Kitabı oku: «Кунашир. Дневник научного сотрудника заповедника. Ботаник. Отшельник. Вольный стрелок», sayfa 5

Вечер. Как всегда, многолюдный кордон заповедника, на мысе Четверикова. Сюда я выкрутил по лесу, к концу дня.

– Вот и ещё один рабочий день прошёл! – хмуро думаю я, глядя на море с высоченного мыса, – Сорвалась работа на второй площади. Как ни крути – всё-равно придётся туда идти… Странно всё это – ведь, я в лесу вырос. Что может выбить меня из колеи?! Уже несколько раз, меня захлёстывает настоящая паника! Когда я стою у черты управления собой. Постоянная борьба с собственным страхом истощает психику…

– Саня! – кто-то зовёт меня от дома.

– Ладно! – плюю я под ноги, – Поменьше сентиментов! День прошёл – ну и чёрт с ним!..

Утро. До сих пор, на тихоокеанской стороне острова, стоят плотные, холодные туманы. Температура постоянная – и днём, и ночью плюс шесть градусов. Это тепло для весны, но не для лета! Сыро, безветренно и холодно.

Одет я соответственно погоде: под плотной, из палаточного брезента, штормовкой скрыт толстый свитер. На голове – тёплая лыжная шапочка. Ещё более грубые, чем штормовка, брезентовые брюки заправлены в мои неизменные туристические ботинки.

Холодная морось густо сыпит на кроны деревьев. И на мою голову…

– К чёрту всё! – решаю я, – Обошлось вчера – обойдётся и сегодня!

Я ухожу по дороге обратно, в сторону озера Песчаное, доделывать не выполненную вчера работу…

Плоскость высокого плато, лежащего за Андреевкой, покрыта ковром низенького бамбука. Сейчас, здесь всё пестрит от множества соцветий ятрышника!

– Ух, ты! Сколько ятрышника! Самый разгар цветения! – восторгаюсь я и улыбаюсь, – Тоже, ведь, орхидея! Хоть и слишком, для нас, обычная.

Ятрышник остистый на Кунашире – такой же массовый вид, как лютик на Сахалине. Я и до этого, конечно же знал, что хвостатые цветки этой орхидеи бывают разной окраски! Но, чтобы такое разнообразие?! Я шагаю по плато в сторону нужной мне дороги и смотрю себе под ноги: самый многочисленный вариант окраски ятрышника – малиновые цветки. Но есть и более яркие – синие с крапчатым зевом, фиолетовые…

– О! Белый ятрышник! – я изумлённо наклоняюсь над чисто-белым соцветием.

Колеи зарастающей дороги ведут к лесу. Это – моя дорога. Я шагаю по колеям…

По пути, я замеряю диаметры стволов нескольких толстых тисов. Самый толстый из них имеет диаметр ствола сто семнадцать сантиметров.

– Сто семнадцать! – громко разговариваю я, сам с собой, – Это, конечно, не сто двадцать девять, но – тоже, очень здорово! Это подтверждает, что толстые тисы, более метра диаметром ствола, на Кунашире – совсем не единичны!

Я всё посматриваю на деревья черёмухи. Их, здесь – масса! Одни из них – стоят прямо у дороги.

– Черёмуха айнская! – громко отмечаю я, – Массово бутонизирует! Несмотря на такую погоду…

Я подхожу к одному из деревьев черёмухи и дотягиваюсь до его нижней ветви. Она вся покрыта длинными кистями бутончиков!

– Интересно! – прикидываю я, – А, сколько цветков может быть в одной кисти?

Поудобнее перехватив одну из кистей, я начинаю считать бутончики: «Один, два, три… восемьдесят. Подумать только! Восемьдесят цветков в одной кисти! Я думал, пятнадцать – восемнадцать… но чтобы восемьдесят! Невероятно!». Через минуту, успокоившись от удивления с черёмухой, я шагаю по колее заросшей дороги, дальше…

Вот! Пришёл. Это – точка поворота, с этой дикой дороги. Тут – мне нужно свернуть под прямым углом вправо, в направлении озера. Я поворачиваю и заглубляюсь в бамбук… Здесь – обширные площади бамбука! Я снова, как вчера, долго и трудно гребу, по слегка понижающемуся в сторону Песчаного, бамбуковому морю…

Общий уклон местности становится круче. Чахлый, бамбуковый березняк постепенно замещается спелым хвойным лесом. Здесь, на лесистых склонах сопок с южной стороны озера, я с трудом отыскиваю пробную площадь лесоустроителей. Я стою на прорубленном визире посреди хмурого, захламлённого хвойного леса и осматриваюсь по сторонам…

Я наклоняюсь и поднимаю с дернины лесной подстилки, срубленную секирой лесоустроителей, вершинку лабазника. Она – также свежа и зелена, как и вершинки побегов, растущих рядом.

