Kitabı oku: «Две стороны. Часть 3. Чечня», sayfa 2
Танюша
Прошло пару дней. Стояла теплая осень, днем еще жарко, ночи стали гораздо прохладней. Вот и сейчас, укрывшись от жары под тенью корявой яблони, Щербаков от скуки выводил на куске картона красивыми буквами "Private property. For tank № 157 only". Табличку он решил прикрутить на сетку рабицу позади своего танка.
– Вместо того чтобы заниматься личным составом, Вы, товарищ лейтенант, херней какой-то занимаетесь, – лейтенант Абдулов неожиданно появился из-за борта танка.
Сашка вскочил, пряча картонку за спиной и судорожно соображая, что сказать в оправдание, но в голове роилась какая-то каша из "отмазок", и ни одна из них не годилась для ответа.
– Ладно, расслабься. Дай глянуть.
Щербаков протянул недоделанный до конца "шедевр".
– Красиво пишешь. А большими буквами краской написать сможешь? – командир роты посмотрел на Щербакова.
– Думаю, что смогу. А что написать-то? – заинтересовался Александр, почуяв возможнось убить надоевшую скуку.
– Нужно написать с двух бортов моего танка "Танюша". Краска белая у меня есть, вот только кисточек нет.
– Да кисточку я смастерю, – с готовностью сказал Сашка, – а почему именно Танюша?
– Жену мою зовут Татьяна, а "Танюша" по аналогии с "Катюшей".
– Это типа как в Великую Отечественную войну "Катюши" были? – улыбнулся Щербаков.
– Вот-вот. Только "Катюши" по фашистам стреляли, а "Танюша" – по боевикам. Но, надеюсь, до этого не дойдет. Пойдем, – и Абдулов зашагал в сторону своего танка.
Кисточки Щербаков сделал из обломков веток, на концах обернув их тканью. Долго примеривался, где написать и какой величины рисовать буквы. Наконец, определившись, что буква в высоту будет две коробки КДЗ, он сначала гвоздем нацарапал на заранее отмытом солдатами борту заглавными буквами ТАНЮША, а затем аккуратно стал обводить их краской. Через несколько часов с обеих сторон танка красовались белые буквы имени жены командира первой танковой роты.
«Надо бы и мне что-нибудь написать, краски еще немного осталось», – подумал Щербаков, сжимая в руках стеклянную литровую банку с остатками краски, отданную Александру довольным его работой Абдуловым. После мучительных размышлений лейтенант решил вывести на большой фаре-луне название села Карамахи на арабском. Порывшись в деревянном ящике, прикрученном к командирскому ЗИПу проволокой, он вытащил из сумки бережно завернутый Коран, подаренный ему в Карамахах бойцами спецподразделения на День Танкиста. На внутренней стороне обложки спецназовец Тарас на арабском написал названия селений, где совсем недавно проходили бои – Карамахи, Чабанмахи и Кадар.
Отмыв круглый щиток, закрывающий стекло фары-луны, Александр старательно вывел простым карандашом замысловатую арабскую вязь, обозначающую название Карамахи, и затем обвел её белой краской. Полюбовавшись своим произведением, он заключил надпись в белый круг по краю щитка и, удовлетворенный работой, прикрутил его на место: «Ну вот, так красивее будет».
Новощедринская. На арыках
Утром после завтрака поступил приказ собраться в колонну и готовиться к выдвижению. Батальон засуетился, разбирая установленные несколько дней назад палатки и распихивая своё имущество по грузовикам и БТРам. Скрывшись за песчаными холмами, укатил на разведку БРДМ разведвзвода. К обеду команда выдвигаться.
Колонна двинулась на юг, покидая Артезиан с его запущенным садом и прозрачным источником. Техника опять пробиралась среди песчаных барханов, постепенно сменившихся полями, в большинстве своем заброшенными, заросшими высокой травой. То и дело на пути стали попадаться арыки, частью сухие, покрытые по бетонным краям высохшей тиной. Показался неширокий канал с журчащей водой и соединявшим его берега маленьким железобетонным мостом. Миновав его, колонна остановилась в давно не паханном поле среди засохших сорняков, вымахавших по пояс. В командирский прицел между стволов деревьев угадывались крыши какого-то селения, левее темнела роща с еще зелеными ветвями. В сторону села уехала разведка.
