стояла близ Аскольдовой могилы.
Послы из Древлянской земли прибыли в Киев дождливым и холодным днем. Когда княгиню Ольгу уведомили, что на теремном дворе ее ждут тринадцать посланцев князя Мала, она вышла их встречать.
– Я ведала, что вы приедете. Ваш князь умен и хорошо знает, как убедить одинокую женщину в своих благородных чувствах. Дайте же мне подумать до завтра, и тогда я скажу вам, принимаю ли предложение князя Мала.
Старший из послов, сухощавый, лет шестидесяти, боярин Клим, с посиневшим от холода лицом, спросил:
– Великая княгиня Ольга, а почему мы не зрим наших послов, кои пришли первыми?
– Они отдыхают в палатах на Подоле. Скоро и вы туда пойдете. Вот только не прогневайтесь на мою прихоть: я принимаю послов в теремах лишь после того, как они побывают в мовнице и попарятся. Уж таков мой обычай. Да и вам сие будет на пользу. Вон какой холод на дворе.
– Оно так, великая княгиня. Твои законы нам исполнять, – согласился боярин Клим. – Тогда скажи кому, дабы проводили нас в мовницу.
– Вот стоит воевода Посвист. Он вас и отведет.
Посвист вышел из-за спины Ольги и направился к послам. А княгиня поежилась от холода и ушла в терем. Послы отправились следом за Посвистом на хозяйственный двор, где в стороне от других построек стояла большая рубленная из толстых бревен баня. Двери ее были открыты, и на холодный осенний двор тянуло паром и дымком. Посвист ввел послов в просторный предбанник. Тут на столах стояли ендовы с медовухой и яблочным квасом, на блюдах лежала говядина, жареная рыба, мед в сотах и хлеб – все, чтобы угоститься до мытья и после.
– Вот, гости, здесь все для вас. Угощайтесь, величайтесь, там и попариться можно, – сказал воевода Посвист с поклоном.
Послы, довольные таким приемом, оживленно заговорили, сбрасывая мокрую верхнюю одежду.
– Оно по такой-то погоде в самый раз парком потешиться, – отозвался боярин Клим.
– Ублажайтесь, а я приду за вами, как придет час, – сказал воевода Посвист и покинул послов.
После дальней дороги никто из них не отказался от пищи, от хмельного. Они изрядно закусили, хмельного пригубили, а уж потом и мыться пошли.
А как скрылись древляне в парной, так подбежали к бане больше десяти парней из княжеской челяди с охапками хвороста, приперли колодой дверь, стены обложили сухими ветками. Да все поглядывали на ворота, за коими лежал теремной двор. И Посвист туда же смотрел. И увидел, кого ждал. Там, в сопровождении двух старейших воевод-язычников, Карла и Фарлофа, кои почти полвека назад прибивали щит Олега на вратах Царьграда, шла княгиня Ольга. Посвист побежал ей навстречу.
– Матушка княгиня, твоею волей все исполнено. Бросить ли огонь?
Ольга посмотрела на сморщенное, как кора осины, лицо Карла, на полнощекого Фарлофа. Они согласно покивали головами, и она сказала:
– Воевода Посвист, предай огню врагов моих, и твоих, и всех русичей.
– Слушаюсь, матушка княгиня! – И молодой воевода убежал к холопам. Там вместе с ними скрылся в одном из строений, а вскоре все выбежали оттуда, и каждый из них держал в руках по пылающей головне. И вот легли те головни под хворост со всех четырех сторон бани. И заиграл огонь, превратился в огненное кольцо, загорелись стены, тростниковая крыша, пламя вонзилось в хмурое осеннее небо. Из бани донеслись крики отчаяния, призывы о помощи. Послы пытались выломать двери, но напрасно.
Княгиня Ольга смотрела на торжество огня широко распахнутыми глазами, и в них отражались блики пламени, и глаза, казалось, излучали радость. Лицо княгини разрумянилось, в нем проступило что-то девичье. Она засмеялась, как это было, когда закапывали древлян. Сей странный смех испугал воевод Карла и Фарлофа, они отстранились от княгини. Она поняла их движение. Смех ее так же неожиданно оборвался, она поспешила обнять сперва Карла, потом Фарлофа и торопливо сказала:
– Простите меня, воеводы, простите! Боль моя выплескивается. Боль! О, как я ненавижу древлян, убивших моего супруга. – И тут Ольга вытянула руку, показывая на языки пламени, и закричала не своим голосам: – Вижу, вижу моего ненаглядного семеюшку! Он зовет меня! – И побежала к пылающей огромным костром бане. Оставалось всего несколько шагов до бушующего пламени, когда Посвист, прыгнув, перехватил княгиню. Она пыталась вырваться из его рук, но могучий воин удержал ее. И она сбмякла, заплакала. Посвист отнес ее от обжигающего пламени, поставил на землю и, не выпуская из рук, увел с хозяйственного двора на теремной и там скрылся с нею в палатах.
