Kitabı oku: «Рапалло – великий перелом – пакт – война: СССР на пути в стратегический тупик. Дипломатические хроники и размышления», sayfa 5
«Решающая игра»
И Сталин, и Гитлер понимали, в сколь рискованную игру они ввязываются. Однако каждый из них надеялся перехитрить партнера. «Кажется, нам удалось провести их», – заявил Сталин соратникам после подписания пакта. Гитлер в радостном исступлении стучал кулаком по стене и кричал, что «теперь весь мир – у меня в кармане!» [цит. по: 7, с. 60]. Разумеется, ни для Гитлера, ни для Сталина истинные цели «партнера» не представляли никакой тайны. Эта игра в политический покер велась с открытыми картами.
В итоге, как того и опасался М. М. Литвинов, фюрер переиграл Сталина по всем статьям, начиная с самого решения заключить договор. Гитлер рассчитывал с его помощью добиться ликвидации польского государства и быстрой победы над западной коалицией, в результате чего Германия неизмеримо улучшит свое стратегическое положение, а также экономически обогатится за счет военной добычи – и оказался прав. Сталин же, напротив, строил расчет на затяжную кампанию, которая истощит человеческий, экономический и политический ресурсы Германии – и катастрофически ошибся. В Кремле не сумели по-настоящему отрешиться от опыта сугубо позиционной первой мировой войны, которая велась ее участниками главным образом на истощение сил противника. То, чего кайзеровской армии не удалось достичь за четыре года непрерывных боев, потеряв два с половиной миллиона солдат убитыми и ранеными и разорив до нитки страну, Вермахт добился за полтора месяца ценой относительно малой крови. Столь блестящей победы мир еще не видел.
В итоге ставка, сделанная Кремлем на этот замысел, оказалась битой. Вместо истощения ресурсов Германия значительно нарастила их объем, заполучив в качестве военной добычи людской, промышленный, финансовый и военный потенциал сразу нескольких развитых европейских стран. Вместо ожидавшегося Москвой социального взрыва на почве трудностей военного времени в результате побед германского оружия произошла небывалая консолидация режима, а авторитет Гитлера в народе и армии вознесся до небес. Последнее имело для СССР особо печальные последствия, поскольку положило конец «генеральской фронде» Гитлеру и превратило Вермахт в послушное орудие реализации нацистской партийной программы во внешней политике. По свидетельству помощника (заместителя) германского военного атташе в Москве полковника Г. Кребса, после победы Гитлера в споре с осторожничающим генералитетом относительно возможности быстрого успеха западной кампании не осталось желающих отговаривать его от нападения на СССР [56, c. 398–399]. Традиционный для военной касты сверхосторожный бисмарковский подход к вопросу о войне с Россией оказался отброшенным в сторону. В международном плане головокружительный военно-политический триумф Германии вознес ее на пьедестал вершителя судеб Европы и позволил принять на себя роль покровителя малых стран и арбитра в их многочисленных спорах друг с другом.
После заключения пакта политическое искусство состояло в том, чтобы выжать из международной ситуации, создаваемой им, максимум выгод, а затем в подходящий момент первым ударить по «заклятому партнеру». И здесь Гитлер полностью обставил Сталина. Во-первых, главной жертвой блицкрига на западе стала Франция – наиболее склонная к союзу с СССР держава. Во-вторых, свобода рук в отношении стран Восточной Европы и Балтии, которой «берлинский данаец» одарил Сталина за советский нейтралитет, оказалась, по сути, коварной провокацией, поссорившей СССР практически со всеми соседями, от Финляндии до Ирана, и вынудившей их искать защиты все у того же Берлина. И, наконец, завершающий акт, – нанесение опережающего удара по рапалльскому партнеру, – также остался за Гитлером.
В том – то и была «беда» пакта, что положенный Кремлем в его основу стратегический расчет оказался в корне неверным, а предпринятые им, исходя из этого расчета, практические мероприятия 1939 – первой половины 1941 гг. – строго контрпродуктивными. Стремление официальной историографии скрыть неудобную правду об истинной цели этого провалившегося проекта и, одновременно, представить успешными его промежуточные результаты, делают эту миссию в принципе невыполнимой.