Через час разведчики вернулись и колонна, не заходя в село, двинулась в сторону верхушек зеленеющей рощи. Совсем скоро батальон остановился на берегу небольшого канала с берегами, выложенными бетонными плитами, меж них кое-где пробивались пучки высохшей травы. От канала в обе стороны отходили ветви арыков. Танку Щербакова было приказано занять позицию рядом с большим раскидистым дубом, в углу изгибающегося буквой L арыка, поросшего по берегам высокими деревьями, кустарником и сухими камышами.
Метрах в ста от 157-го, также у арыка, занял позицию 158-й танк, между танками расположилось мотострелковое отделение. На берегу другого арыка, невидимый за густым камышом, стоял 172-й танк третьего щербаковского взвода. Танки командира роты, первого танкового взвода и вернувшегося второго расположились на берегу канала с перекинутым через него в стороне подвесным железным мостом. Грунтовая дорога через мост вела в направлении крыш селения, прятавшихся за начавшей желтеть зеленью деревьев. К вечеру второй мотострелковый батальон и приданная ему первая танковая рота, окопавшись, заняли оборону на окраине станицы Новощедринская.
Отвал для самоокапывания на 157-м был оторван еще в горах Дагестана "умелыми" действиями капитана Пермякова, поэтому окоп для него отрыл танк № 172, под управлением недовольного механика-водителя Марченко – ему еще предстояло вырыть окоп для своего танка. Наконец 172-й укатил в сторону своего расположения, где уже что-то жарили на костре остальные члены его экипажа – сержанты Гирин и Стеценко.
Обухов загнал танк в пахнувший свежевырытой землей окоп и заглушил двигатель. Справа над башней нависали ветви начавшего желтеть дуба, по левую сторону далеко вперед тянулась густая чаща камыша, которым густо поросли берега арыка. Сзади тоже высились его высокие желто-зеленые стебли, а впереди заросшее сорняками поле с чернеющей вдали лесополосой. Пока Щербаков рисовал карточку огня танка, то и дело приникая к командирскому прицелу, Кравченко и Обухов развели костер и принялись разогревать осточертевшие всем консервы сухпая.
Когда почти стемнело, Щербакова вызвали на собрание командиров взводов танковой роты. Лейтенант Абдулов "нарезал" задач на следующий день, в том числе приказал осушить наружные баки – перелить из них солярку во внутренние, вырыть окоп для дополнительного сектора обстрела, почистить оружие. Дежурного по караулу назначать не стали – приказ: «каждому экипажу самостоятельно дежурить на своей позиции».
«На "мабуту" надежды нет. – сказал лейтенант Абдулов про пехоту. – Эти обезьяны спят на постах постоянно, поэтому охрану осуществлять силами экипажа и командирам взводов самостоятельно проверять свои танки. Пароль на сегодня по батальону "восемь"».
Собрание закончилось. Лейтенанты еще чуть поговорили, в основном о завтрашних делах. Абдулов рассказал, как ходил с командиром 4 МСР Димой Кушнировичем и контрактником из разведвзвода в Новощедринскую за сигаретами и что в селе не очень-то дружелюбно настроены – сигареты продавать отказались. Продавец чеченец демонстративно собрал разложенные на лотке сигаретные пачки, посоветовав купить сигареты "у себя в расии, вася" и "вабще чо приэхали, кто вас звал".
К своему танку Александр возвращался в полной темноте, спотыкаясь о невидимые кочки и коряги, периодически отвечая на окрики часовых.
– Стой, три! – раздавалось в ночи.
– Пять, – отвечал Щербаков, мысленно сложив 3 и 5, чтобы получить пароль 8, и продолжал брести в сторону, где прятался в окопе 157-й.
На ужин остывшая рисовая каша с тушенкой и кисловатый отвар из ягод терна, в изобилии растущих по берегам арыка.