– Хм! – скептически хмыкаю я, – Если посчитать – её срубили две недели назад! Когда лесоустроители рубили этот визир. Две недели! А, вот! Листья – даже, не подвяли! Они совершенно свежие!.. Что ж, ты, хочешь? Такая погода! Сыро и прохладно… В таких условиях, определить свежесть следа по сломанному листу – дело безнадёжное и даже глупое.

Пробная площадь характеризует буреломный участок спелого, елово-пихтового леса. Густой подрост неприятно ограничивает видимость. Между гладкими, светло-серыми колоннами пихтовых стволов, лениво перетекают седые пряди тумана. Я стою и недоумённо смотрю на них: «Странно это! Туман стоит не над лесом, а – прямо между стволами деревьев!». Моё «Эгей! Это я здесь!» гулким эхом, скачет между колоннами стволов.

– Бух! Бух! Бух! – хлопаю я в ладоши.

– Какое, сегодня, громкое эхо! – поражаюсь я, – Каждый хлопок в ладоши – как выстрел! Удивительно…

Настороженно озираясь по сторонам, я брожу по площади с дневничком и авторучкой в руках, описывая травостой и ярус кустарников…

Вскидываясь на каждый шорох, я осторожно расправляю листья растений, которые закладываю в гербарную папку. Одних из них – я не знаю, их названия буду определять на кордоне, в спокойной обстановке. Другие же – представляют интерес для гербария заповедника, коллекция…

Всё! Страхи – страхами, а работа сделана. Ура!.. Возвращаться на кордон обратным следом, мне – так не хочется! Бесконечная гребля по просторам бамбукового моря отталкивает меня огромными затратами физических сил. Да, мне, это – и не интересно! Бить ногами, в четвёртый раз, одну и ту же дорогу.

Пробная площадь оставляет в моей душе тяжёлый осадок – тёмный, дикий участок буреломного леса. По днищу распадка, полого уходящего к озеру, я направляюсь дальше, вниз. Песчаное где-то там, за лесом…

Вскоре, начинается сырой ельник из ели Глена. Подлеска из кустарников – здесь, нет вообще. Основания стволов елей и валёжник покрывает ковёр зелёных мхов. Кругом – покопки, покопки, покопки… Это медведи кормятся лизихитоном.

– Эгей!!! Это я здесь иду! – часто кричу я.

Очередной раз крикнув и прислушавшись к гулкому эху, я делаю вперёд несколько шагов и в изумлении, застываю на месте – в десятке шагов, даже не взглянув на меня, ленивой трусцой, дорогу мне перебегает лисица! Слева-направо, я тупо провожаю её пристальным взглядом. Не поднимая опущенной к земле морды, рыжая, неслышной тенью, исчезает среди еловых стволов…

Опомнившись, я усиленно смаргиваю, пытаясь прогнать наваждение: «Будто меня – вообще, нет! Я только что орал, как недорезанный! Такое эхо!.. Как, всё это, понимать?!». В полном недоумении, постояв несколько минут и так и не решив, как реагировать на эту невероятность, я делаю новый шаг по распадку, дальше…

Минут через сорок сквозь переплетенье веточек чахлого ольховника, впереди начинает проблёскивать спокойная гладь озера. Мой распадок раздаётся в стороны, открывая взгляду обширную котловину озера.

– Фуууу! – я облегчённо перевожу дух, – Ура! Песчаное!

Самое опасное, на сегодня – позади…

Берег Песчаного, неожиданно для меня, оказывается топким! Немного отступив от берега под ольховник, ближе к подножию склона, я разворачиваюсь вправо и бодро шагаю вдоль озера, в сторону Серноводска, домой.

Среди густого ковра осоки, передо мной покачиваются абсолютно чёрные колокольцы цветков!

– Рябчики! – радуюсь я, – Привет!

Это – не птица, боровая дичь. Это – растение, из семейства лилейных. Оно называется «рябчик камчатский». Я сбрасываю свой ботанический рюкзачок прямо в высокую осоку и закладываю в гербарную папку несколько экземпляров рябчика… Обычно, каждое растение рябчика бывает увенчано одним – двумя колокольцами.