В сей миг на бане рухнула кровля. Тучи искр, клубы дыма взметнулись высоко в пасмурное небо, и ветер понес пламя и дым в сторону города. Горожане, наблюдавшие за пожаром издали, учуяли смрад горящего человечьего мяса, знакомый язычникам по Священному холму. Ноздри идо-лян раздувались, они вдыхали сей смрад с наслаждением. И никто не удивился жестокости великой княгини. Она мстила своим врагам, а месть не может быть жестокой, считали дети Перуна, она лишь справедлива.
В этот предвечерний час тишину города нарушил колокольный звон на соборной церкви Святого Илии: били в набат. Звон был слабым, потому как колокол весил всего тридцать пудов и не имел особой силы. Но многие киевляне-язычники пришли в смятение: что значил сей колокольный звон – настойчивый и грубый? Однако оказалось немало и таких, кто пришел в ярость, услышав звон на христианском храме. Как посмели они, овцы назареевы, нарушить пляску священного огня?! Язычники заметили, что огонь стал спадать и затухать, дым стелился над землей. Идоляне сочли, что все это свершилось по вине христиан: они своим мерзким звоном бросили вызов Перуну. На площади близ княжеских теремов все пришло в движение, старые люди кричали на молодых, побуждая их сбросить колокол на землю. И те побежали к собору, и вскоре колокол умолк. Лишь трещали догорающие бревна на пожарище, да язычники, умиротворенные зрелищем, вели неторопливые разговоры о том, что рыба на Днепре отжировала и скоро придет час осенней путины – заготавливать рыбу впрок на зиму. Волхвы обещали, что зима будет ноне долгая и холодная. И предсказание волхвов сбылось скоро. В тот же день – еще и пожарище дымилось – полуденный ветер сменился на северный, нагнал низкие тучи и пошел дождь, а вскоре он сменился мокрым снегом. К ночи небо прояснилось, высыпали звезды и ударил мороз, сковал мокрый снег. На Днепре по берегу с каждым часом все больше нарастало припая, с верховьев Днепра несло «сало» – тонкие ледяные бляхи, – они приставали к судам, заполонившим реку, срастались меж собой, и к утру лишь на быстрине река не замерзла, а все суда были скованы льдом, еще тонким, но крепнущим с каждым часом. И стало очевидно, что через день-другой судам уже не вырваться из ледяного плена и сама собой отпадала возможность идти на ладьях в Древлянскую землю.
Но поход на древлян был отложен по другой, более весомой причине. Занедужила княгиня Ольга. Горе, что навалилось на нее, надломило здоровье Ольги. И после того, как сомлевшую княгиню Посвист привел с пожара в терема, отдал на попечение боярыни Павлы и нянек, княгиня потеряла сознание. Боярыни с воплями и причитаниями отнесли ее в опочивальню, уложили на ложе и все сидели-кружили близ Ольги в ожидании, когда она откроет глаза. Однако проходил час за часом, а Ольга продолжала лежать пластом, лишь изредка содрогаясь всем телом. Промаявшись близ Ольги всю ночь, боярыни к утру были в полной панике. Даже Павла, кою ничем не удивишь, не испугаешь, не находила себе места и металась по терему от детской к опочивальне с причитаниями и слезами на глазах. В рыданиях и причитаниях боярыни сошлись во мнении, что Ольга вот-вот покинет их и уйдет к своему семеюшке. Да и утешали себя тем, что так уж испокон повелось: умер муж – и жена должна пойти за ним следом.
Воеводы, бояре, что заполонили с утра княжеские палаты, рассуждали более здраво.
– Сомлела наша матушка княгиня и телом ослабла потому, что к пище многие дни не притрагивалась, – объяснил состояние Ольги воевода Асмуд.