Мнимое величие
Между тем, многим авторам, пишущим о пакте, удается усмотреть какой-то «рост международного авторитета» СССР в результате этой сделки, выразившийся, якобы, в признании его прав и интересов в Восточной Европе. Вопрос только в том, признание кем? Третьим Рейхом – преступным государством, преступные руководители которого будут преданы позорной казни через повешение, если только не успеют покончить жизнь самоубийством? Государством, которое всего через несколько лет само будет стерто с политической карты Европы? Невелико достижение! Да и это «признание» продлилось не очень долго – один год и десять месяцев. Чтобы выкупить у Сталина право на агрессию, Берлин позволил ему потешиться ролью военно – политического Калифа всея Восточной Европы на час, точнее, на год и девять месяцев. «Эти «выгоды», – писал по горячим следам пакта-39 Троцкий о территориальных и политических уступках Германии, – имеют в лучшем случае конъюнктурный характер, и их единственной гарантией является подпись Риббентропа под "клочком бумаги"» [141, c. 145]. Так и случилось. 22 июня «великая держава» Гитлера отказала СССР в праве не только на присоединенные территории, но даже на само его существование.
С учетом исхода второй мировой войны единственно значимым стал бы акт признания произошедших территориально – политических изменений будущими союзными СССР державами – победительницами – Великобританией и США и ведомой ими мировой антигитлеровской коалицией. Однако они провозгласили, как общий, принцип непризнания любых таких изменений, если они имели место уже после начала войны, т. е. после 1 сентября 1939 г. Все советские приобретения, подаренные пактом Молотова – Риббентропа, попадали в этот разряд. Историк Д. Г. Наджаров справедливо замечает, что «груз нелегитимности» соглашений с фашистской Германией постоянно довлел над Кремлем [28, с. 53]. Когда возникла необходимость заручиться англо-американской поддержкой в войне против Гитлера, чтобы получить ее Сталину пришлось высечь самого себя, присоединившись к Атлантической хартии Рузвельта и Черчилля, отвергавшей насильственные территориальные изменения и провозглашавшей право народов на свободное определение своей судьбы.43
Прежде всего, ничтожными с международно – правовой точки зрения были договоренности между СССР и Германией по вопросу о линии размежевания двух государств на польской территории. Советское правительство само признало этот факт уже 30 июля 1941 г. в т. н. «соглашении Сикорского – Майского».44 Собственно, против самой этой линии, весьма предусмотрительно, как отмечалось выше, срисованной Кремлем с «линии Керзона», ни в Лондоне, ни в Париже в 1939–1940 гг. отнюдь не возражали, поскольку сами предлагали ее Польше и Советской России еще в 1919 г. и хотели бы к ней вернуться сейчас. Еще даже до присоединения СССР к англо – американскому антигитлеровскому альянсу польское эмигрантское правительство ставилось союзниками в известность, что о включении в будущую восстановленную Польшу областей, отошедших к СССР, и речи быть не может. Как съязвил в одном из донесений в НКИД И. Майский, министром иностранных дел Великобритании Галифаксом в этой связи Сикорскому была прочитана «длинная лекция о прелестях «линии Керзона» [36, с. 329, 335]. Из Парижа Суриц писал в НКИД 30 сентября 1939 г.: «О восстановлении прежней (в смысле границ. – Ред.) Польши никто серьезно, по-видимому, уже не думает». Также он передал мнение одного видного эксперта по международному праву, что «если подходить под углом этническим […] то СССР ни в каком разделе Польши не участвовал» [36, с. 143]. Отказ в признании советско – германских договоренностей был вызван исключительно насильственным неправовым способом решения вопроса. Настоящее международное признание новая советско – польская граница, – фактически присоединение к СССР Западной Украины и Западной Белоруссии, – получит на Ялтинской конференции руководителей СССР, США и Великобритании в феврале 1945 г., в ходе которой Советское правительство заявило о согласии установить послевоенную границу с Польшей по «линии Керзона» с небольшими отклонениями местами в пользу СССР, местами – Польши.45
Признание Европой и США изменений в Прибалтике де-факто стало платой Советскому Союзу не за пакт Молотова – Риббентропа, а за его огромный вклад в разгром Третьего Рейха, однако в признании де-юре было отказано. Признание де – юре территориальных изменений в пользу СССР, произошедших в Румынии и Финляндии, стало их наказанием: Румынии – за участие в войне на стороне Германии; Финляндии – за пособничество Германии в войне против стран антигитлеровской коалиции, в том числе за продолжение боевых действий против СССР и оккупацию советских территорий за пределами границы 1939 г.46 Эти изменения были зафиксированы в мирных договорах, заключенных странами – победительницами с поверженными противниками после окончания войны.