– Ах! – восторгаюсь я, – Три цветка! И вон! Ещё три!.. А, вон! Даже, четыре цветка! Рябчик с четырьмя цветками!

Тревога отступает на второй план, и я, с увлечением, бросаюсь в ботанические чудеса.

– А, вот! Какие огромные фиалки Лангсдорфа!

Я выхватываю свою рулетку: «Пятьдесят сантиметров, высота! Ни-че-го себе! Это – настоящий гигантизм!». Вокруг – столько чудес! И я, всё закладываю и закладываю растения, к себе в папку…

Однако, болотистый ольховник, в конце-концов, мне надоедает. Осмотревшись по сторонам, я решаю с большей пользой использовать свой холостой проход с места работы домой.

– Дальше – одно и то же! Прочешу-ка я, лучше, вот эти склоны сопок! – примериваюсь я к спускающимся к озеру склонам, – Получится, практически, по пути!

Резко свернув вправо, к спускающемуся к озеру лесистому склону, я бодро шагаю по сочному ковру осоки, к подножию сопки…

Постепенно, этот ковёр начинает раскачиваться, в такт моим шагам. Всё сильнее, сильнее, сильнее… На ходу, пристально всматриваясь вверх, в кроны склона, я слишком поздно замечаю это! До склона остаётся шагов двадцать!

Не останавливаясь, я, наоборот, ускоряю свой шаг. Ситуация срывается! Я бросаюсь вперёд! Мои ноги ступают в пустоту. Я, с размаху, заваливаюсь животом на зыбко расплывающийся подо мной зелёный ковёр травки! По инерции, в воде, моё тело продолжает движение вперёд… и вот, наконец, пальцами вытянутых вперёд рук, я вцепляюсь в дёрн травянистого склона сопки.

Подтянувшись на руках к склону, я встаю в воде вертикально. И ногами, не нахожу дна! Глубина! Ухватившись за небольшие кустики, я руками вытягиваю себя на крутую, травяную стену склона.

– Уххх! Страху-то! Блин!.. – вполголоса матерясь, я лезу по травке вверх по склону, хватаясь за кустики руками, – Кто мог подумать, что здесь – ложный берег?! Чёрт бы его побрал!

Вода, бойкими ручейками, стекает с одежды на траву…

– Блин! – злюсь я, – Сухого места не осталось! Чтоб ты сдохло!

Метров двадцать крутого подъёма – и склон сопки переламывается. Подтягиваясь руками по травяному склону вверх, на его гребне, я, буквально носом, упираюсь в стену толстенного ствола дерева!

– О! – в одно мгновение, оцениваю я экземпляр, – Какая берёза!.. Сколько же ты диаметром?!

Мокрый до нитки, я, с хлюпаньем, сажусь на дернину и достаю из ботанического рюкзачка рулетку.

– А, рюкзачок-то – воду держит! В нём – всё сухо! – радуюсь я, – Так! Три метра сорок сантиметров на рулетке, это… сто восемь сантиметров, диаметр! Класс! Рекорд породы! Как ни крути – ты самая толстая берёза Эрмана, в моей диаграмме!

Я поднимаюсь на ноги и осматриваюсь по сторонам: вокруг стоит смешанный лес. Все неровности рельефа скрыты трёхметровым морем высокотравья.

– Интере-есно! – загораются у меня, глаза.

В этом лесу, я повсюду вижу выглядывающие из лопухов своими кронами бархаты, вязы, клёны… А вот! Участок одной черёмухи! Но, всё затоплено лопухами!

– Уф… – вздыхаю я.

Делать нечего, я лезу в лопухи.

– Черёмуха айнская! Пятьдесят один сантиметр! – кричу я, на весь лес.

Раздвигая плотную стену зарослей какалии, я продираюсь по лопухам от одного ствола черёмухи к другому.

– Черёмуха! Пятьдесят два сантиметра! – кричу я, в лопухах.

– Ах! Суперчерёмуха! – горланю я и восхищённо раскручиваю свою рулетку вокруг ствола дерева, – Это – самая толстая!

– Черёмуха! – горланю я, – Пятьдесят девять сантиметров! Рекорд породы!

Но, наверняка, это – предел черёмухового возраста. Это дерево находится на грани естественной смерти, от старости. Оно, просто, дряхлое! Оно – едва живое…

Зигзагами виляя от одного, заинтересовавшего меня ствола, к другому, я продвигаюсь по склону. Плотная стена листьев какалии, соссюреи, лабазника, белокопытника и другого высокотравья, пожалуй, вдвое выше меня! Ничего не видно! И я часто кричу, оповещая окрестности о своём присутствии.

