Kitabı oku: «Капитан и Хранители Души», sayfa 5
Глава 12. Переводчик.
Кейтель кивал одобрительно, но Йодль выражал сомнения (с).
Валентин Пикуль.
Курт и не думал, что его карьерные планы в одночасье так поменяются. Да, он получил, как и настаивал его отец, военное образование, но строить карьеру военного он никогда всерьёз не собирался. Конечно, его дед и отец гордились династией Мюллеров, все они были кадровыми военными, но время меняется, и инженерное дело, по мнению Курта, стало перспективнее. Но одна графа в его личном деле внезапно решила его судьбу за него. Знание иностранных языков – русский.
Столь экзотичным выбором он был обязан своему деду. Дед воевал на Восточном фронте ещё в первую мировую. Попав в плен, он оказался в самом центре России – в Сибири. Там он провёл без малого три года. Курт помнил увлекательное рассказы деда о загадочной стране на востоке, которая так огромна, что для того, чтобы проехать её из конца в конец на поезде, требовался почти месяц. Дед говорил о том, что ценой больших потерь хитрый Канцлер понял, что одолеть в лоб, хоть и не очень сильную на тот момент в военном отношении, но столь огромную страну не под силу даже Германии. Поэтому, он заслал своего шпиона, Ленина, в самое сердце недовольных революционеров. И этот гениальный шпион был настолько удачлив, что сверг русского царя. Курт часто представлял как он, будучи шпионом, по заданию Канцлера проникает во дворец русского царя, а потом, спрятавшись за троном и дождавшись удобного момента, выскакивает и направляет свою шпагу на негодного старикашку и заставляет того признать силу великого Рейха. Хотя нет, слово Рейх появится в его неокрепшей голове попозже.
Кроме ранения и кучи хронических болячек, дед привёз из плена кой-какое знание русского языка. И когда он начинал что-то говорить на этом нелепо звучащем для внука языке, тот смеялся и начинал, пародируя деда говорить, как ему казалось, на русском. Так и началось его изучение русского языка. Потом с началом школы появился учебник, а когда дед умер, Курт начал заниматься в кружке. И преподаватель, сам из русской белой эмиграции, относился к обучению как к самой важной дисциплине школьного курса, говоря, что Россия один из стратегических партнёров Фюрера, придёт время, и Германии понадобятся люди, разбирающиеся в России.
Война грянула для Курта как гром среди ясного неба. Когда встал вопрос о мобилизации, отец через свои связи устроил сына в интендантскую службу, а уже там он попал в подразделение, отвечающее за освоение новых земель Рейха, переводчиком, а по сути, правой рукой командира, тоже, кстати, знакомого отца.
Отец перед своей отправкой на передовую, наставляя, говорил сыну: «Мои друзья говорят, что это просто лёгкая прогулка, Курт. Народ встречает нас, как освободителей от коммунистов. Осенью приглашу тебя праздновать нашу победу в замок русского царя в их столицу, помнишь, ты в детстве мечтал там побывать. Россия – колосс на глиняных ногах и падает под напором нашей военной машины».
Курт, правда, вспомнил вдруг слова деда о больших потерях хитрого Канцлера. И о том, что, несмотря на успехи в свержении власти русского царя, Германия и сама потерпела поражение в той войне и была ввергнута в годы упадка, нищеты, разброда и смуты, Веймарской республики. Но разве великий Фюрер может ошибаться!
«И, кстати сынок, говорят, Фюрер после победоносной войны раздаст имения всем офицерам, так что ты там не только о службе думай, подбери нам что-то стоящее»! Отец не мог и подумать, как скоро он обретёт кусок русской земли, правда, в совместное пользование с друзьями, обещавшими лёгкую прогулку, в их общей могиле на подступах к Москве, где он собирался праздновать победу.
Но в конце июня, догоняя свою часть, стремительно наступающую на Восток, Курт, действительно видел какой сокрушительный удар, нанёс Вермахт. Разбитая техника русской армии, колонны военнопленных, горящие деревни, видимо, использовавшиеся загнанными коммунистами, как укрепления.
Его попутчик, постоянно восхваляя Фюрера и их великую армию, Курт даже удивился, насколько бесхитростно воздействовала военная пропаганда, рассказывал о тактике наступления. Передовые ударные части в этом направлении шли, дробя крупные соединения коммунистов и обходя мелкие очаги сопротивления, оставляя их глубоко в тылу. А их задача была в установлении немецкого порядка и налаживании работы с населением, готовым сотрудничать. Назначались полицаи, устанавливалась детальная информация об очагах сопротивления, и потом отрезанные от основных сил мелкие отряды окружались и уничтожались или брались в плен. Так было до этой чёртовой деревни.