Щербаков, не надеясь на Обухова с Кравченко, решил первым заступить на дежурство, хотя, как офицер, имел полное право этого не делать. «Простою, сколько смогу, – подумал Александр, – а потом разбужу кого-нибудь дальше стоять».
Ночи стали прохладные, а тут еще новая напасть – огромные комары, полчищами вьющиеся над арыком. Чтобы хоть как-то спастись от жалящих насекомых, лейтенант застегнул все пуговицы на камуфляже, поднял воротник, надел на голову шерстяную камуфлированную маску с узкой прорезью для глаз, закрыв шею. В завершении он раскатал не по размеру длинные рукава, полностью спрятав туда руки и, наполовину высунувшись из командирского люка, стал вглядываться в кромешную темноту. На едкий дым дешевых сигарет, выданных днем по пачке на человека, комары никак не реагировали. Сзади на трансмиссии, не обращая внимания на жалящих паразитов, храпели наводчик и механик-водитель.
Периодически Сашка нырял в люк, включал прибор наблюдения командира ТКН-3Б и пытался что-нибудь рассмотреть в черно-зеленом мельтешении. Под утро Щербаков с трудом разбудил на дежурство наводчика Кравченко. Тот нехотя перелез с теплой трансмиссии в свой люк. Выкурив очередную вонючую сигарету, Щербаков завернулся в расстеленный на трансмиссии спальник и сразу заснул, не снимая маски с лица. Убедившись, что командир спит, Кравченко поудобней устроился на своём узком сиденье и тоже продолжил прерванный сон.
Наступил очередной день службы. До обеда переливали остатки топлива из наружных баков во внутренние, затем Марченко отрыл запасной окоп для щербаковского танка. Подошло время обеда.
Зампотыл Газарян где-то раздобыл картошки, а может, она и была, да кто же её готовить будет во время марша? В обед её стали раздавать по подразделениям. Олег Кравченко притащил с хозвзвода сетку с мелкой, не первой свежести картошкой и газетный кулек с сахаром.
– Давайте что-нибудь приготовим. – предложил он. – Картошку пожарить можно, а то от этого сухпая тошнит уже.
– А на чем ты жарить будешь? – спросил его Щербаков. – Сковородки-то нет.
– У нас в ЗИПе шесть цинков с патронами 5,45 лежит. Мы уже почти два месяца тут, а только один открыли. Можно в цинке приготовить, – ответил наводчик.
Крышку цинкового ящика отрезали большим кухонным ножом, завалявшимся в ЗИПе механика, патронами дополнили магазины, а оставшиеся высыпали в арык, "чтобы врагам не досталось". В то, что патроны в дальнейшем могут понадобиться, никто не верил, а учет боеприпасов никем не вёлся. На разведенном костре долго обжигали защитно-зеленую краску с ящика, соскабливая обгоревшие чешуйки ножом. Наконец "сковородка" готова. Обухов за это время начистил картошки. Масла взять негде – вместо него в "сковородку" вывалили две банки тушенки с большими кусками белого жира, сверху наложили картошки, от души посыпанной крупной солью. Через некоторое время жаренная картошка с тушенкой была готова. Обжигаясь, экипаж ел её прямо из цинкового ящика, закусывая черствым хлебом. Еще никогда еда не казалась Щербакову такой вкусной. Цинк быстро опустел, дочиста выскобленный алюминиевыми ложками. Завершил этот великолепный обед отвар из терна с сахаром. После обеда чистка оружия и бесцельное сидение на башне в ожидании вечера и мыслями «когда же домой?».
Так прошло несколько дней. На обед Кравченко с Обуховым что-нибудь готовили из картошки – жарили или варили в том же цинке, из брикета гороха и тушенки делали "суп", пока картошка не кончилась. Вновь перешли на сухпай. Несколько раз Абдулов устраивал занятия по ТТХ Т-72Б, а также учебный "пожар в танке", когда по команде экипаж на время должен с оружием покинуть танк и отползти от него на определенное расстояние. Наравне с солдатами Абдулов гонял и командира взвода Щербакова. Больше всего Сашку злило, что командир второго взвода Вадим Круглов в этой экзекуции не участвовал, и такое неравное отношение Абдулова к командирам взводов очень расстраивало Щербакова.
