Kitabı oku: «Под маяком», sayfa 3

– Мы про такое не слышали, – заверил его Юкио. – Давайте лучше чай закажем. У них же котёл греется, а значит, есть кипяток. А ещё у них просто обязан быть чай! Это ведь железная дорога – объект стратегический.

А затем, как ни в чём не бывало, выхватил из портсигара Банкира сигарету, поджёг её невесть откуда взявшейся зажигалкой и с наслаждением затянулся.

Банкир смутился. Он уже открыл рот, но не нашёл, что сказать. Поэтому просто повернулся и вдавил кнопку звонка.

5. Загадка бесконечного поезда

Звонок отозвался приятной утешительной трелью. Кимитакэ предположил, что звонки дублированы в каждом купе, чтобы совместить несовместимое: и не трезвонить каждый раз на весь вагон, и оперативно передавать сигналы.

В купе заглянула японская голова в накрахмаленном французском чепчике.

– Принесите по две чашки нам всем, – приказал Банкир.

Когда дверь закрылась, он перевёл взгляд на Юкио и как-то словно обмяк. Кимитакэ уже знал, что это может значить: отец Соноко всегда так себя вёл, когда ощущал, что вокруг все свои, а обстановка домашняя.

– Видок у тебя, конечно, тот ещё, – заметил между тем Банкир, глядя на Юкио.

– Много всего делать приходится, – отозвался Юкио. Он как раз распутывал свои косички, возвращая причёске знакомый вид.

– Ты хорошо выбираешь друзей, – продолжал старший, и Кимитакэ не смог сдержать тёплой волны гордости за себя. – Но неосмотрительный. В школе всё простят. В школе же вы всё равно что на работе, все готовы войти в положение, потому что видят, как ты стараешься. А вот снаружи всё очень не так устроено. Не поймут обстоятельств. Тем более, народ сейчас так война взбудоражила. Подумают ещё, что это какая-нибудь коммунистическая пропаганда. Так что ты бы озаботился мужской школьной формой. Даже лучше, что он будет не по размеру: надо быть ближе к простому народу. На чёрном рынке можно достать что угодно. А вот перчатки хорошие. Перчатки можно оставить.

– Я не думаю, что это важно прямо сейчас, – произнёс Юкио и опять сверкнул круглыми очками сквозь дым чужой сигареты. – Сами видите, как меняются порой обстоятельства.

– Ты выглядишь странно.

– А может, мне необходимо выглядеть странно.

– Этим ты можешь сильно навредить своему другу.

– До этой минуты я его только спасал.

Банкир усмехнулся и перевёл взгляд на Кимитакэ – видимо, надеялся отдохнуть.

– Кстати, я вот посмотрел на тебя и один эпизод вспомнил. Из истории французской литературы. Дурацкое поведение твоего приятеля очень мне его напоминает. Когда человек понимает, что чушь городит, но не может не городить, потому что чушь – это просто часть его дурацкой природы.

– Очень интересно, – Кимитакэ искренне надеялся, что этот неведомый Селин хоть сейчас никак не замешан.

– Это случилось давным-давно. В дни, когда Рембо и Верлен – впоследствии классики французской литературы – путешествовали по Европе. И вот однажды они поспорили о чём-то своём, поэтическом. После чего Верлен попросту попытался своего спутника застрелить. Ничего из этого не вышло, ранение было лёгкое, да и Рембо от претензий отказался. Но Верлена на суд всё равно потащили – потому что не положено в Брюсселе, столице тишайшей Бельгии, стрелять по соседям из револьвера. И вот судья спрашивает у Верлена, который по этому случаю с утра даже не пил: «Скажите, а почему вы, хотя не родственники, путешествуете и живёте в одной комнате с этим юношей? Вы что, содомисты?», – и многозначительно замолчал.

– А что Верлен на это сказал? – не выдержал Кимитакэ.

– А Верлен и отвечает: «Ваша честь, правильно говорить „содомиты“!»

Соноко прыснула и расхохоталась. В тишине лакированно-кожаного купе её смех звучал по-настоящему жутко, но остановиться не могла. Она корчилась, стискивала себя руками, но смех всё равно хлестал из неё, словно вино из бутылки с отбитым горлышком.

Дверь отодвинулась, та самая проводница в знакомом чепчике внесла восемь чашек на лакированном чёрном подносе.