Накачанный ядовитым нацистским газом, раздувшийся было пузырь мнимого авторитета СССР взорвется 22 июня, оставив по себе одни лохмотья, которые, однако, продолжают отравлять международные отношения в Восточной Европе и Балтийском регионе вплоть до нынешнего дня.
«Слагаемые Победы»?
История трехсторонних переговоров и заключения пакта-39 позволяет утверждать, что летом 1939 г. Сталин был меньше всего озабочен обеспечением безопасности СССР традиционными методами вроде поиска союзников для совместного противодействия германской агрессии. Подмена Кремлем государственных интересов СССР в области внешней безопасности эгоистическими интересами режима, им противоречащими, имела результатом немыслимое извращение самих основ международных отношений и внешней политики: естественные, хотя и неудобные, союзники фактически низводятся до статуса противников, а единственный реальный враг возводится в ранг квазисоюзника! Заведующий отделом печати НКИД Е. А. Гнедин много позже назовет советско-германский договор с замечательной глубиной и меткостью «нереальным», указав тем самым на его фантасмагорический характер.
Некоторые же комментаторы истории, напротив, находят повод для особой национальной гордости как раз в циничном практицизме, как им кажется, действий Кремля. Однако воинствующий цинизм, с которым был заключен договор 23 августа, еще не есть достаточное условие, чтобы относить его к великой традиции Realpolitik. Эта политика подразумевает, прежде всего, трезвую оценку собственных интересов и возможностей и тщательный расчет сальдо между получаемыми выгодами и ожидаемыми издержками, причем не только сиюминутными и материальными. С учетом этих критериев пакт – 39 к реалполитик не имеет ни малейшего отношения. Геополитический мезальянс 23 августа обернулся для обоих участников после очень короткого «медового месяца» стратегической западней, выбраться из которой, в военном отношении, СССР смог только ценой ужасающих жертв,47 а Германии это так и не удалось.
Официальная пропаганда и апологетическая историография, между тем, прилагают титанические усилия, чтобы убедить нас в правильности решения о заключении пакта, создавшего, якобы, предпосылки победы СССР над Германией. Главный довод состоит в том, что благодаря ему удалось отсрочить германское нападение на полтора года и, таким образом, лучше подготовиться к войне.
Если отвлечься от вопроса, почему такое нападение вообще стало возможно (иначе нам пришлось бы повторить все сказанное ранее), и ограничиться ситуацией осени 1939 г., то совершенно очевидно, что нападать на СССР у Германии тогда не было ни малейшего намерения,48 да и ни малейшей возможности. Достаточно указать на отсутствие общей границы между двумя странами. (Согласно известному историческому анекдоту Наполеону, в подобных случаях, никаких дополнительных аргументов не требовалось). Попытка нападения через польскую территорию ввергло бы Германию в войну на двух фронтах – западном и восточном, одновременно против трех великих держав, а также Польши и Румынии (с последней в силу франко – румынского и польско – румынского договоров о взаимопомощи). Возможность осознанного выбора Германией этого самоубийственного пути никем в Европе, включая самого Гитлера, даже не рассматривалась, иначе в августе он не ползал бы перед Кремлем на коленях, вымаливая у него безопасность восточного фланга Рейха. Для Сталина это тоже было прописной истиной, и именно поэтому он с видом хозяина положения диктовал немцам условия в августе 39 – го. Так что «бороться за отсрочку» даже не планировавшегося нападения вряд ли имело смысл.