– Эгей!!! Это – я, здесь! – горланю я.

Разворачиваюсь вверх по склону и шагаю из лопухов смешанного леса, в пихтарник. Сочащаяся влагой лесная подстилка совершенно скрадывает звуки моих шагов!

– Бах! Бах! Бах! – мои хлопки в ладоши, гулкими выстрелами разносятся по лесу.

– Вот громкость! – удивлённо качаю я головой, – Как из пушки!

Это несколько ободряет. Но, по-прежнему, тревога молоточками стучит в висках и край штормовки с левого бока, загнут за рукоять моего огромного тесака, оставляя её открытой. Когда становится совсем страшно – моя рука впивается в рукоять ножа. Холод металла остужает мою панику, поддерживает стойкость духа…

Вот – вмятины в ковре мха… А, вот здесь – медведь, перескакивая через валёжину, сорвал с неё когтями, мох. Его стебельки ещё, даже, не распрямились! Я, в раздумье, поглаживаю этот мох, пальцами…

– Медведь прошёл здесь – только что? Или это обман погоды? – думаю я, – Попробуй, определи! Такая погода, сырость и прохлада… Да и вообще! В здешнем лесу, такое количество признаков указывает на свежее присутствие медведей, что обращать внимание на эти свидетельства – становится делом, достаточно глупым.

– Эгей!!! Это я здесь, иду! – ору я, на весь лес.

– Услышит – уйдёт! – думаю я, прислушиваясь к своим крикам.

Я очередной раз осматриваюсь по сторонам: море высокотравья остаётся ниже по склону. Я решаю пощадить натянутые целый день нервы и поворачиваю вверх…

Через несколько десятков метров, я выхожу в самое начало уходящего вниз, к озеру, распадка. Его ложе только начинает формироваться и пока, едва выделяется на окружающем фоне. Вокруг стоит папоротниковый пихтарник.

Редкий ковёр папоротников не достигает мне и колен. Хороший обзор вокруг!

– Рррррррррррррррррр… – отчётливо слышно тарахтение дизеля, расположенных на равнине Серноводского перешейка, совхозных доек.

И я немного успокаиваюсь. Пихтарник, по которому я шагаю – спелый, толстые стволы пихт меня, конечно, интересуют.

– Пихта, сорок четыре! – через пару минут уже громко говорю я, записывая в дневничок цифры.

Хоть и пологий склон, но подниматься вверх по неровностям леса – не так уж и легко и я, успокаивая дыхание, не спеша бреду от одного, измеренного мною ствола пихты, к другому.

– Так! Пихта, пятьдесят два! – я громко разговариваю, сам с собой, – Здорово!

Уклон совсем небольшой – а, всё ж, сбивается дыхание…

– Эге!..

Первое же слово моего командного, предостерегающего крика обрывается коротким, низким рыком!

– Рруххх!

Оторопело вскинув лицо вверх по склону, я вижу медведя, который вскакивает на гребешке, в низком папоротнике, метрах в тридцати передо мной. Без раздумий, зверь бросается по уходящему вправо, гребешку распадочка. Но, уже через несколько прыжков, вычислив, что я – один, он доворачивает и во весь опор, спускается мне навстречу.

В голове проносится: «Ко мне!».

– Ааааааа! – истошный, животный крик рвётся из моей груди.

Коротким движением руки, я выдёргиваю из ножен тесак. Ужас страха и ярость отчаяния охватывают меня. Окружающий лес перестаёт существовать, только стон тяжёлых прыжков и бурая туша медведя. Широко расставив ноги, выставив перед собой руку с ножом и чуть подавшись вперёд, я жду, не сводя со зверя глаз. А, он – стремительно и молча стелется под уклон, прямо на меня.

– Раздавит! – проносится в голове, – Как дорожный каток!

Медведь торопится и уже в следующую секунду, с бешеным рёвом, наскакивает на меня.

– Рррраааааа!

– Аааааааа! – дико закричав, я прыгаю навстречу налетающей, бурой туше.

В ответ, зверь принимает на каких-нибудь полметра вправо. Гориллоподобно вздыбившись, он, с рёвом, пролетает мимо. В полёте, он разворачивает своё туловище так, что всегда остаётся лицом ко мне. Два мощных маха передними лапами! Правой! Левой!