Они уже хотели её объехать, для острастки выпустив пару залпов в дом на окраине, и послав туда группу из дюжины бойцов, как к ним прибежал один из местных жителей и радостно сообщил, что за церковью у леса стоял лагерь красных курсантов, все сплошь дети комиссаров и коммунистов. С наступлением войны стало не до них и их не эвакуировали. Когда немецкие освободители, которых, конечно же, с нетерпением ждал этот самый почитатель немецкого порядка, появились на подступах к деревне, они собрали палатки и ушли в лес, попрятались. Ну и он не мог не проявить свою бдительность и лояльность к новой власти.
Сразу развернули всю группировку в деревню, а дюжину пехотинцев, которых собирались оставить комендатурой, после обеда послали в лес, взять в плен молодых комиссаров. Местный, принёсший эту ценную информацию, тут же был поставлен в деревне главным полицаем. Начало темнеть, а группа всё не возвращалась. Тогда за ними пошёл целый взвод, четыре десятка человек, прихватив с собой проводником новоиспечённого полицая. Через полчаса из леса послышались разрозненные выстрелы беспорядочного боя, но через пару минут всё стихло. По заверению предателя оружия у курсантов практически не было, разве у парочки командиров, поэтому стали ждать группу с победой и пленными. Видимо от первой группы курсанты сумели спрятаться, и те ушли дальше в лес, а вторая нашла беглецов и пленила. Прождали до утра.
Тут рассказчик прервался. Он вспомнил следующее утро, когда над странной для немцев русской заброшенной кирхой появились первые лучи солнца. Они сделали облака кровавыми, как обычно бывает перед закатом. И в это время из леса появился русский предатель.
–Чудом, чудом ушёл, братцы, – бредил он. Бок его был прострелян, правда как потом выяснилось шальной пулей, и он потерял много крови.
–Там лешие, вот вам крест! Прям из-под земли выходили и повсюду. Хорошо, я по флангу шёл, вдоль болотца, да отлучился по нужде, как задницей почувствовал. И когда первый из тех, кого леший прикончил, смог вскрикнуть, чтоб хоть как-то подать знак, половины немчиков-то уже и не было, исчезли просто, как сквозь землю провалились. А кто побежал ещё и в ямы – капканы лешевы попадали, ноги ломали, да на рогатины напарывались кишками. Хорошо, я знаю в болотце там все проходы, отлежался, а как стемнело, оттуда рванул. Да только в сумерках видел я, как повылезали потом, курсантики-то енти, и демонам этим помогали убиенных стаскивать в овраг, да там и первый отряд лежал полностью. А двоих что ещё живы были, курсантик один допрашивал, ну чисто как немец, говорил. Точно говорю нечисто тут. А дьявол, которому он пересказывал-то, чертям своим только головой мотнёт или глазами зыркнет, они уж знают что делать. Сущий дьявол. Я лежал, мхом накрылся, и не дышал вовсе, только это меня и спасло.
Ну, ему конечно не поверили. А другие в селе ещё и сказали, мол, русский герой такой был, Иван то ли Зузан, то ли Сусан, заводил врагов на погибель в лес. Допросили предателя этого с пристрастием, и повесили, другим чтоб неповадно было.
Но рисковать не стали и вызвали на подкрепление ребят из полка "Бранденбург". Лесок хоть не особо большой, но окружить полностью наверняка не удалось. Видать, ушла большая часть этих егерей, наверняка, их там не меньше пары сотен было. Иначе объяснить, что происходило дальше, невозможно.
Подогнали к лесу четыре танка, для прикрытия подхода пехоты, да только оказалось, что прикрывать надо было сами танки. Как потом выяснилось, у оборонявшихся была противотанковая винтовка, а может, и не одна, экспериментальная, наверно, до этого не сталкивались с такой угрозой наши. Хотя копия нашей, времён Первой Мировой, но усовершенствованная и переделана под советский 12,7 мм патрон. Пробивала танк чуть ли не в два борта. Кроме того применяли они ещё связки из гранат. Гранаты пехотные и от одной танку бы ничего и не было, но эти русские связывали их проволокой по пять штук, при этом четыре из них оказывались повёрнутыми рукоятками в одну, а пятая – средняя, в противоположную сторону. А подобраться к танкам им удавалось по лазам, ну чистой воды лисьи норы.
