Kitabı oku: «История болезни», sayfa 5

Эпизод 9. Жизнь на игле

Меня определили в детскую краевую больницу в отделение эндрокринологии. Мне было на тот момент одиннадцать лет, и поэтому мама легла в больницу вместе со мной. К счастью, на тот момент медицина в области сахарного диабета продвинулась довольно серьёзно, и мне не нужно было ходить всегда со шприцем в его обычном понимании. Мой инсулиновый шприц похож на маркер для выделения текста. Снимаешь колпачок, выставляешь на дозаторе необходимое количество единиц инсулина, вводишь восьмимиллиметровую иголку под кожу и нажимаешь на кнопку. Всё просто. Да, есть определённые неудобства, но к этому можно и нужно привыкнуть. У тебя просто нет выбора. И, кто бы что ни говорил, особенно бабушки в очередях, «бросить и забыть» не получится. Это так не работает. Хочешь прожить дольше и не ослепнуть или не впасть в гипо- или гиперглекемическую кому – придётся соблюдать правила, дружок. Здесь всё серьёзно. И если раньше организм как-то регулировал все эти процессы самостоятельно, то теперь тебе, словно в компьютерной игре, нужно делать уколы вовремя, чтобы твой персонаж продвинулся по сюжету как можно дальше.

Итак, в лагерь я ходил одну неделю, а остальные две провёл в детской больнице под капельницами. Врач моя, как мне тогда казалось, была грамотной. У неё у самой был сахарный диабет первого типа. Поэтому она делилась некоторыми «лайфхаками», которые собрала за много лет болезни. Только вот медсёстры не были обучены своему делу. Сам я делать себе инъекции ещё не умел, поэтому перед каждым приёмом пищи нужно было сходить в процедурный кабинет, измерить уровень глюкозы, после чего медсестра введёт тебе необходимую дозу инсулина. Так вот, первые два дня врач не могла понять, почему инсулин не сбивает сахар. Вроде всё правильно делаю: измерил сахар, уколол инсулин и поел. А глюкоза подскакивает так, будто не колол его вовсе. Врач каждый раз при этом увеличивала дозу, но это не помогало. Из-за отсутствия у принимаемого инсулина эффекта, снижающего уровень глюкозы, я несколько раз в день лежал под капельницами. В какой-то момент назначенная доза инсулина дошла до такого уровня, что ею можно было бы и убить.

Я начал сомневаться в профессиональных способностях медсестры. Попросил у неё шприц-ручку, сказал, что уже сам умею колоть себя, и ушёл в свою палату. Рассмотрел внимательно шприц-ручку со всех сторон и повторил все те же действия, что проделывает медсестра, но не вводя иголку под кожу. И заметил, что инсулин из иглы так и не появился. Я повторил процедуру ещё раз, затем ещё. Инсулина нет. Вернулся в процедурный кабинет, уже понимая, что медсестра не умеет пользоваться шприц-ручкой. Говорить ей об этом, конечно же, не стал. Попросил коробку из-под инсулина, сказал, что интересно почитать. Изучив инструкцию, я понял, как эта ручка работает. И был невероятно зол на медсестру, ибо по её глупости провёл несколько дней под капельницами. Тогда-то я и понял, что в этом вопросе доверять нельзя никому.

По сей день я не встречал ни одного эндокринолога, который мог бы объяснить некоторые явления, связанные с диабетом. Всё шпарят по методичке. Любое отклонение ввергает врачей в ступор.

Отец никак не мог смириться с моим диагнозом. Он поехал в столицу нашей необъятной страны в поисках волшебника, который лечит неизлечимое. Но смириться ему всё же пришлось.

Я помню тот день, когда он вернулся. Папа первым же делом приехал в клинику навестить меня. Я помню его небритое и уставшее лицо.

– Извини, но мне нечем тебя обрадовать, – опустил он глаза.

– Ничего страшного, я и не ждал чуда. Ты ездил туда не для меня, а для себя. Чтобы знать – ты сделал всё, что мог. Я понимаю, что будет трудно. Но это не самое худшее, что может случиться.

Папа нашёл одного врача, который согласился в своё нерабочее время следить за моим здоровьем и компенсировать последствия сахарного диабета. Родители как-то попросили его рассказать, в чём же причина моего заболевания. Что послужило толчком? Ведь в нашем роду не было никого, кто болел сахарным диабетом. Следовательно, наследственным это заболевание быть не может. И вот что он ответил:

– Абсолютно у каждого человека есть вероятность примерно в 2–3 % заболеть сахарным диабетом. Если есть родственники, болеющие подобным недугом, вероятность возрастает в 2–3 раза. Однако этого тоже недостаточно, чтобы болезнь проявилась. Как правило, нужен провоцирующий толчок. А раз в роду никто не болел, значит у вашего ребёнка при такой малой доле вероятности толчок был весомый. И, как правило, такие толчки случаются на нервной почве. Он наверняка пережил сильный стресс примерно за месяц-два перед тем, как появились первые симптомы. А какой именно стресс, думаю, лучше спросить у него.