С Асмудом согласились: горе кого угодно убьет. Да ведь нужно поднять княгиню на ноги. Державе она больше нужна, чем князю Игорю, хотя он и семеюшка, рассудили бояре и порешили позвать кудесника Любомира, живущего в пещере на берегу Днепра. Попросили воеводу Претича послать за ним людей.
– Твои воины скоры, пусть слетают в пещеры да принесут старца в палаты, дабы силу свою проявил, – посоветовал воевода Карл Претичу.
В трапезной, где шел разговор, в этот миг находилась боярыня Павла. Она воспротивилась:
– Воинов не шлите. Любомир их не чтит. Я сама пойду к нему и принесу, ежели что…
Боярыню Павлу все вельможи уважали и побаивались. Имела она строгий нрав, да и к княгине была ближе других, родством связанная. Перечить ей не стали. Она позвала двух челядинок, велела им взять глечик меду, хлеба, луку, репы и покинула палаты.
Пещера, которую выточили в известняке время и люди, уходила под гору далеко, там ветвилась, словно дерево, от ветвей отходили ниши, будто полости огромных орехов, и в одной из таких ниш многие годы жил отшельник Любомир. Горожане звали его кудесником. Он и на самом деле был таким. Пришел он в Киев из Новгорода вместе с князем Олегом и был близок к нему. Да не поладили они из-за веры. Не чтил Любомир язычество и отошел от него, а Олегу сие не понравилось. Любомир поселился в пещере и жил в ней вот уже более полувека. Он мало бывал на людях и волшебства без нужды не проявлял. Но владел силой, кою давали ему чудодейственные травы, коренья и плоды, этим и делился с теми, кто нуждался в помощи. И Павла сие знала, сама видела, как он своими снадобьями поднимал на ноги чуть ли не из мертвых.
Любомир сидел перед огнем, над которым на треноге висела глиняная чаша и в ней то-то варилось. Пахло чабрецом и еще чем-то незнакомым, но приятным. Кудесник мешал варево деревянной ложкой. Белая, как у луня, борода закрывала грудь. Сидел он в холщовой рубахе и кафтане из веретья, босой.
Павла низко поклонилась ему и сказала:
– Любомир-батюшка, прими дары от нашего двора, хлеб и мед. – И поставила рядом со старцем плетенную из ивы беркушку. Сама продолжала: – Нужда в тебе, батюшка, идем в палаты, подними нашу матушку княгиню, коя мается болями и в беспамятстве пребывает.
Вещий славянин посмотрел на Павлу голубыми прозрачными глазами и сказал то, чего Павла не ожидала:
– Дочь моя новгородская, забудь о том, что видела меня. Мой Бог не велит ей помогать. Как же мне перечить ему?
– Но, батюшка, она погибает! – воскликнула Павла.
– Телом она не избудет, духом же умерла в тот день, когда закопала невинных древлян.
– Они же убили великого князя! Разве это не причина? – с удивлением проговорила Павла.
– Нет, не они, а воины князя Мала за разбой.
– Но, батюшка Любомир, ты не должен осиротить ее сына Святослава, – умоляла Павла. – Она умрет и телом, ежели ты не спасешь ее.
Любомир слушал Павлу внимательно и сочувствовал ей, потому как она готова положить за княгиню жизнь. Еще он пожалел дитя княжеское, зная, что Русь нуждается в достойном государе. Увидев однажды Святослава, волшебник рассмотрел в лобастом младенце великого мужа. Сказал скупо:
– Токмо ради тебя и ее сына… – Любомир с трудом встал и ушел в дальний угол пещеры. Вернувшись, подал Павле глиняный сосуд. – Возьми. Дай княгине сей взвар одну ложку сегодня и в другие дни по ложке, ежели слабость придет. Да пребывать ей во здравии многие лета. Теперь уходи.
Но Павла не могла без него уйти и подумала: «Унесу ведь, чего в нем». Он же разгадал ее мысли. Ожег Павлу взглядом, взял палочку с птичьими перьями на конце, обмакнул ее в варево, да и брызнул на Павлу и на челядинок. Что там попало на них – капли, а будто дубиной ударило в груди. Они пошатнулись, попятились, да и побежали.
– Так-то я вас! – крикнул вслед Любомир.