– Шшухх – шшухх! – в когтях, громко шипит воздух.

Каким-то чудом, я успеваю отдёрнуться назад. Воздух, с шипением рассекается перед самым лицом! Вслед за медведем, я прокручиваюсь на месте, на сто восемьдесят градусов.

– Рррраааааа! – поедая меня глазами и яростно ревя, он неистово тормозит, вперив когти в лесную дернину.

Но инерция столь большого тела безжалостно волочёт зверя под уклон по склону, за толстую берёзу.

– Не оставил! – проносится в голове, – Убьёт!

Наконец, пересилив инерцию, медведь бросает своё тело вперёд! Но, между нами – толстая колонна берёзового ствола. Бешеный прыжок вперёд – и яростно ревущая голова вывешивается в широкую развилку берёзы, на уровне моего лица.

– Рррраааааа!

– Брошусь бежать – будет давить в корнях, как мышь! – холодно просчитывает мозг.

– Ааааааааа! – с диким криком, я прыгаю вперёд, к берёзе и всю свою силу вкладываю в удар.

Рубящий удар моего тесака приходится наискосок, по медвежьему рылу. Я тут же отпрыгиваю обратно. Но! С удивительной быстротой, медведь выворачивается вокруг колонны толстого ствола! И теперь – между нами ничего нет…

Медведь бросается ко мне, я вижу белки его выпученных глаз.

– Ррррааа! Ррррааа! Ррррааа! – он орёт в лицо, бешеными выдохами!

Чуть вздёрнувшись передней частью тела, без замаха, короткими движениями снаружи вовнутрь, он парно бьёт передними лапами. Правой! Левой!

– Шшуххх – шшуххх! – в когтях, громко шипит воздух.

Я уворачиваюсь! Когти мелькают ужасающе близко!

– Паа-шшёллл! – с истеричным криком, я опять рублю тесаком по морде.

Моя, вытянутая вперёд в момент удара, правая рука оказывается в зоне досягаемости медвежьих когтей. Вздёргивание!

– Шшуххх – шшуххх!

Плотный брезент моей штормовки взрывается с лёгкостью папиросной бумаги. Я отскакиваю на шаг. Медведь стремительно наступает! Страшный, низкий рёв: «Рррраааааа!».

– Паа-шшёллл! – надсадно ору я, в медвежьи глаза.

Словно отрезвляясь, медведь отшатывается от человеческого крика в лицо, но уже в следующее мгновение, словно устыдившись показанного страха, он, с ещё большей яростью, бросается вперёд.

– Рррраааааа! – страшный рёв и вздёргивание!

– Паа-шшёллл! – снова, с истошным криком, я рублю по медвежьей морде.

Парный удар передними лапами! Правой! Левой!

– Шшуххх – шшуххх!

Уклоняясь от удара правой лапы, я, как в боксе, «насаживаюсь» на встречный удар левой…

Но и тут! Я дьявольски изворотлив! И меня достают только когти! Снова штормовка, с поразительной лёгкостью, лопается на мне, как мыльный пузырь.

Я не успеваю отскакивать! Медведь надвигается значительно быстрее! Вздёргивание! Яростный, низкий рёв: «Рррраааааа!». Время замедляется… o Теперь уже мельница медвежьих когтей становится для меня второстепенной – весь мир заполняет яростно ревущая, огромная башка медведя! Она видится мне, как надвигающийся на меня огромный, мшистый пень.

– Рррраааааа! – бешеный рёв.

– Шшуххх – шшуххх! – шипит в когтях воздух.

– Паа-шшёллл! – в ужасе, с надрывным криком, я успеваю рубануть по морде ещё раз.

И больше – уже ничего не успеваю. Я скручиваюсь туловищем, снова уворачиваясь от удара правой лапы. И всё-также, неизменно попадаю под встречный удар левой. И теперь, это – уже не когти…

Удар в плечо, как невесомую пушинку, срывает меня с земли. Я ощущаю горизонтальный полёт! Медвежья морда – рядом! Она сопровождает меня в полёте! Рефлекторно расставив руки, я падаю на четвереньки, правым боком к медведю. Припав на передние лапы, медведь тут же хватает пастью локоть ближайшей к нему руки. Словно разряд тока проскакивает по моему телу, и правая рука перестаёт существовать.

– Всё! Конец! Как быстро… – стучит в висках…

Смерть, почему-то, не наступает… Пелена апатии лопается, как мыльный пузырь! В моё сознание врывается яростный медвежий рёв!