Кроме этого, один танк подожгли бутылкой с зажигательной смесью. Танкисты, бывшие на подавлении восстания в Испании, говорили о подобной тактике, но там их поджигали фитилём, а тут была применена жидкость с основой из фосфора, самовоспламеняющаяся. Да и не кидали они их, а стреляли бутылками из винтовки помощью деревянного пыжа и холостого патрона, метров со ста даже наверно. Попала одна такая на двигательный отсек танка, и горящая жидкость затекла внутрь, начался пожар. Экипаж выскочил горящими факелами. Бегущие им на помощь падали замертво. Потом оказалось, два подлых русских снайпера сидели в кроне деревьев, как в гнезде, русские прозвали это «кукушкой». Их раскрыли уже в сумерках, когда в темной кроне, наконец, стали различимы вспышки выстрелов. Даже мёртвыми они не упали, привязаны намертво были. Потом наши прикинули, они по двое суток были на дереве, уму непостижимо.
Это сейчас, когда мы смогли осмотреть и понять все эти их хитрости, стало понятным хоть немного, что происходило, а тогда многим, уж точно тем, кто был здесь с начала этой истории, казалось, что, и вправду, сам дьявол скрывался в этом лесу.
Ясно было, что готовились они к нашему приходу и готовились тщательно, видать не всех врасплох война застала. Блиндажи скрытные, лазы подземные, схроны с оружием, да ловушки. А когда накрыли их шквальным огнём подтянутой артиллерии, и с воздуха даже отбомбили, да зашли тремя сотнями, то дрались они до последнего, и о капитуляции слов не было, сущие черти. В плен взяли максимум дюжину, тех, кто контужен был, да без оружия совсем, и то пацанов. Заперли их в церкви у той деревни.
Доложили наверх, а там не поверили, сказали, если бы это правда была то, что рассказывают, стояли бы мы сейчас в десяти километрах от границы, и не факт что не по нашу сторону. Потому едет за вами следом штандартенфюрер из Оперативного штаба «Валли», разбираться, что да как. Будет самолично пленных допрашивать, так что вам повезло, первое задание и сразу такая возможность показать себя перед высшим руководством.
Глава 13. Однофамильцы.
Что в имени тебе моем? Оно умрёт, как шум печальный (с).
Александр Пушкин.
Ивану никогда особо не нравилось его имя. Интеллигентная семья, потомственные военные и учителя, а имя, как ему казалось, крестьянское. Опять же фамилия, от предков с немецкими корнями, приехавших в Россию на службу ещё при Екатерине, не очень-то сочетается. Да ещё и мама, вслед за бабушкой, со своим «Ванятка». Ладно бы девчонка, Анютка, Машутка, да еще максимум в саду, а тут до самого конца школы. Иван уже и обижался и ругался, всё одно, бывало поназывают в отместку Иван Владимировичем пару недель и опять за своё. Отец, как и дед, был офицером и дома бывал редко. Иваново раннее детство проездили они по гарнизонам, а когда бабушка осталась одна, отец определил семью к ней в Москву. Надеялся и сам осесть где-нибудь на службе в златоглавой, но не тут-то было, Родине он был нужнее на границе, а точнее за её пределами.
После окончания школы даже вопроса не стояло, Иван поступил в военное училище. Бабушка, правда, причитала, «Куда всё наших мужиков-то всех повоевать тянет, ни жизни, ни семьи толком!» – но недолго, больше для порядка. Да ещё отправляя в лагерь, на курс молодого бойца, уговорила Ивана крестик дедовский надеть, тот, мол, его всю службу проносил, почитал наравне с Георгиевским. Крестик этот только деда живым к ней и вернул, добавила. Да по великому секрету сказала, что втайне от мужиков наших покрестили они с матерью Ивана в церкви в деревне у прабабки его покойной.
“Ты понятно дело, внучок, в бога-то не веришь, да только есть он, обратиться к нему в трудную годину не зазорно никому”, – напутствовала бабуля.
А потом в лагере начальной подготовки, когда война началась, а с эвакуацией затянулось, пришла к ним с села женщина. Вера сказала, зовут её, но вроде, с политруком они знакомы, он к ней в гости ходил, когда мы в деревню прибыли. Сказала, немцы уже на подходе, взяли Минск, Львов, а под Белостоком наших войск в окружение много. Поберегитесь, спрячьтесь, а то всякая гнида голову начала подымать, не ровен час злобу свою на мальчишках, так она курсантов называла, выместят.