Вернувшись в княжеские палаты, Павла подумала, что ей нет нужды встречаться с боярами, от имени которых ушла к Любомиру. Сказать в оправдание ей было нечего. Она прошла в опочивальню только ей и княгине ведомым ходом и застала Ольгу в прежнем беспамятстве. Ложки под руками не оказалось, но, помня наказ Любомира, она влила в серебряную чашу малую толику темно-коричневого взвару, подняла голову Ольги и попыталась влить ей снадобье в рот. Удалось сие не враз. Смочив княгине губы, Павла увидела, как она пошевелила ими, потом приоткрыла рот и облизала. Тут-то Павла не сплоховала и ловко вылила взвар княгине в рот. Ольга проглотила его, но по-прежнему не проявляла иных признаков жизни. Павла повела рукою по телу княгини. Оно было чуть теплое, а кисти рук и ноги – вовсе холодные. И Павла принялась растирать их, как в новгородской земле растирают отмороженные конечности. Да так увлеклась делом, что не заметила, как в опочивальню вошли теремные боярыни и молча наблюдали за тем, что делала Павла. Она же заметила, что руки и ноги у княгини вдруг стали теплыми. А как посмотрела на лицо Ольги, так и ахнула от радости: оно порозовело. Павла тронула его рукой, ощутила тепло и нежность кожи. И у Павлы навернулись на глазах слезы.
– Спасибо тебе, Любомир, ты спас мою княгинюшку, – прошептала Павла.
Княгиня Ольга в это время открыла глаза и спросила:
– Что со мной, Павла?
– Да ничего, матушка княгиня. Ты утомилась вчера и сомлела.
– Вон как! Теперь скажи им, чтобы все ушли.
– Идите прочь, боярыни, и передайте домашним, что княгиня во здравии.
В лад кивая головами, боярыни покорились и покинули опочивальню. Ольга проводила их взглядом, еще полежала немного молча, потом тихо заговорила:
– Виделась я ноне во сне со своим желанным семеюшкой. Велел он мне идти в Древлянскую землю, а как быть там, не сказал. Говорит, иди к Богомилу, он и поможет. Токмо как слушать Богомила, ежели он скажет, что и траву выжечь нужно на Древлянской земле.
– А князь Игорь что же?
– Сказала я: Богомил мне не советчик и не указ. Он же засмеялся.
– Дурной знак, – заметила Павла. – Зачем же смеяться?
– И мне показалось: к чему?
– Что же теперь?
– Весной пойду на древлян, князя Мала должно наказать. А там как бог Перун подскажет. – Ольга села на ложе, потом встала с него и неожиданно, как в молодые годы, потянулась. И с удивлением спросила:
– Павлуша, что же со мной: ни усталости, ни боли в груди?!
– То и проявилось, матушка, что к жизни вернулась.
– И кровь горит, и дела хочу!
– У тебя теперь много забот. Радуйся.
Ольга увидела глиняный сосуд, взяла его.
– А здесь что, не зелье ли?
– Взвар, матушка. Я была у Любомира, так распорядились бояре и воеводы.
– И ты поила меня сиим взваром-зельем?!
– Осмелилась, матушка. Мы уж и надежду потеряли увидеть тебя на ноженьках.
– Но как ты посмела брать у моего недруга какое-то зелье?
– Посмела, матушка княгиня. – Павла стояла перед Ольгой не склонив головы, смотрела ей в глаза и была полна достоинства и силы. – Ты великая княгиня, за тобою – держава. Ты мать наследника престола, коему три годика. Как можно было допустить сиротство Руси и сына?!
Княгиня Ольга редко дозволяла кому разговаривать с собой вольно и без почтения. Высокомерие ее шло от веры. Она считала себя выше всех простых смертных. Лишь Павле она позволяла говорить как равной с равной. Эту сродницу Ольга считала особой женщиной, потому что она родила и растит сына-богатыря. Сказали же ей волхвы, что сей отрок, именем Добрыня, засияет особым светом и свет тот не угаснет в памяти людей, пока есть такая держава, как Русь. Только за это Павле можно было прощать многое. К тому же она сказала правду: нельзя осиротить ни сына, ни державу, коя еще молода и не окрепла и может стать добычей враждебных племен и государств. Ольга улыбнулась и миролюбиво сказала:
– Ладно, забудем о старом колдуне. А взвар спрячь. Знать, сила в нем могучая. Идем же, я хочу увидеть сына, увидеть людей.