Не предполагало германскую агрессию и соотношение сил: 126 дивизий у СССР и только 51 – у Германии; 21 тыс. танков у СССР (14544, не считая устаревшие Т-27 и легкие плавающие Т-37/38) и только 3,4 тысяч – у Германии; 12,5 тысяч самолетов у СССР и только 4,3 тысяч – у Германии, 56 тысяч орудий и минометов у СССР и только 30 тысяч – у Германии и т. д. [16, c.83]. По оценке одного из руководителей Вермахта генерала В. Варлимонта, германская армия никогда не была так плохо подготовлена к войне, как в 1939 г., ввиду нехватки вооружения и отсутствия необходимых резервов личного состава [11, с. 55]. «Никакой длительной войны мы вести не можем», – признал Гитлер в ходе совещания с генералитетом 22 августа 1939 г. [7, с. 95]. Действительно, боеприпасов у Вермахта едва хватило, чтобы довести до конца быстротечную польскую кампанию. А война с Советским Союзом по определению грозила стать длительной, с учетом размеров театра военных действий и призывного контингента, масштабов военного производства и т. д. С другой стороны, превосходство СССР в численности войск и количестве боевой техники над Германией, Францией, Великобританией и США, даже вместе взятыми, никогда не было так велико, как в 1939 г.
Наконец, ожидать нападения Германии на СССР поздней осенью 1939 г. после победы над Польшей не приходилось даже просто по погодным условиям: стратегия блицкрига сразу бы забуксовала на раскисших дорогах и занесенных снегом полях, а другой стратегии у Вермахта для СССР не было, и быть не могло! В неизмеримо более комфортных с точки зрения погоды и транспортной инфраструктуры условиях Западной Европы Гитлер 29 раз переносил дату начала кампании против Франции ввиду неблагоприятных для наступления метеосводок. Про эти реальные практические обстоятельства дела могут не знать доверчивые читатели исторических опусов невежд и пропагандистов, но Кремлю и в Генштабе они были хорошо известны.
Рассуждения о судьбоносном значении пакта как документа, якобы притормозившего германскую агрессию на восток, вообще лишены смысла, поскольку на 23 августа 1939 г. между СССР и Германией уже действовал Договор о нейтралитете. Как указывалось выше, подписанный в Берлине в 1926 г. договор в апреле 1933 г. с согласия А. Гитлера был продлен на неопределенно долгий срок с правом денонсации при условии предупреждения за один год. Кроме того, вплоть до 22 июня 1941 г. сохраняла силу советско-германская Конвенция о согласительной процедуре, обязывавшая стороны прибегать исключительно к ненасильственным способам урегулирования спорных вопросов между ними. Таким образом, договорные гарантии ненападения от Гитлера у Сталина имелись и до визита Риббентропа.
Напротив, заключение пакта-39 разрушило всю систему договоров в сфере безопасности, создававшуюся советской дипломатией в течение двух десятилетий. Приведем список нарушенных СССР, т. е. фактически разорванных в одностороннем порядке, договоров и соглашений:
1. Советско – французский договор о ненападении 1932 г.
2. Советско – французский договор о взаимной помощи 1935 г.
3. Советско-польский (Рижский) мирный договор 1921 г.
4. Советско – польский договор о ненападении 1932 г.
5. Советско – финляндский (Тартуский) мирный договор 1920 г.
6. Советско – финляндский договор о ненападении и мирном улаживании конфликтов 1932 г.
7. Советско – литовский мирный договор 1920 г.
8. Советско – литовский договор о взаимном ненападении и нейтралитете 1926 г. и его пролонгации 1931 и 1934 гг.
9. Советско – эстонский Тартуский (Юрьевский) мирный договор 1920 г.
10. Советско – эстонский договор о ненападении 1932 г.
11. Советско – латвийский мирный договор 1920 г.
12. Советско – латвийский договор о ненападении и мирном разрешении конфликтов 1932 г.
Кроме того, были нарушены соглашения, подписанные в развитие и уточнение отдельных положений перечисленных договоров, и мирные обязательства, взятые на себя СССР в силу решений Лиги наций. Заключенный пакт выхолостил смысл из советско – турецкого договора о дружбе и нейтралитете 1925 г. Советско – германские договоренности августа – сентября 1939 г. также означали, что СССР не собирался честно выполнять пакты о взаимопомощи, заключенные им позже с Литвой, Латвией и Эстонией, в центральном их пункте об уважении независимости и территориальной целостности трех стран. Весь наработанный советской дипломатией за десятилетия корпус договоров в сфере внешней безопасности был выкинут на помойку ради договоренности Сталин – Гитлер.