Слухи о скором возвращении домой приутихли, сменившись тревожными вестями. На офицерских собраниях "замполитом" Сергеевым доводились скупые боевые сводки. Федеральные и внутренние войска начали вступать в открытые столкновения с бандформированиями, неся потери. Первые "двухсотые" отправились в цинковых гробах на родину, где их живыми ждали родные и близкие, "трехсотые", которым повезло чуть больше, разлетались в "вертушках" по госпиталям. Пару дней назад, 4 октября, при штурме станицы Червленой погибли пятнадцать солдат, около тридцати были ранены. А до Червленой по прямой отсюда всего 17 километров.
Батальон находился в постоянной боевой готовности. Командир батальона отдал приказ – наблюдатели на каждом танке, в каждом подразделении должны дежурить круглосуточно. По ночам Щербаков по-прежнему вёл наблюдение, не доверяя экипажу. Порой в ночи сквозь стрекот сверчков и монотонное гудение комариных полчищ едва слышно угадывались не то далекий грохот снарядов, не то гул грома. К утру лейтенант, закусанный комарами и одуревший от бессонной ночи и десятка выкуренных дешевых сигарет, будил Обухова или Кравченко и отключался, заснув, сидя на своём узком командирском сиденье с вытянутыми на НСВТ ногами.
Раннее утро – самое опасное для нападения время, но большинство часовых батальона со второй половины ночи начинали клевать носом и засыпать, даже не сдав дежурство. Почти всегда сразу после начала заступления на пост Обух с наводчиком тоже укладывались поудобнее, чтобы проспать до утра. Многие солдаты до сих пор не понимали, что мирное время давно кончилось и 2 МСБ находится на войне. Но батальону пока везло – на него никто не нападал в утренних сумерках, и в боевых действиях он не участвовал.
Через несколько дней весть о событиях в Червленой дошла до батальона. На офицерском собрании капитан Сергеев рассказал о штурме станицы 4 октября, о трех десятках раненых, о погибших солдатах, расстреляных из снайперской винтовки. В захлебнувшейся атаке они залегли, прячась в высокой траве, но армейские каски, блестевшие в восходящем солнце, служили отличным ориентиром для чеченского снайпера. Пятнадцать парней больше не смогли поднять головы от залитой кровью земли.
Командир батальона в очередной раз объявил полную боевую готовность. Доведено, что красная ракета – команда к бою, определены основные и запасные частоты для связи. После собрания майор Шугалов приказал всем подразделениям, имеющим каски, обшить их камуфлированной тканью. Каждый выходил из положения, как мог. В ход пошли старые "комки", латки с локтей и колен, обрывки брезента – всё, чтобы каска не блестела на солнце. У танкистов касок не имелось, но командир роты как следует приказал замаскировать танки ветками и камышом. Экипажи, устав от безделья, занялись маскировкой с большим энтузиазмом, так что к вечеру танки можно было разглядеть только с близкого расстояния.
Вечером 8 октября Щербаков заступил на дежурство. Впереди в сумерках темнели далекие деревья лесополосы, сзади и слева шелестел камыш над арыком, на трансмиссии слышался храп механика и наводчика.
«Когда же всё это кончится? – тревожные мысли копошились в давно не мытой голове лейтенанта. – Говорили на пару месяцев в Дагестан, а тут уже больше трех и такой поворот», – он закурил очередную "Приму". Тянулись минуты, перетекавшие в часы. В небе сквозь рваные облака просвечивал тонкий серпик убывающей луны. Комаров стало меньше, поэтому спать хотелось сильнее обычного, да и бессонные ночи давали о себе знать. Почти провалившись в сон, Щербаков услышал в стороне штаба батальона звук выстрела, затем прозвучала автоматная очередь, в небо взвились огоньки трассеров, и за ними взлетела сигнальная ракета, осветив окрестности малиново-красным цветом. В груди что-то ёкнуло: «Красная ракета!»