Я перевёл взгляд на родителей. Они поняли, о какой ситуации шла речь. Больше вопросов не возникало. Отец особенно сильно переживал за случившееся и винил во всём себя. Я не был в его положении и никому такого не желаю. И представить не могу, каково ему было видеть больного сына, который всю жизнь теперь вынужден сидеть на игле. Невыносимым это бремя кажется ещё и оттого, что ребёнку нельзя помочь. Не потому что не хватает средств или сил, а потому что просто нельзя. Ты должен наблюдать за ним из года в год и, обжигаясь, каждый раз вспоминать, что, не случись того конфликта, всё могло быть по-другому. Но случилось то, что случилось. Оказалось, что моя болезнь и была финальной сценой, завершившей тот спектакль. Но урок из него извлёк лишь я один.

Согласно информации, полученной из Всемирной паутины, на 2021 год количество больных сахарным диабетом в мире составляло примерно 529 млн человек. По оценке ВОЗ, к 2050 году их количество приблизится к полутора миллиардам. Так что мой случай не уникален и с таким заболеванием вполне можно жить. Есть, конечно, определённые неудобства, но это не смертельно.

Диабет не помешал мне окончить школу, университет, заниматься спортом. А ещё я умудрился более пятнадцати лет скрывать свой недуг от близких друзей. Выходил в туалет и там подкалывался. Вот и вся тайна. Но в какой-то момент просто перестал прятаться, устал. Инициатива скрывать эту болезнь исходила от родителей. И сейчас, обдумывая всю свою школьную жизнь, я понимаю, что, если бы окружающие знали о моей болезни, возможно, у них было бы ко мне другое отношение. А я этого не хотел. Вот и не противился тому, что это надо скрывать.

Первое время мне было довольно трудно. Глюкометр для измерения сахара в крови и шприц-ручку с инсулином я в школу не брал. Вдруг кто-нибудь из любопытных одноклассников залезет в рюкзак, а там такой клад. Поэтому приёмы пищи в то время, когда я находился в школе, были исключены. Уровень сахара в крови, как ни странно, оставался в норме с последнего его замера перед выходом из дома до последующего после возвращения из школы. Были, конечно, случаи, когда уровень глюкозы выходил за пределы нормы, но такое случалось редко. И вот сейчас, вспоминая то время, я осознаю, что все трудности создавал себе сам. Я ведь мог брать с собой всё необходимое при большом желании. И в таком случае не обделял бы себя какими-то маленькими радостями, например, купить рожок мороженого и слопать его вместе с одноклассниками по пути домой из школы.

Спустя какое-то время я стал анализировать своё состояние, а именно причины, влияющие на падение или повышение уровня глюкозы в крови. И первой причиной запредельного повышения уровня сахара, которую я обнаружил, был стресс. В стрессовых ситуациях уровень глюкозы в крови взлетал мгновенно. Причём настолько, что организм не реагировал так бурно на съеденный шоколадный батончик, как на стрессовую ситуацию. «Стресс» равно «повышение уровня глюкозы». А значит, теперь я должен быть спокоен, как поверхность озера в безветренную погоду. Но давалась мне такая сдержанность не всегда.

Моя болезнь немного остудила пыл воюющих родителей, но только не нрав моей вечно озлобленной на меня матери. Стычки продолжались в прежнем темпе. Ведь с этого момента появился новый повод для ругани, наказаний и ограничений – повышенный уровень глюкозы в крови. Она знала, как стрессовые ситуации влияют на моё состояние. Мой врач рассказывал маме о причинах повышения уровня сахара, в том числе и о стрессовых ситуациях. Да и я периодически ей об этом напоминал. Поэтому мама знала, что после окончания ссоры ко мне можно вернуться через несколько минут и потребовать измерить сахар. И в таком случае повод для новых наказаний был гарантирован. Мама не хотела завершать войну даже с учётом того, что её оппонент обрёл статус инвалида.

Эпизод 10. Освобождение

В университете я перестал скрывать свою болезнь. Там все люди взрослые, и издевательства на почве инвалидности притесняемого были своего рода моральным барьером, который нельзя переступать. Да и я не был задиристым, грубым однокурсником, которому хотелось устроить тёмную где-нибудь за углом. Поэтому в плане понимания и сострадания окружающих это был уже другой уровень.