Вообще говоря, историю вопроса, перевернутую сталинскими фальсификациями с ног на голову, пора вернуть в нормальное положение и сказать, что не Сталину, а Гитлеру надо было опасаться нападения партнера по Рапалло. На 23 августа роли распределялись именно таким образом. Неслучайно Гитлер отказался от первоначально витавшей идеи зафиксировать новое советско-германское взаимопонимание путем простого «омоложения» Договора 1926 г. [13, с. 38, 55, 60]. Дело в том, что по нему советская гарантия нейтралитета могла быть отозвана в самый день нападения Германии на Польшу, поскольку ее предоставление одной из сторон обусловливалось в статье 2 договора «миролюбивым образом действий» другой.49 Чтобы воодушевить Германию на агрессию, пришлось подписать новый договор, не содержащий этой «досадной» оговорки. И все последующие 22 месяца, вплоть до дня 22 июня, «меня, – признавался Гитлер, – вечно терзал кошмар, что Сталин может проявить инициативу раньше меня» [цит. по: 18, с. 49]. Борьба за «отсрочку» неминуемого советско-германского столкновения должна была стать – и на деле стала! – уделом Берлина, а не Москвы.50
В действительности вместо «спасения отечества» от мифической в то время германской угрозы заключение пакта, точнее, вновь расцветшее на его рапалльском фундаменте сотрудничество Берлина и Москвы, имело для СССР смертельно опасный побочный эффект. Теснейшая координация действий двух стран на международной арене, а также поставки стратегического сырья из СССР и через его территорию в Германию дали Лондону и Парижу веские основания рассматривать Советский Союз как невоюющего союзника Берлина. На протяжении зимы – весны 1940 г. отношения СССР с упомянутыми державами приблизились к критической черте, чреватой возникновением вооруженного конфликта.51 Случись такое, и вступление СССР в войну на стороне «сил Зла» было бы неизбежным.
Другой аспект вопроса об «отсрочке»: кто лучше сумел воспользоваться ее временем для наращивания своего военного, экономического и внешнеполитического потенциала – СССР или Германия? Однако для официозной историографии такого вопроса просто не существует, как будто эти полтора года к войне готовился один Советский Союз, а чем занималась Германия – непонятно. Между тем, для начала достаточно напомнить, что в качестве военной добычи Германии достались трудовые ресурсы, финансово – промышленные активы, запасы сырья и продовольствия, а также вооружения 11 развитых европейских государств. В речи, произнесенной на станции метро «Маяковская» 6 ноября 1941 г., Сталин назвал эти трофеи и обретенный Вермахтом опыт ведения современной войны главными причинами побед германского оружия летом – осенью 1941 г. Конечно, таким образом он пытался скрыть истинную главную причину разгрома Красной Армии, но доля правды в его утверждении все же имелась. Успешными оказались и собственные мероприятия имперского правительства по созданию боеспособной армии и развитию военной промышленности.
В результате за время пресловутой «отсрочки» Германии удалось сократить свое отставание от СССР в военной области. Если летом 1939 г. соотношение численности сухопутных войск Германии и СССР составляло приблизительно 1:3, то к 22 июня 1941 г. оно уменьшилось до показателя 1:1,5, т. е. в два раза! В наиглавнейших для германской военной промышленности вопросах обеспеченности сырьем и рабочей силой результаты 1939–1941 гг. таковы: за счет ограбления оккупированных стран и прорыва с советской помощью экономической блокады запасы угля увеличились в 2 раза, железной руды – в 7,7 раз, медной руды – в 3,2 раза, зерна – в 4 раза, а нефти – в 20 раз. За счет использования рабочей силы оккупированных стран удалось в основном решить острейшую для германского народного хозяйства проблему нехватки рабочих рук при одновременном увеличении числа призванных в армию. «Неоспоримым является и то, – пишет историк Р. Медведев, – что Германия лучше использовала эту отсрочку, чем Советский Союз. Она наращивала свою военную мощь и военно-промышленный потенциал в 1939–1940 гг. быстрее, чем СССР» [107, c. 151]. Действительно, с этим не поспоришь.