– Да, матушка княгиня. Токмо переодеться надо. Со вчерашнего в одном… – Павла вышла из опочивальни, позвала сенных девиц и отдала Ольгу на их попечение. Сама же прошла в трапезную, где шли громкие и оживленные разговоры. Лишь только Павла появилась, как вельможи окружили ее и начались расспросы о самочувствии княгини.
И только один воевода Свенельд остался непричастным к разговору и продолжать стоять в темном углу трапезной. Его уже не интересовало здоровье княгини. Она встала на ноги. Чего же еще? А ведь лишь минувшей ночью Свенельд примерял на себя великокняжеские одежды. Сии одежды оказались ему не к лицу. Но кафтан правителя всея Руси при малолетнем великом князе Свенельду пришелся впору.
Худо ли простоял при князе-отроке Игоре мало кому известный в Новгороде усманский князек Олег? Да поднялся до великого князя, щит на вратах Царьграда прибил… Он, Свенельд, тоже сие мог бы исполнить, позвав на Русь новые варяжские дружины. Да тому не дано исполниться. Вот она, великая княгиня, вышла к боярам, к воеводам и улыбается, с горечью подумал первый воевода Руси.
Глава седьмая
Тризна
Шло время, а великая княгиня Ольга не могла забыть свой сон, в коем встретилась с князем Игорем. И чем дальше сон уходил от нее во времени, тем упорнее она убеждалась, что ночное видение вещее. Она еще пила снадобье Любомира, потому как оно оказывало на нее благотворное влияние, и ощущала себя молодой и полной сил. Ей хотелось смеяться и даже бегать. Однако Ольга гасила в себе эти недостойные ее возраста и положения желания и поддерживала в себе только одну жажду мщения, потому как на это чувство имела право.
Лишь только опали на деревьях листья, как Ольга послала в Искоростень сеунча с коротким наказом:
– Скажи князю Малу, чтобы готовил меды, да выставил их в той роще, где был убит князь Игорь. А как явлюсь на землю древлян, пусть выведет свою дружину, дабы мы вместе справили тризну по великому князю.
Гонец умчал с наказом. А спустя день и великая княгиня Ольга выступила с дружиной из Киева. Шесть тысяч воинов шли в поход на Древлянскую землю по степи Правобережья. Воины мчали налегке. У каждого был лишь небольшой запас еды, торба овса для коня и на сей раз к этому скупому провианту было положено в дорожную торбу по глиняному сосуду с крепким вином. Так было велено княгиней Ольгой. Она же повелела не пить того вина, но беречь до особого часу. Никто из воинов не знал, когда придет тот «час» и можно будет открыть баклаги. Оставалось запастись терпением. Не знали того и воеводы, потому как в походах хмельное не пили, так шло с Олеговых времен. Свенельд попытался узнать о том, что задумала Ольга. Спросил ее, приблизившись к кибитке, в которой она ехала:
– Матушка княгиня, скажи своим воеводам, зачем взяли вино и будем ли биться с древлянами.
Ольга же ответила коротко и так жестко, что у Свенельда отпало желание спрашивать еще о чем-либо:
– Сказано всем: узнаете в нужный час.
Понял Свенельд и то, что Ольга не желает делиться с воеводами своими замыслами, и смирился с этим. Однако Ольга не посвящала воевод в свои замыслы неспроста. Боялась она выпустить тайну на свободу. Как бы ни был предан княжескому двору воевода Свенельд, но положиться на него она не могла. Стоило улететь тайне к древлянам – встретят ее дружину во всеоружии и битвы не миновать. Она же решила не потерять в этом походе ни одного воина, но повергнуть врагов, к коим шла на встречу. Вспоминая, что сказала гонцу, княгиня Ольга подумала: лишь только придут под Искоростень в рощу, где убили Игоря, сразу же заставит своих воинов насыпать на могилу князя холм. Сама же встанет рядом с могилой и скажет каждому воину всего четыре слова. Четыре слова. И тем они повенчают тризну по великому князю.