Политрук, конечно, её отругал, сказал, чтобы панику не разводила перед будущими офицерами Красной армии. Где ж это видано, чтобы немцы так быстро, словно беспрепятственно, прошли через границу Родины нашей и досюда.
Однако вечером пришёл из лесу к политруку какой-то военный, знакомый его вроде как. Пацаны весь день шептались о таинственных лесных военных, которые в первую же ночь повязали часовых и командира их, и только Петрович им не по зубам оказался.
О Тимофее Петровиче, их политруке, отец ему рассказывал. Сказал легенда он и что служил отец под его командованием, ещё у Чапаева в дивизии, за разведку отвечал. Ваня, совсем недавно бегавший в кино на Чапая смотреть, ждал с нетерпением удобного момента, чтобы расспросить Петровича о его легендарном комдиве. Но с началом войны тот словно осунулся и обычная его разговорчивость в присутствии пацанов испарилась.
С лесным же гостем они долго и оживлённо, что-то обсуждали, а когда тот ушёл Политрук всех построил. Сказал, что его сослуживец имел связь с командованием и получил информацию, что немцы благодаря своему вероломному нападению без объявления войны, действительно имели временный успех в наступательных действиях на нашем направлении. Возможно, это просто тактика нашего командования, растянуть их обозы и потом нанести ответный сокрушительный удар. И нам выпала такая возможность присоединится к соединению, цель которого укрыться, а пропустив передовые ударные части врага, развернуть диверсионную деятельность в его тылу. Поэтому нам следует свернуть лагерь и проследовать в лес для разворачивания уже скрытного убежища.
Когда они начали сворачиваться, вновь пришла эта женщина из деревни – Вера. Она подошла к Петровичу и, поблагодарив за проявленное благоразумие, начала что-то обсуждать с ним про церковь, что стояла заброшенная рядом. Пацаны даже бегали на разведку туда, но видать давно её забросили, и в разграблении не стеснялись, остались голые стены, даже полы разобрали, и стекла с окон повынимали. Хотя когда-то та была, наверное, для такой деревни незаслуженно богатым строением.
Вера рассказала, что со времён Куликовской битвы воины со всей округи принимали благословение перед походом на ворогов в этой церкви, и она хотела бы их тоже благословить в ней. Ещё она сказала, что война эта объявлена священной самим Сталиным, а значит даже он всех святых в помощь, в столь трудный час, призвать решился.
–Ты что, Верка, белены объелась!? Мы солдаты Красной Армии, а ты эти сказки деревенские… – начал, было, Петрович, но его знакомый из леса, прервал его.
–Погоди Петрович, я скажу тебе, из того что я видел за последнее время, дьявол, как по мне, так точно существует. А из того что я предполагаю, так в этой войне нам понадобится любая помощь. Бог не выдаст, свинья не съест, народная же поговорка. Были и на Чудском озере, и на Куликовском поле, и монахи и знамена, русские с ликами божьими. Давай, под мою ответственность, кто захочет с твоих, а я думаю и мои, пусть не все, но сходят.
Так и получилось, собралось десятка полтора к Вере на благословение. Иван не был никогда на службе в церквях, да и Вера походу не претендовала на роль священнослужителя. Да и не слышал он её повествования почти, потому как только вошёл он в эти стены, и словно проснулось в нём что-то, понял вдруг, что забыл о чём-то важном и вот только теперь понял, что забыл, а что именно никак вспомнить не может, как наваждение.
Крелин же преследовал ещё другую цель и, воспользовавшись своим умением растворяться и исчезать в толпе, отделился и решил исследовать купол церкви на предмет возможности использования как наблюдательного пункта, а может и огневой точки, если вдруг придётся вступить в прямое боестолкновение. Хотя, конечно, очень бы не хотелось, ведь действуя по намеченному плану скрытной боевой деятельности, они бы нанесли гораздо больший урон врагу. Взбираясь по остаткам даже не лестницы, а остаткам креплений от неё в стене, он отмечал про себя толщину стен и фундаментальность постройки. Эх, побольше времени бы, да помощнее оружие, тут бы настоящую крепость можно соорудить было. Умели раньше строить. Добравшись до верха, он уже взялся за край одного из четырёх окон в барабане свода, чтобы подтянувшись на карнизе посмотреть наружу, как его словно молнией ударило.