Общий итог таков: если в 1939 г. Вермахту едва хватило ресурсов довести до победного конца войну против Польши, то после окончания «отсрочки» Рейх четыре года воевал со всем миром. Кроме того, в 1940–1941 гг. методами умелой дипломатии Германии удалось подключить к нападению на Советский Союз Финляндию, Венгрию и Румынию, что еще больше изменило соотношение сил в ее пользу.
Стоит помнить, что термин «отсрочка» был изобретен сторонниками Мюнхена и должен был доказать правильность решения о капитуляции перед Гитлером. В результате той «отсрочки» Германия, для которой армия небольшой Чехословакии представляла тогда серьезную проблему, а «танковые лавины» которой не смогли доехать до Вены по шоссе в результате многочисленных поломок, превратилась в 1940 г. в триумфатора, поставившего на колени Францию и изгнавшего с континента Британию. Вторая «отсрочка» закончилась тем, что стоит за цифрами 22.06.41.
В числе «слагаемых Победы» называют также увеличение глубины стратегической обороны за счет присоединения Прибалтики и переноса государственных рубежей СССР на пару сотен километров дальше на запад в Польше. Однако это просто не могло быть целью заключения пакта, т. к. ни советская военная доктрина, ни уставы Красной Армии, ни директивы Наркомата обороны и генштаба РККА 1939–1941 гг. вообще не рассматривали стратегическую оборону, не говоря уже о стратегическом отступлении, в качестве возможного вида боевых действий.52 Нам могут возразить: пускай стратегическая оборона, а тем более отступление не планировались, но стали фактом; так что увеличение глубины обороны на пару сотен километров очень даже пригодилось в 1941 г. А в действительности? Посмотрим на результаты операции по переносу границ и сравним с заплаченной за это ценой.
Выдвижение советских войск на неосвоенные в инженерном отношении и политически негостеприимные присоединенные территории соседних государств повлекло за собой значительное снижение их боеготовности. Обычным делом было отсутствие в новых местах дислокации частей РККА казарм, бань, медпунктов, стрельбищ, танкодромов и т. д., что серьезно затрудняло организацию боевой учебы и отдыха личного состава. Тяжелыми были и морально – политические последствия. Красноармейская масса не отождествляла оборону занятых рубежей и территорий с защитой Родины и после начала войны под германским ударом быстро покатилась назад, создавая обстановку всеобщей паники и неразберихи. В результате Вермахт прошел присоединенную территорию Белоруссии и вышел на старую границу на третий (!) из 1418 дней Великой Отечественной войны. Совершенно бесполезными в войне с Германией оказались советские завоевания в Финляндии.53 Фактически превратились в ловушки для базировавшихся там кораблей Балтийского флота порты Эстонии. На оккупацию Литвы и Латвии у немцев ушла неделя. О каких «слагаемых Победы» можно говорить?!
Чем сомнительнее с точки зрения укрепления обороноспособности выглядят советские приобретения 1939–1940 гг. в Польше, Румынии и на Балтике, тем чудовищнее представляется заплаченная за них цена. Бессарабия и Северная Буковина стоили Советскому Союзу нападения Румынии, в котором в 1941–1944 гг. приняло участие порядка миллиона ее солдат. Приблизительно столько же солдат на фронт выставила и Венгрия, что было побочным эффектом все той же бессарабской истории. В ответ на советизацию Латвии, Литвы и Эстонии Кремль лишился поддержки 400 – тысячной армии военного времени прибалтийских стран и получил участие 200 тысяч их граждан в вооруженных формированиях Германии. Платой за попытку «обеспечить безопасность северо – западного региона СССР» путем завоеваний в Финляндии стали две кровопролитные войны с ней (1939–1940 и 1941–1944 гг.). В целом, из 2000 км Восточного фронта летом 1941 г. 1200 км удерживались Финляндией, Румынией и Венгрией. Это позволило Вермахту сконцентрировать свои силы на центральном московском направлении и, создав тем самым превосходство в силах и средствах, добиться здесь феноменальных побед.