«К бою! – заорал лейтенант, совершенно очнувшись от сна и глядя, как догорает падавшая за арыки красная звезда. В стороне загрохотал танковый двигатель, за ним еще один. Щербаков спрыгнул на трансмиссию: – К бою! – он с силой ударил ногой в бок завернутого в спальник и сладко спавшего механика, сдернув второй спальник с наводчика, он схватил за шиворот открывшего глаза Кравченко. – Олег, просыпайся, бля! Команда к бою!»
Обухов, спотыкаясь в темноте, кинулся к своему люку, Кравченко запрыгнул в свой. Сашка забрался на своё место командира, захлопнув за собой крышку люка. Сердце бешено колотилось, а живот предательски скрутило. В этот момент танк загрохотал дизелем, выкинув в ночное небо столб сизого дыма. Натянув шлемофон, Щербаков щелкнул тумблером радиостанции.
– Тридцатый, приём! – сразу услышал он в наушниках злой голос Абдулова.
– На приёме тридцатый, – ответил лейтенант.
– Почему на связь не выходишь? Где Прокат 31? Почему не отвечает? Команда к бою!
– На приёме Прокат 31, – прорвался голос командира 158 танка сержанта Акунина.
– Всем наблюдать! В случае обнаружения противника немедленно доложить мне. Как поняли? Приём! – голос командира роты в шипении радиопомех.
– Понял тебя, ноль первый. На приёме десятый, – донеслось из наушников.
– Ноль первый, понял тебя, – невозмутимый голос Вадима Круглова. – На приёме двадцатый.
– Понял тебя, ноль первый. Прокат тридцать на приёме, – Щербаков, вертя командирской башенкой, вглядывался в мельтешащий зеленью прибор ночного виденья. Слева схватился за "чебурашку" и прилип к прицелу наводчик Кравченко. В ночнике угадывались контуры лесополосы, слева светлела стена камыша. Вдали показывались и исчезали какие-то черные точки. Что это – противник или помехи прибора? Живот крутило всё больше. Неужели началось? Вот оно! Что делать? Руки предательски дрожали.
«Альбатрос, Альбатрос! – зазвучал в наушниках циркулярный позывной для всех подразделений батальона. – Наблюдать в сторону противника!»
За грохотом дизеля ничего не слышно, стрелял ли кто снаружи – неизвестно.
– Товарищ лейтенант, двигатель греется, – через какое-то количество томительных минут по внутренней связи сообщил Обухов.
– Почему греется? – лейтенант сильнее прижал ларингофоны к горлу.
– Не знаю. – прокричал механик, – Может, двигатель заглушить? А то вдруг клинанёт!
– Погоди, – слабая надежда мелькнула в голове Сашки. Он повернул ручку люка и чуть приоткрыл его, выглянув в кромешную тьму. Страх, что какой-нибудь боевик сидит на башне с ножом, мешал Щербакову вылезти наружу. Лейтенант нащупал в темноте автомат, передернул затвор, предварительно сняв с предохранителя. Просунув ствол автомата в узкую прорезь люка, он резко откинул его крышку и выглянул наружу. На башне никого не было, а на трансмиссии лежали два развернутых спальника, не давая как следует охлаждаться разгоряченному двигателю. Сашка, спрыгнув на пышущую жаром трансмиссию, скинул спальники на остывшую землю и снова нырнул в люк, захлопнув его за собой.
– Обух, глянь температуру! – прижав ларингофоны, крикнул Щербаков.
– Падает, товарищнант! – обрадовано сообщил механик. – Уже почти нормально!
Танк тарахтел двигателем, в ночнике по-прежнему только мельтешение точек. Щербакову постоянно чудилось какое-то движение в районе лесополосы, начавшей затягиваться зеленым туманом, но ближе всё так же виднелся пустой кусок луга и качающиеся в легком ветерке камыши. Прошли еще томительных полчаса. В наушниках вновь раздался голос лейтенанта Абдулова: «Всем "Прокатам" заглушить двигатели! Наблюдать в сторону противника. Быть постоянно на связи. Как поняли? Прием!»