Василий и раньше знал, что есть в нём какая-то особая сила и чутьё. Никогда и ни с кем он не делился этой своей тайной. Сколько раз он благодаря этой своей чуйке выбирался из, казалось бы, безнадёжных ситуаций, из засад и от облав уходил. Даже когда тот казацкий рейд, полковника Бородина, пришёл за Чапаевым в Лбищенск, отвела удача смертушку, что приняли там сотни его однополчан, от него. Сумел он выбраться из той сечи. Жалел только, что был далеко от комдива, не смог тому помочь.
И тут пришло к нему видение, так что его как будто вывернуло. Он даже подумал, что не заметил, как упал и разбился и даже застыл в ожидании, что вот-вот сейчас очнётся на полу. Но помутнение в глазах прошло, а он всё ещё был в проёме окна. Только вот неслись в его голове какие-то образы, то ли угрозы, то ли знамения. И такая тоска накатила, и вдруг понял он, не очередное это его задание, а самая что ни на есть главная битва его жизни. И здесь именно суждено либо устоять, либо полечь ему, и отмахнуться от этого наваждения не было сил, куда делось его железное самообладание, словно подменили его. А ещё стала ему неприемлемой мысль об использовании церкви в бою, словно именно её он должен здесь отстоять и не уступить немцам.
И Иван обратно в лагерь шёл позади всех, всё не мог отогнать желание оглянуться, словно провожал его кто-то.
В сумерках они перебрались в лес, а там к нему подошёл тот самый знакомый Петровича из леса, сказал, что знает отца, и что предстоит им непростая работёнка, и чтоб Ваня держался его.
Потом всё пошло не так, как задумывалось. Видимо, в результате предательства немцам стало известно, что мы здесь в лесу, и они конечно начали нас искать. И началось то, чего в нашем мире восемнадцатилетнему курсанту, только окончившему первый курс училища, и видеть-то не положено, не то, что принимать участие.
Первая группа немцев шла, нагло напевая песенки и крича курсантам призывы быстрее сдаваться, чтобы не продлевать свои мучения, если они начнут сердиться. Всё кончилось действительно быстро. Василий, к которому Иван был прикреплён как к наставнику, и как оказалось старый знакомый отца, неправдоподобно точно прокричал филином. А следующее, что видел онемевший от страшной картины Иван, это как Василий не-то кувырком, не-то змеёй по-пластунски, оказался за спиной у немца, и его финка заработала, как игла бабушкиной швейной машинки.
Когда Василий потом поучал Ивана, тот пытался и не мог посчитать в уме сколько же раз нож вошёл в немца. А в глазах всё стояла картинка, как ещё дёргается в конвульсиях тело, получая следующий удар, а Василий уже осматривается по сторонам, готовый ринуться на новую жертву. На пояснении, что воткнутый нож ничего не решает, нужно ещё резко развернуть рукояткой нож и вынуть, чтобы дать крови новое русло, тогда давление упадёт и человек теряет силу и сознание, Ивана чуть не стошнило, и Василий понял, что перегнул. Он сказал: «Это понятно, что дико тебе видеть такое пока, но поверь, когда увидишь, как твои друзья гибнут, да каким изувером в своей ярости может стать враг против тебя идущий, никакой жалости в тебе не будет. Мы их не звали к себе. В гражданскую тяжелее было, там брат на брата, отец на сына, бывало, и каждый за Родину, шли.»
Сказать, что Иван выжил в последовавшей в следующие дни бойне чудом, мало. Иван всю войну не мог даже толком вспомнить события тех дней. Помнил, как раздавали курсантам оружие, захваченное у этих и последующих немцев, как резко повзрослели его друзья, как Василий в одной из передышек взял его крепко за шею сказал: «Ты, Ваня, должен выжить! Бейся как лютый волк, но если увидишь, всё, кончено наше дело, как хочешь, правдами и неправдами выживи, ускользни. Нет подвига в глупой смерти! Это мне не будет прощения, ни перед отцом твоим, ни перед Родиной, если мы и рубеж сдадим, и тебя я не вытащу. Выживи, слышишь, это приказ, выживи и расскажи, как мы здесь умирали!»
А потом контуженный, то ли от снаряда, то ли от бомбы, Иван, видел как Василий, израненный и окровавленный, практически на одной ноге, накинул на себя разбитую вражескую каску и изорванный китель с фашистскими знаками отличия, шатаясь и дико крича «Найн, найн! Хелфен Зи мир!», к появившимся немцам. Как те кинулись подхватить его, и как рванула последняя остававшаяся трофейная граната, разрывая Василия и ближайших к нему врагов.
А потом тьма контузии.