От перемены обстановки Соноко немного успокоилась – раскрасневшаяся, она всхлипывала и вытирала глаза. Но когда дверь закрылась, опять захихикала, пока наконец не пересох и этот ручеёк.

– Отец, – выдавила она, – отец, ты такое расскажешь иногда… Не могу. Не могу…

Тем временем Юкио опять раздобыл неизвестно откуда серый бумажный свёрток и что-то сыпал в дымящиеся стаканы.

А это у него откуда? Похоже, трусы на нём безразмерные.

– Сахар? – поинтересовался Банкир.

– Смесь шести особенных трав.

Банкир не стал уточнять, что это за древний рецепт и какие травы там намешаны, а просто отпил. И Кимитакэ последовал его примеру.

Чарующий, с кислинкой вкус привычного зелёного чая сенча. А поверх него взрывались, покалывая язык, шесть других вкусов, и их невозможно было описать – только прочувствовать.

После первого глотка такого чая говорить уже не хотелось. А хотелось почему-то супа из красной фасоли с клецками, какой подают на вынос. Но супа не предвиделось, и Кимитакэ отпил ещё.

Банкиру, похоже, тоже понравилось. Он поставил чашечку и говорил теперь уже чуть другим, тёплым голосом.

– Конечно, приятно видеть, что вы, ребята, подстраиваетесь под любые обстоятельства. Это разумный способ, подходит и для инвестиций, и просто для выживания. На наших тесных островах очень важно уметь, если надо, затеряться в толпе. Потому что живём мы, конечно, на земле особенной, с благословенным климатом и всеми видами природных катастроф, за исключением песчаных бурь. Вот почему у нас народ послушный и старательный. Словно железный – вроде непоколебим, но любая молния пронзает насквозь. Любая мода превращается у нас в трёхмесячное безумие. В эпоху ранней Мэйдзи, например, целые состояния сколачивали на том, что завозили европейские шляпы, пока их у нас делать не научились.

– Отец, ну это же легенда, – подала голос Соноко. Причём голос был очень сонный.

– Эта легенда позволила моему деду заработать уставной капитал! – возразил Банкир. – Не сомневайся – гордись!

– Предусмотрительность вашего предка впечатляет, – согласился Юкио. – Сколотить капитал и не соблазниться губернаторством – вот что достойно уважения.

Перед длинноволосым стояли две чашки, нетронутые. Спохватившись, он быстро проглотил одну.

Банкир, как ни в чём не бывало, пил свой чай. Но медленно.

– Как бы вы, ребята, ни старались, во что бы вы ни переодевались, вы – интеллигенция, – наконец произнёс он. – Не помню, кто из писателей втащил в наш язык это русское словечко. Кажется, кто-то из этих мрачных пролетарских писателей. Но раз оно у нас осталось – выходит, что-то оно для нас значит, почему-то не позволяет себя забыть. А сама по себе интеллигенция – это ведь люди вроде вас. То есть люди, которые получили много дорогого и на первый взгляд бесполезного образования с одной целью: а вдруг когда-нибудь что-нибудь из этого стране пригодится.

– Вы можете быть уверены, – Юкио улыбнулся, – что с этой стороны отечество в безопасности. Очень многие из наших одноклассников, особенно те, кто был из дворян, старательно избегали всякой учёбы. А значит, это заблуждение их тоже не коснётся.

– Конечно, родиться в благородной семье – большая удача, – согласился Банкир. – Народ таких содержит добровольно и с благоговением, как англичане – воронов Тауэра. Но и пользы от дворянства в сложные минуты не больше, чем от воронов Тауэра. Разрешать сложнейшие вопросы, исцелять кровоточащие проблемы… И не поддаваться. Вот что важно. Когда начнётся паника, надо будет ей не поддаться. В обычное время вы делаете то же, что другие, что положено. А когда начинается паника – не поддаётесь ей. Делаете как учили.

– А вы, я вижу, тоже любите учить.

– Да так… скорее мысли одолели. Снова приближается тот неприятный момент, когда от человека что-то зависит. От того, на что поставишь, зависит, рухнешь ты вниз или взлетишь к небесам, на высоту, о которой прежде не мечтал. И шансы проиграть, прямо как на бирже, намного выше. А цена – несравнимо высока. И не собьёшь её никак, вот что обидно.