Командиры танков поочередно докладывали о том, что двигатели заглушены и экипажи на связи. Танк № 157 тоже замолчал. Щербаков вылез из люка в начинавшую светлеть на востоке темень, осторожно положил автомат рядом на командирский ЗИП. Вытащив дрожащими пальцами сигарету из помятой красной пачки и закурив, он стал вглядываться в белесые волны тумана, едва различавшиеся в холодных утренних сумерках. Огонёк сигареты Сашка прятал в кулаке, укрываясь за откинутым люком. Вокруг стояла глухая тишина, даже обычного пенья птиц не слышно. Из своего люка, поёжившись, выглянул Кравченко: – Что, отбой воздушной тревоги? – попытался пошутить он.
– Ты давай вперед смотри и по сторонам тоже, – одернул его Щербаков. – Спите на постах, никакой надежды на вас нет!
– Да я не сплю, – не особо отпираясь ответил наводчик, – я наблюдаю, – и он тоже уставился в белую стену тумана.
– Вот и наблюдай. Разбудишь, если что, – лейтенант скрылся в люке, прикрыв его за собой. Из-за нервного напряжения очень тянуло в сон, и Щербаков почти сразу вырубился. За ним заснул и Кравченко, примостившись на разогретой за ночь трансмиссии.
Сегодня наконец-то сварили обед на батальонной полевой кухне. На завтрак перловка с сухарями. Полусладкий чай, успевший остыть, разогревали на костре в алюминиевом котелке. Обсуждали ночную тревогу. Какая она, учебная или боевая, так никто и не понял. К обеду хозвзвод установил в молодой рощице большую палатку. В ней устроили "баню", точнее, душ с теплой, почти горячей водой. Весь день подразделения ходили мыться, кто-то успевал постирать свою форму.
Дошла очередь и до третьего танкового взвода. Это, конечно, не в ванне лежать, но после стольких дней жары и пыли душ показался райским наслаждением. Обратно Щербаков шел в только что выжатой отстиранной форме. Всю мокрую одежду по приходе он развесил сушиться на танковой пушке, оставшись в одних семейных трусах и гражданской футболке.
Сидя на башне, лейтенант грелся на послеобеденном солнце и курил последнюю оставшуюся на троих сигарету. Вдруг впереди он заметил какое-то движение. Прищурившись своими подслеповатыми глазами, Сашка рассмотрел мальчика-подростка лет десяти, через луг направлявшегося к танку. В руках пацан нёс небольшую пластиковую канистру. Где он прошел, если батальон занял круговую оборону? Подтянув к себе автомат, Щербаков снял его с предохранителя: – Эй, ну-ка стой! Ты кто такой? Чего надо?
– Э, русский, не стреляй! Дай солярки! – остановившись, закричал мальчишка.
– Зачем тебе солярки?
– В движок заливать, чтобы свет дома был, – ответил он.
– А ты нам сигарет принеси, мы тебе солярки, – на землю с трансмиссии спрыгнул Кравченко. – Давай, один литр – пачка.
– Нету сигарет, есть только у дедушки табак.
– Ну тащи табак. Принесешь, нальем тебя соляры.
Мальчик повернулся и пошел в обратную сторону.
– Вот, Кравченко, средь бела дня чехи прямо к танку приходят, а вы еще и ночью спите, – Щербаков повернулся к наводчику.
– Да мы не спим, – опять слабо возразил Кравченко.
Через пару часов, когда солнце клонилось к закату, вновь пришел чеченский мальчик и принес две небольших пачки табака, оказавшегося нюхательным.
– Ты чего принес? Его же нюхать надо, а не курить, – повертев в руке пачку сделанного еще в РСФСР моршанского табака, Щербаков протянул его мальчишке обратно.
– Да ладно, товарищ лейтенант, скурим. Сигарет-то вообще никаких нет.
– Ладно. Обухов, накачай ему канистру, там всего литров пять, – Щербаков надорвал бумажную упаковку табака. – Олег, давай тащи газету, сейчас самокрутки делать будем.
– Ты тут смотри ночью не ходи, – закуривая вонючую "козью ножку" сказал лейтенант пацану. – А то мы стреляем без предупреждения. Это тебе повезло, что мы не стреляли.