Ночь дружина провела в пути. Княгиня Ольга сидела в кибитке и, не сомкнув до самого рассвета глаз, все думала. Велико было ее дерзновение, великую ношу брала она на свои плечи. Потому засомневалась: слова ее, сказанные отдельно каждому воину, могут пропасть втуне. Тогда что? Нет, без совета с дружиной она не могла ринуться в столь опасное и отчаянное дело. И на рассвете, когда Искоростень был уже виден, Ольга остановила дружину на опушке соснового бора, велела воеводам поставить воинов в круг близ ее кибитки. Сама поднялась в седло на боевого коня и, когда воины сплотились вокруг, сказала им:
– Слушайте, дети Игоревы. Верю, что вы любили вашего князя, с ним устрашали Царьград! Он пал, коварством одоленный, но не отмщен. Взывают к мести ваши отцы и братья, они пали вместе с великим князем. Их тела брошены мерзкими древлянами на съедение диким зверям. Теперь каждый из вас исполнит долг пред павшими и предаст смерти ваших и моих врагов. Их мало, всего по одному на каждого из вас. Только по одному. Встаньте близ каждого древлянина и одолейте! Верю, одолеете и в бою или как будет сподручнее. Вы – мстители! Омойте руки кровных врагов их рудой! Готовы ли постоять за князя, за его павших воинов?
И кто-то крикнул:
– Князь пошел, и мы за ним!
А там накатилось волною:
– Готовы! Готовы! Готовы!
– Посему внимайте последнему. Справляя тризну по убиенным, каждый из вас прислуживает только одному древлянину, поит его крепким вином, что в баклагах у вас. И сами пригубите за князя. Когда же хмель лишит рассудка врагов ваших, воевода Свенельд зажжет близ Игорева кургана костер. Сие и будет знаком для всех вас. Лишайте жизни врагов без сомнения! Сие и будет порукой любви вашей к великому князю, к павшим невинно. – И Ольга повернулась к воеводам, спросила главного: – Так ли сказано, храбрый Свенельд?
– Мудрость твоя, великая княгиня, мне ведома. Ни убавить, ни прибавить не смею.
– Верно сказано, – согласился и Посвист.
Лишь воевода Претич пожал в сомнении плечами.
– Тогда вперед, воеводы, вперед! – И Ольга поскакала к роще.
Сотня отроков и гридней поскакала за ней следом. И вся дружина двинулась на рысях.
Искоростень приближался. Обнесенный высокой крепостной стеной, он был хорошо виден. Увидели воины и рощу слева от города. В ней же скопление людей, кои пока были неразличимы – воины или нет. В пути к роще Ольга придержала тысяцкого Путяту, сказала:
– Видишь подлесок? Отведи туда своих воинов. А как увидишь пылающий в роще костер, отсеки всех, кто появится из города или прорвется из рощи.
– Исполню, матушка княгиня, – ответил Путята и умчал к своим воинам.
Все ближе дружина княгини Ольги к роще. Там, по опушке, выстроилась пешая дружина князя Мала. Ждут спокойно и оружия не обнажили. Воины Ольги тоже не взялись за рукояти мечей.
Ольга поехала шагом. Свенельд не отстает от нее. Дружина за ними вплотную. Княгиня ищет глазами среди древлян князя Мала. Но она не видит его, дородного, крепкого, с бронзовым лицом воина. Сердце кольнула досада: «Так-то ты, жених, встречаешь свою суженую! Да выйдешь навстречу, выйдешь!» – с вызовом повторила Ольга.
От древлян отделился воин средних лет, степенно двинулся к Ольге и Свенельду, остановился в нескольких шагах и сказал:
– Воевода Яровит приветствует вас от имени князя древлянского Мала. Все для тебя, великая княгиня, готово: меды, дружина…
– А что же сам князь, сватов заслал, а невесту не встречает?
– Как узнал, что ты, матушка княгиня, согласна быть его супругой, так и захмелел от радости и от медов крепких. Головой мается. Да как тризну справишь, так и явится.
– Ждать буду. Теперь же, воевода Яровит, веди к могиле великого князя Игоря.
– Тягостно. Однако поведу. – Яровит помог Ольге спешиться, подождал, когда Свенельд покинет седло, и повел их к дальнему мысу рощи.
Княгиня Ольга вначале шла легко, но чем ближе было к могиле, тем шаги ей давались труднее, ноги будто прирастали к земле, каждый шаг давался с усилием. Думала ли она когда, что будет идти к могиле мужа следом за врагом, который, быть может, и убил его? Это испытание оказалось выше сил Ольги. Ее сознание мутилось, в нем смешались все: и горе, и ненависть, и оскорбленное достоинство, и сожаление о том, что князь стал жертвой алчности варяжских воинов.