– Рррраааааа!

– Нож! – взрывается в моей голове, страшная мысль.

Я, в ужасе, шарю по мелкой лесной осочке вокруг, глазами – и в полутора метрах вижу длинную, белую полосу лезвия! Бросаюсь к ней! Наугад хватанув там, где должна быть рукоять, я вскакиваю навстречу яростному рёву.

– Рррраааааа!

Расставив передние лапы и припав к земле метрах в трёх выше по склону, медведь яростно ревёт, поедая меня бешеными глазами. Его колотит крупная дрожь. Расставив ноги и слегка пригнувшись, выставив вперёд руку с тесаком, я молча жду, готовый подороже отдать свою жизнь…

– Рррраааааа!

Резко оттолкнувшись от земли всеми четырьмя ногами одновременно, медведь прыгает… назад!

– Рррраааааа! Припав к земле и не переставая яростно реветь, медведь сторожит моё движение. Меня сверлят его бешеные глаза. Закаменев в страшном медвежьем рёве, я не шевелюсь, выставив вперёд тесак…

Снова, оттолкнувшись от земли всеми четырьмя ногами одновременно, зверь отпрыгивает назад.

– Рррраааааа!

И опять сторожит меня, надсадно ревя и поедая бешеными глазами…

Третий раз, медведь прыгает назад полупереворотом, через плечо! И на махах, стремительно уходит туда, откуда пришёл. Я стою в прежней позе, сжимая в руке тесак, и смотрю на удаляющуюся бурую, квадратную, медвежью спину. В прыжках, она качается как маятник: вверх – вниз, вверх – вниз, вверх – вниз, вверх – вниз, вверх – вниз…

Всё! Тяжёлые прыжки медведя затихли… Сам я – действую не менее быстро: вгоняю в ножны тесак, сжимаю в кулак и разжимаю кисть правой руки – руку, я не чувствую! Её словно нет! Но пальцы слушаются.

– Значит, не всё плохо! – проносится ободряющая мысль.

Правый рукав быстро набухает тёплой кровью. Я разворачиваюсь и срываюсь в бешеный бег по лесу. Каждое болтание правой руки причиняет тупую боль. Я, на бегу, ловлю эту руку левой рукой и прижимаю к груди, словно куклу. Главное, сейчас – как можно резче разорвать расстояние между нами…

И это мне удаётся! Через несколько десятков метров, пихтарник неожиданно обрывается передо мной крутейшим лесистым склоном высокого борта Серноводского перешейка. Это – обрыв метров тридцать! С наваленными поперёк склона, сучкастыми стволами елей и пихт, с забитым кустарниками пространством между ними. Весь этот бурелом доверху перевит лианами актинидии! Адская смесь!

С ходу, не раздумывая, грандиозным прыжком, я «выстреливаю» себя с обрыва в воздух, над этой баррикадой хлыстов, кустарников, лиан и лопухов. Сейчас, реальность насадиться на белые штыки сучьев – меня не интересует вообще! В три невообразимых прыжка, я «пробиваю» этот склон и оказываюсь на столе равнины перешейка. И бросаюсь бежать дальше.

Тут же, путь мне преграждает ручей! В глубокой, выбитой в болоте, траншее. Я, с ходу, прыгаю через неё…

Через десяток метров по этой болотине – следующий ручей! Этот – пошире первого, его не перепрыгнуть. Длинным прыжком, я, с ходу, влетаю в середину ручья! Каскад брызг – выше головы! Глубина – по пояс. Двумя рывками, я выдёргиваюсь из траншеи этого ручья…

Дальше – болотистая равнина, в белом молоке тумана. Я бегу по кочкам…

Упругий ковёр болота стремительно отнимает силы. Ноги быстро становятся ватными и непослушными.

– Догонит в таком состоянии – в болото вобьёт! – стучит в голове трезвая мысль, и я перехожу на торопливый шаг.

– Ху-ху! Ху-ху! – держу я дыхание, в такт быстрым шагам.

Я часто оглядываюсь через плечо, на свой, отчётливо видный на болотине, след. Меня беспокоит реальность медвежьего преследования. Но, сзади всё спокойно. И я всё дальше ухожу от склона, от леса, на равнину…

Метров через пятьсот, в густом тумане, я выхожу к совхозному стаду. Коровы, широкой россыпью, лениво тянутся по равнине, мне навстречу…

– Фуууу! – глубоко вздыхаю я.