Подхватив пахнувшую соляркой канистру, чеченский мальчик удалился в сторону лесополосы с видневшейся за ней окраиной Новощедринской.
Прошло еще несколько дней. Боевых тревог и нападений пока что не случалось, но обрывки информации о боях в окрестностях постоянно циркулировали в батальоне. Не менее обсуждался и вывод батальона из Чечни. Ходили слухи, что 2 МСБ будет менять какой-то другой батальон. Называли даже номер полка с входившим в его состав этим батальоном, но замены всё не было, и мифическая дата отправки домой отодвигалась всё дальше и дальше.
Из скудных событий запомнилось, как двумя танками вытаскивали третий, по катки засевший в трясину около одного из арыков. А получилось так – окоп для танка вырыли слишком близко к арыку, и за все эти дни земля пропиталась влагой. При попытке выехать из окопа танк под собственной тяжестью сел на брюхо, наворотив вокруг себя кучу грязи. Сначала застрявший 172-й тянули одним щербаковским танком, зацепив его корму двумя тросами крест-накрест. Но 157-й рыл землю гусеницами, сам потихоньку закапываясь во влажно-зыбучий грунт до тех пор, пока один из толстых стальных тросов не лопнул. Затем к делу подключился 158-й, и объединенными усилиями сидевший в грязевом плену танк наконец-то сдвинулся с места, мало-помалу вылезая на сухую землю.
Еще в батальон приехали командированные контрактники из музыкального взвода полка, давали концерт для солдат и офицеров. Но экипаж Щербакова на концерт не попал, занятый вытаскиванием танка. Вечером всех музыкантов "расквартировали" по подразделениям. Один из них, гармонист, пришел ночевать на шербаковский 157-й. Тут и состоялся мини-концерт для танкового экипажа, прямо на танковой трансмиссии.
Нюхательный табак весь выкурили. Скурили на троих последнюю, припрятанную Щербаковым в недрах танка, "беломорину" с надписью на ней красной ручкой "Это последняя папироса. Выкурить в крайнем случае!". Пробовали курить сухие листья, высушенные на костре – гадость полная… Сашка в очередной раз пожалел, что когда-то начал курить.
Старощедринская
12 октября батальон занимал круговую оборону в нескольких километрах от прежнего места – на окраине соседней станицы Старощедринской. 2 МСБ окапывался на огромной поляне, окруженной редкими деревцами, слева тянулась ветка железной дороги, укрытая за густой лесополосой, справа блестели мутной водой небольшие каналы. Вдали виднелась окраина станицы. Танки первого и третьего танкового взвода вновь раскидали по взводам 4-й и 5-й мотострелковых рот, они опять находились на большом удалении друг от друга. Второй танковый взвод вместе с 6-й мотострелковой ротой выдвинули на несколько километров левее, вниз по течению Терека. Танкисты с мотострелками заняли оборону на берегу, контролируя речную переправу, через которую почти непрерывным потоком текли беженцы северных районов Чечни.
Сидя на башне своего танка, Александр вглядывался в темнеющую впереди лесную чащу. До ближайшего дерева-ориентира лазерный прицел-дальномер определил расстояние в 750 метров, справа лес подобрался еще ближе. Судя по карте, где-то за лесом, в нескольких километрах, неспешно катил свои воды Терек.
За танковым окопом механик и наводчик вырыли перекрытую щель. В неё мог спрятаться экипаж в случае, если танк будет выведен из строя. В качестве перекрытия Кравченко с Обуховым навалили на траншею обломки досок и присыпали всё рыжей глиной. Щель прорыли до высохшего арыка, он начинался сразу за танком и тянулся до железной дороги. Его берега заросли кустами и старыми осинами, самая большая из них своими ветвями нависла над щербаковским танком.
Поляна вновь напоминала небольшую деревушку с брезентовыми палатками вместо домов. Повсюду стояла бронетехника, грузовики и кунги, по периметру рассредоточились танки первой танковой роты, грозно глядевшие по сторонам зачехленными пушками. В большой ротной палатке организовали офицерскую столовую. Завтрак, обед и ужин, как положено – на тарелках. Солдаты так и ели из котелков, еду им разносили по подразделениям в двенадцатилитровых термосах.