Близ могилы Ольга не справилась с нервным потрясением, упала на колени, ткнулась лицом в свежую землю могилы и, задыхаясь в рыданиях, по-бабьи запричитала. Да и было отчего. Канули сорок два года супружеской жизни, счастливой и безмятежной, с глубоким почитанием друг друга, с любовью, которая пришла к ней накануне шестнадцатой весны. Эти сорок два года из жизни не выплеснешь, как воду из таза. И что бы ни вменяли древляне в вину Игорю, простить их за то, что они лишили ее супруга, а великую державу любезного государя, радетеля земли русской, она не могла, не хотела, не имела права. Да, она сошлась бы мнением с тем, кто сказал бы, что поступок великого князя заслуживает осуждения. Осуждения! Но не смерти! Поднять руку на великого князя великой державы – вот злодеяние, оправдания коему не найдется. Нет, за это надо наказывать! А разве не заслуживают воины князя сурового наказания за то, что убили пятьсот сонных воинов. И Ольга, рыдая и стеная над могилою князя, мужа, отца их сына, в какой раз поклялась:
– Супруг мой любый, князь-солнышко, ты будешь сполна отмщен. Только месть вероломному врагу остудит мое сердце, месть до той поры, пока жив хотя бы один древлянский воин!
Ни Свенельд, ни Яровит не слышали, что там за слова прорываются сквозь рыдания княгини. Но если бы услыхали то, что уходило в сырую землю и, может быть, достигало праха князя Игоря, то содрогнулись бы. Да, час содрогания и ужаса близился. Ольга наконец поднялась с могилы и, не поднимая глаз, заплаканная, постаревшая, тихо сказала:
– Вы уж меня простите за бабьи причитания и слезы. Вот, освободилась от них и рассталась со своим семеюшкой. Теперь же я вольная птица, и ежели князю Малу люба, пусть приходит в рощу и скажет свое. Пока же воины насыплют курган, а там и тризну справим. – И Ольга отошла в поле на пашню, набрала две горсти земли и принесла ее на могилу. И Свенельд принес. И Яровит бросил две пригоршни. Тут пять тысяч древлянских воинов цепочкой пошли и несли, несли с пашни землю, и груда ее поднималась все выше. Там подоспели воины Ольги и, нагребая землю в полы кафтанов, в шапки, в свитки, скинутые из-под кафтанов, бежали к могиле и поднимали, поднимали курган. И когда последний воин бросил землю на вершину, курган уже поднялся в два человеческих роста. Тогда великая княгиня опустилась на колено и по-воински поклонилась кургану, и все воины ее тоже исполнили сей обряд. Она же подошла к Свенельду и велела ему приготовить на холме в роще кострище. И был дан знак воинам идти в рощу, где на большой поляне были раскинуты длинными рядами холсты, и на них лежали хлеба и мясо, сыр и мед в глиняных плошках. Рядом же стояли бочки с крепкой медовухой.
Воины-древляне, не мешкая, наполняли ковши, потчевали друг друга. Отроки и гридни княгини смешались с древлянами, свое хмельное достали из заплечных сум. Началось угощение древлян. И сами воины Ольги пригубили хмельного. Тризна набирала силу. Десять тысяч воинов гудели, шумели, выплескивали печаль. И хмелели все сильнее одни, и наливались яростью другие.
А Свенельд уже приготовил костер. Гридни натаскали хворосту большую кучу, бересты нарезали, обложили ею хворост по кругу, дабы вспыхнул костер в один миг. И теперь воевода только ждал знака княгини. Но Ольга медлила. Ей казалось, что воины-древляне еще не упились. К тому же воевода Яровит озадачил Ольгу вопросом, и она отметила на его лице настороженность. Он же спросил:
– Ты, матушка великая княгиня, принимала в Киеве наших послов числом двадцать?
– Принимали, воевода Яровит, всем миром, – ответила Ольга.
– Потом был твой гонец, и мы еще послали тринадцать послов. Их ты тоже принимала? Или они не добрались до тебя? – Воевода уже не раз приложился ковшу с медовухой, и маленькие серые глаза его смотрели на княгиню Ольгу без какого-либо почтения.
– И тринадцать послов принимала на теремном дворе. А что?
– Да об одном хочу спросить, как там мой тестюшка боярин Клим? Он каждый раз в гостях животом мается.