Коровы, одна за другой, цепочками проплывают и слева и справа, мимо меня. Вот, я уже в середине стада! Это меня окончательно успокаивает… Бросаю короткий взгляд на правую руку – кровь, с кончиков пальцев, больше не капает. Это – тоже хорошо…

Вот, впереди, обозначились и совхозные дойки. Два строительных вагончика «на колёсном ходу» стоят на берегу, по другую сторону Серноводки. Но, это – меня не волнует вообще. Совершенно не выбирая брода, я, с ходу, вхожу в загаженную коровьим навозом, илистую речку…

Подхожу к вагончику. Два пастуха открывают дверь навстречу, на метровой высоте железного, арматурного крыльца.

– У вас, чистой воды не найдётся? – интересуюсь я, глядя на них снизу – вверх.

– Е… ес-ть… – удивлённо тянет один, разглядывая меня.

Второй разворачивается в вагончик. Не дожидаясь воды, здесь же, у крыльца вагончика, я снимаю на землю свой ботанический рюкзачок и осторожно стягиваю, через голову, свою штормовку.

– Даа! – хмыкаю я, – Одни лохмотья! Как клоун! То-то, на меня смотрят!

Цельный брезент штормовки прорван по животу длинными, вертикальными прорывами.

– Хм! – недоумённо качаю я головой, – Когда он, мне живот вспорол?! Целых два раза полоснул… Интересно – оба раза, четыре когтя прорывали, а пятый – только оставлял длинный, белый след!

Про правый рукав и говорить нечего – он посечён вдоль, на узкие полоски и в довершение, почти вырван с корнем, со стороны спины.

– Это – когда он меня в плечо ударил, лапой! – оцениваю я, молча.

Капюшон штормовки, на уровне правой щеки, прорван горизонтально, словно несколько раз ножницами прорезан.

– Вот, блин! – матерюсь я, сам с собой, – С самого края! Здесь же – он подрублен, брезент в два слоя!.. По горизонтали! Прорвал, как бумагу! Как так? Ведь, капюшон свободно на плечах лежит, за головой!.. Ещё сантиметр – и лицо порвал бы…

Я, морщась, стаскиваю через голову, свой толстый, синий свитер… И достаю из рюкзачка военные перевязочные пакеты. У меня, их – целых три штуки! Я – предусмотрительный! Я, на такую встречу, рассчитывал…

Один из пастухов, наконец, выходит на высокое крыльцо вагончика, с кружкой воды. Локоть моей правой руки раскрывается кровавой лоханью обширной раны.

– Блин! Клыками засадил! – думаю я, морщась, – Здесь – главная проблема. Да и вообще, этой руке досталось…

Я киваю на свою окровавленную руку и снизу-вверх, прошу пастуха: «Помоги перевязаться, а? Нужно от самого плеча мотать! А левой рукой – мне так неудобно!». Мужчина, на крыльце надо мной, переламывается в поясе, едва сдерживая спазмы и круто повернувшись, бросается обратно, в вагончик!

– Хлоп! – захлопывается дверь.

– Во, блин! – взрываюсь я, – Какие мы все, нежные! Мы крови боимся!

– Блин!.. – кое-как, бурча проклятия себе под нос, я туго перевязываюсь.

Сам. Кое-как натягиваю на себя, эту же одежду. Потому что, другой одежды – у меня просто нет.

Так, дело сделано. Теперь – прошагать пару километров по грунтовой дороге, до кордона на мысе Четверикова…

– О! Саня пришёл! – высыпают в коридор многочисленные обитатели бетонного кордона.

– Что принёс? – весело интересуется Сергей Ольшевский.

– Я? – не понимаю я его, – Ничего.

– А, что на груди держишь?

– А, это… – доходит до меня, – Руку!

– Что? – теперь уже, не понимают меня, – Какую руку?!

– Свою руку! – взрываюсь я, – Собственную! Меня медведь побил… Отлежаться бы…

– Что? – взвивается, оказавшийся на кордоне, главный лесничий Горлач, – Я тебе, блин, покажу Кузькину мать! Я, блин, тебе отлежусь!.. Виктор! До доек его! Там молоковозы в посёлок ходят! В больницу его! Быстро!

…Самосвал ЗИЛ быстро мчит по хорошей грунтовой дороге. На скорости, деревья по её обочинам, сливаются в сплошную зелёную массу. Разговорчивый шофёр всё время, безудержу, о чём-то болтает. Глядя на стремительно стелющуюся под колёса серую ленту дороги, я ухожу в себя, возвращаясь в такое недалёкое прошлое. В голове тяжело ворочаются обрывки мыслей: «Жизнь продолжается… Как страшно я кричал! Никогда не думал, что могу так страшно кричать… С жизнью простился… Не верится, что живой… Не верится… Не верится…».