Рядом со штабной палаткой на врытой в землю перекладине висела большая артиллерийская гильза. На утреннем построении командир батальона Бельский довёл: медленные удары по гильзе – сбор командиров, частые – учебная команда "к бою", зеленая ракета – общий сбор батальона на построение, красная ракета – команда "к бою". После построения прошло не более часа, как Щербаков, стиравший в арыке своё нижнее бельё, увидел зеленую ракету, взметнувшуюся ввысь, затем донеслись неспешные удары по гильзе. Чертыхаясь и на ходу отжимая недостиранные трусы, лейтенант поспешил на место построения. Мимо по дороге проскочил "бардак" разведчиков и спешащий за ним МТЛБУ с медицинским крестом.
– Чё за кипишь? – спросил он у старшего лейтенанта Тодорова, строившего свой мотострелковый взвод.
– Да кто его знает, может, проверяют, как сигналы поняли.
Батальон построился, на середину вытоптанной поляны вышел майор Бельский, вытащив за собой солдата. Боец был без автомата, стоял сгорбившись, низко опустив голову.
«Товарищи солдаты и офицеры, сколько раз говорилось о технике безопасности при обращении с оружием! – повышая голос начал Бельский. – Вы что, дебилы что ли? – майор вращал головой, оглядывая ряды стоявших прямоугольником подразделений. – Вот стоит обезьяна из 5-й мотострелковой роты, – он ткнул своим толстым пальцем в понуро стоящего бойца, – которая теперь будет помогать своему другу детей делать. А знаете почему будет помогать? Потому что эта обезьяна только что прострелила яйца своему другу, и самостоятельно детей друг уже не сделает. Его только что отправили в госпиталь. Тебя не учили автомат на предохранитель ставить? – обратился он к унылой "обезьяне". – Сегодня во всех подразделениях провести подробный инструктаж и доложить мне лично. И второй вопрос – о воинской дисциплине. По имеющимся у нас данным, из 255 МСП ушли с оружием двое бойцов – рядовые Хлудов и Давлевший. Сейчас их ищут, но мы с вами находимся не дома, а на территории, где идут боевые действия, так что хорошо, если эти два дебила на своих набредут».
Через несколько дней на построении сообщили, что обезглавленное тело Хлудова было обнаружено на берегу Терека, второй боец так и не был найден.
По ночам Щербаков, как и прежде, дежурил наравне с экипажем, разбив ночь на три части. Кравченко и Обухов постоянно засыпали на посту, Щербаков, зная это, не мог спокойно уснуть, постоянно просыпался, вылезал из своего люка и будил прикорнувшего на трансмиссии часового. Затем сам вставал в караул под утро – в самое тяжелое время, когда больше всего клонит в сон.
Спать не давали и периодически покусывающие "бэтэры", от которых не было спасения. С платяными вшами, заразившими практически весь батальон, каждый боролся, как мог. Лучшее средство от них – прожарить военную форму в автоклаве, но его в наличии не имелось, второй способ – прокипятить всю одежду, но для этого нужна "сменка" для переодевания, отсутствующая у большинства личного состава. Оставался третий способ – в свободное время давить этих гадов ногтем, отыскав в складках одежды и положив на другой ноготь.
В батальон приехал командир полка полковник Чебышев. На построении батальона сквозь дующий с Терека ветер доносились обрывки его фраз про выполнение боевых задач, поставленных командованием округа, и долга перед Родиной. Он важно прохаживался перед строем в начищенных до зеркального блеска берцах, порой дотрагиваясь до своих черных усиков рукой в кожаной перчатке. Затем вышел майор Шугалов, довел обстановку в районе станицы Червленая-Узловая. Там шли бои между боевиками, состоящими из наемников разных национальностей, и внутренними войсками, действующими совместно с федеральными. Обе стороны несли большие потери. Вышестоящее командование отдало приказ провести разведку в районе железнодорожной станции Червленой-Узловой, находящейся в девяти километрах юго-восточнее Червленой, и выдвинуть часть батальона на помощь войскам, ведущим бои около станицы.