После окончания университета, за пару месяцев до вручения диплома, я нашёл работу. Там сдружился с коллегой, который познакомил меня с моей будущей женой. Встречались мы с ней пару лет, но практически с первой встречи я понял, что она и станет моей супругой.

К этому моменту нападки матери уже сошли на нет. Нет, она не поменялась. Просто я повзрослел и уже мог дать ей отпор. Впервые мама поняла, что пора прекращать свою тиранию, ещё когда я был студентом. В разгар очередной ссоры я сгоряча крикнул, что буду прятать своих детей и жену от жестокой женщины, ненавидевшей своего маленького сына. И увидел её лицо в этот момент. Почва словно ушла у неё из-под ног. Она разрыдалась. Было ли мне её жалко? Нет. Где-то я слышал такую фразу: «Если хочешь, чтобы в старости тебе не было холодно, не дуй прохладой на своих детей». Думаю, своим отношением ко мне мама дала мне вникнуть в глубину этой фразы в полной мере. То был первый шаг к освобождению.

Второй и последний я сделал перед моей свадьбой. Углубляться во все детали не буду, но суть спора заключалась в том, что я должен был выбрать дату свадьбы так, чтобы на ней могли присутствовать братья матери.

Небольшое отступление

У мамы два родных брата. Один старше неё, другой младше. И младший брат был более свободен в выражениях и разговорах, что вызывало ответную открытость с моей стороны. Он мог не задумываясь прийти на помощь, дать свой автомобиль покататься, подсказать, если что-то требовалось. Но сам никогда не вмешивался в мою жизнь с какими-либо наставлениями. Уважал мои границы, за это я также уважал и уважаю его сейчас.

Но старший брат матери ввиду некоторых его жизненных приоритетов и в целом отношения ко мне не вызывал у меня уважения или каких-либо иных проявлений дружеских чувств. Нет, я не возненавидел его. Просто это был человек, чья судьба мне оказалась абсолютно безразлична. У нас были отношения на расстоянии: встречи на Новый год, различные семейные праздники и тому подобные события, по которым обычно принято собираться вместе. На этом всё.

Поэтому, когда мама заявила, что либо я всё делаю так, как удобно её брату, либо свадьбе не быть, последние нити, стягивающие и без того готовое разорваться терпение, лопнули. Я кричал. Я был зол как никогда. Дату свадьбы назначил на тот день, когда нам с моей будущей женой это было удобно. Маме сказал, что может не приходить, если в день свадьбы сына она переживает не за меня, а за своего брата. Намечающееся торжество готовилось не в целях его развлечения. И маме это надо было доходчиво объяснить.

На тот момент я уже не жил с родителями. Поселился на съёмной квартире в городе, где и работал. У них где-то внутри теплилась надежда, что после окончания университета я вернусь в родную деревню и там займусь чем-нибудь полезным. Отец меня не сдерживал, за что ему огромное спасибо. А мама поняла, что не сможет это сделать с учётом особенностей наших с ней взаимоотношений. Она меня давно потеряла. Но отказывалась это понимать. Сейчас же думает, что я многого не помню, и даже убеждена, что некоторые события, дискредитирующие её как мать, я и вовсе выдумал. Но, к сожалению, нет. Видимо, у неё такая защитная реакция. Зачем признавать свои ошибки? Ведь придётся просить прощения. Лучше сделать вид, что забыла о них, или убеждать, что такого не было. Это так по-взрослому!

Первые годы совместной жизни в качестве мужа и жены у нас были крайне затруднительными. Из меня лезло воспитание отца: я не воспринимал чужого мнения, не хотел идти навстречу жене. Только вот принимал я на себя роль своего отца, не учитывая, что моя жена совсем не такая, как моя мама. Меня готовили к войне, но противник не был готов воевать. Она просто любила меня. Отношения с мамой тоже оставили свой след. Порой из моих уст вылетали жалящие душу и сердце слова. Позже, когда я стал посещать психотерапевта, узнал, что те колкие слова, сказанные моей жене, на самом деле были адресованы моей маме. Сейчас я в полной мере осознаю, насколько трудно со мной было уживаться. Честно говоря, вспоминая сказанные в гневе в адрес моей жены слова, удивляюсь, что она продолжала любить меня такого. Очень хочется верить, что супруга видела меня настоящего и терпеливо ждала, пока настоящий я не выйдет наружу. Спасибо, что любила и продолжала ждать!