Относительно утверждения о том, что заключение пакта-39 привело к отказу Японии от одновременного с немецким нападения на СССР, можно сказать следующее. Конечно, конъюнктурное примирение Берлина с Москвой нанесло тяжелый удар по военно – политическому сотрудничеству Германии и Японии в рамках «Антикоминтерновского пакта». Однако к 22 июня 1941 г. Токио мог бы утешиться заключенным 27 сентября 1940 г. Берлинским договором о тройственном союзе между Германией, Италией и Японией. То, что второй дальневосточный фронт так и не был открыт, стало результатом замены восточного вектора японской экспансии на южный, в сторону Филиппин, Сингапура, Бирмы и пр. Остается гадать, в какой мере эта замена объясняется «предательством» Германии, в какой – победой японского флота в политической борьбе с сухопутной армией, а в какой – поражением японских войск на Халхин – Голе в ходе операции, запланированной задолго и начатой за несколько дней до подписания советско – германского договора. Также необходимо учитывать факт появления после образования антигитлеровской коалиции у СССР на Дальнем Востоке мощного союзника в лице США.
Итак, никаких видимых следов практического укрепления обороноспособности СССР перед лицом ожидавшейся германской агрессии не обнаруживается. Более того, результат оказался прямо противоположным. А иначе не могло и быть, поскольку пакт Молотова – Риббентропа подписывался не под оборону от германского нападения, а под поход РККА в Европу. И если взглянуть на ситуацию под этим углом, то тогда основные военно – политические мероприятия СССР 1939 – первой половины 1941 гг., оказавшиеся в действительности абсолютно контрпродуктивными, обретают смысл. Так, ликвидация польского буфера между Германией и СССР из величайшей геополитической ошибки превращается в удачно выполненную операцию по устранению главного препятствия на пути Красной Армии в Европу, причем чужими, – германскими, руками. В 1920 г. это препятствие оказалось непреодолимым для РККА. Теперь же Германия бралась сама разрубить «польский узел», причем ценой столь желаемого Москвой вступления в войну с западной коалицией!
Становится понятным и значение переноса границ, а, вернее, выдвижения советских войск на запад на 150–250 км. Во-первых, в масштабах Восточной и Центральной Европы эти километры являлись значительной частью пути на Бухарест, Будапешт, Краков и далее – на Вену и Берлин. Во-вторых, в тылу советских войск, т. е. уже преодоленными, оказывались приграничные укрепления Польши и Румынии, например, тогда еще польская Брестская крепость. Этим создавались особо благоприятные условия для быстрого развертывания советского стратегического наступления на запад. Контроль над Литвой, Латвией, Эстонией и Финляндией выводил Красную Армию на границу Восточной Пруссии и превращал восточную Балтику во внутреннее море СССР. Присоединение Бессарабии и Буковины означало обретение плацдарма для последующего завоевания Балкан.
Коротко говоря, Сталин все же подготовился к войне, но совершенно другой, им придуманной, а не к той, которая начнется на рассвете 22 июня. Для того чтобы скрыть действительный замысел режима на войну и факт его провала, адвокаты Кремля пытаются подогнать задним числом пакт Молотова – Риббентропа под ситуацию 22 июня 1941 г., на которую он вовсе не был рассчитан, продолжая бубнить что-то невразумительное про отсрочку и километры. На фоне грандиозного кремлевского замысла «похищения Европы» это столь же нелепо, как спорить о том, удобно или нет забивать гвозди микроскопом (что, в принципе, возможно), забывая о его истинном предназначении. Масштаб сталинского замысла на предстоявшую войну был таков, что изучать его надо по глобусу, а не по карте – стометровке в лейтенантском планшете…
* * *
На данном рубеже поиски тайных смыслов и скрытых пружин сталинской дипломатии 1939 г. по общему правилу заканчиваются. Грандиозным замыслом установления на всем континенте pax sovietica исчерпывались, казалось бы, все возможные цели Кремля в его лихорадочной внешнеполитической деятельности весны-лета 1939 г. Но так ли это?