Я вздрагиваю и широко распахиваю глаза – слабо светит ночная лампа, я лежу на белой койке в коридоре больницы. Передо мной стоит девушка в белом халате. Она держит в руках поднос со шприцами.

– Ти-хо! Нервный! – громким шопотом, командует мне медсестра, – Других – добудиться не могу! А тебя – прикоснись ватным тампоном, так ты вскакиваешь, как подорванный! Время антибиотик колоть.

– А! – обмякаю я и послушно поворачиваюсь на бок…

Перевязка. Доктор – женщина средних лет в белом халате, старается отлепить присохшие к моей руке бинты.

– Отмачивать придётся! – морщится она.

– Вы, только осторожно! – лепечу я, – Вы осторожно! Вы только тихонечко!

– Да?! – нервно взрывается она, – Ты, это, своей медведице скажи!

Через одиннадцать суток меня выписывают из больницы, «на заживление». Я, ведь – молодой и ходячий. Только теперь, я получил доступ к своей лесной одежде, в которой поступил.

– Боже мой! – я трогаю засохшую грязь брезентовых брюк, словно залитый бетоном, не гнущийся от ссохшейся крови, рукав толстого свитера…

– Первым делом, нож! – с трудом, я вытягиваю из ножен заржавевший тесак и с болью разглядываю глубокие зазубрины на его лезвии, – Словно толстую проволоку рубил… Ладно, нож, пошли домой!..

Ночь. Дом. Я один. Я выключаю свет, и комната погружается в темноту. Отбой…

Через пять минут я вздрагиваю и открываю глаза! Застекленев, я лежу и вслушиваюсь в окружающую темноту…

– Фу! – тяжело думаю я, – Крыша едет. Всего боюсь…

– Я боюсь тишины, – понимаю я.

Но я – умный. С дурной головой, я встаю и шагаю в коридор за пустым, цинковым ведром, из-под воды. Я ставлю ведро у своей койки, на его дно я ставлю большой, механический будильник.

– Звок – звок! Звок – звок! Звок – звок! – громко, на всю комнату, тикает будильник.

И я засыпаю. Теперь я сплю с включённым светом…

К нам, в заповедник, прибыли на практику две студентки из МГУ, две Марины. Они – ботаники. Это значит, что своё окончательное «заживление» я буду проходить в лесных условиях. Бортовой грузовик заповедника быстро мчит нас на юг Кунашира. Он должен довезти нас до развилки в кальдеру вулкана Головнина. А, пока – по грунтовой дороге, мы пересекаем низменную равнину Серноводского перешейка. Здесь – массово цветут ирисы! Сливающаяся на скорости в сплошное, синее месиво масса крупных колокольцев ирисов, так восхищает меня!

– Красота какая! Экзотика! Где, такое, увидишь? – я смотрю на это чудо природы с борта мчащегося по дороге ЗИЛа…

К вечеру мы – в кальдере! Мы – это я, две студентки-москвички и наш, заповедниковский медвежатник Перовский. Михаил Дмитриевич – человек бывалый, за его плечами ружьё. Оба эти обстоятельства вызывают во мне чувство уверенности в завтрашнем дне…

Между колеями зарастающей дороги, что пролегает по днищу кальдеры, колосится бамбук!

– Марины! – говорю я студенткам, – К какому семейству относится курильский бамбук?

Марины внимательно рассматривают рыхлые, грубозернистые метёлки бамбука.

– К семейству злаковых!

– Конечно!

– Точно!

– Ну… Смотри – здесь всё как у мятлика! – совещаются между собой, Марины, – Только, гораздо крупнее.

– Грубее, – я бы сказала.

Я улыбаюсь, слушая поток их восклицаний…

Кальдера. Утро. Я просыпаюсь от резкого запаха тухлых яиц!

– Сероводород! Как всегда… – бормочу я, выбираясь из нашей палатки наружу.

– Саша! – окликает меня, снаружи, Перовский, – Девчонки к озеру пошли, умываться! Ты сбегай! Скажи, что водой из озера – чистить зубы нельзя!

– Понятно, Михаил Дмитриевич! – я понимаю важность момента и спешу к озеру, по тропинке в высоком, по плечи, бамбуке.