«Как же всё-таки любят эти взрослые поучать, чуть только заметят тело в школьной униформе, – подумал Кимитакэ. – Даже Банкир, с его средним ростом, яйцеообразной головой и щёточкой аккуратно подстриженных усов, всё равно чему-то да поучает. Посадить бы напротив него адмирала – и пускай поучают друг друга. Хотя нет, адмирал был хитёр, он бы ускользнул. Да и мёртвый он уже давно. Был хитёр, но не всех обхитрил… Поэтому пусть лучше напротив него сядет тот самый невыносимый старик-профессор в светлом костюме. И учит, как и положено специалисту по русской литературе, как надо воевать. Тем более что профессор был явно из тех учёных дураков, которые воспринимают любое несогласие как агрессию».

– Но судя по вашему благосостоянию, – заметил Юкио, – и тому, что вы путешествуете в поездах сидя и можете выкупить себе целое купе, вы и ваши предки всегда делали ставки правильно.

– Это в спокойные времена было приятно так думать и даже говорить потенциальным партнёрам. А сейчас, когда вода до горла дошла, я вспоминаю, как мне удавалось справиться с прошлыми случаями, и мне становится пугающе ясно: и обстоятельства были другие, и по большому счёту я просто угадал. Примерно как мой дед угадал с европейскими шляпами. Ты, Соноко, внимательно слушай, что я говорю. Это я не только для ребят, но и для тебя. Чтобы, когда разоримся, ты не жаловалась, что не предупреждали.

Но Соноко на этот раз не ответила. Теперь она вообще ни на что не отвечала. Просто сидела, словно большая груда камней, и тупо смотрела перед собой.

Кимитакэ хотел уже дотронуться до неё – вдруг у неё истерия или что-то вроде оцепенения? Но вдруг обнаружил, что тоже лишён всякой возможности двигаться. Это напоминало какой-то сон – он прекрасно всё видел, слышал и чувствовал, мог даже двигать зрачками и смотреть туда и сюда. Но не мог ни сдвинуться с места, ни пошевелить рукой.

И что самое удивительное в этом состоянии – ничего не чесалось. Хотя, казалось бы, самое время.

Кажется, это начала действовать та самая смесь из шести трав. А может быть, какое-то другое чудовищное колдовство.

– Почему бы вам не проспонсировать патриотически настроенные силы? – предложил тем временем Юкио.

– Ты что, решил Общество Чёрного Океана мне тут изображать? – осведомился Банкир.

– А что плохого в Обществе Чёрного Океана?

– В твоём возрасте – ничего. Но вообще-то они были жалкие люди.

– Вы не уважаете тайные общества?

– В этих тайных обществах не было ничего тайного. Это были просто рэкетиры. Приходили к честным коммерсантам и инвесторам вроде меня и просили деньги для патриотов. А потом трясли деньги с тех же корейцев и китайцев из прачечных, просто так, чтобы проблем не было. С нас, конечно, больше требовали. Потому что у китайцев с корейцами денег обычно нет. Вы что, там у себя в Гакусюине этого буйного монаха Киту Икки перечитали? Я слышал, он до сих пор популярен у незрелой молодёжи.

– С монахом Китой Икки я общался при других обстоятельствах, – осторожно ответил Юкио. – Мы сотрудничаем главным образом с профессором Окавой Сюмэем.

– Профессор Окава Сюмэй полоумен.

– Профессор Окава Сюмэй – кандидат наук в области исследования религий и сотрудник правления Маньчжурской железной дороги.

– И это – главное доказательство его полоумия. Где у нас в столице главный приют безумцев? Когда я был в вашем возрасте, все знали: сумасшедший дом – в Мацузаве. А теперь, с развитием техники, с ними смело соперничают два новомодных заповедника альтернативного мышления – управление Маньчжурской железной дороги и философский факультет Токийского университета. Считаю знаковым, что профессор Окава Сюмэй отметился и там и там.

– Профессор Окава Сюмэй действительно довольно много времени провёл в академии. Тот проект, который я представляю, просто ему очень нравится. Я говорю о Стальной Хризантеме.

Банкир допил последнюю чашку. Потом не выдержал, достал из жилетного кармана часы и положил их на столик:

– Мы едем до Фудзисава, – сообщил Банкир. – Там мы с вами расстанемся, дальше я купе не оплачивал. За это время ты можешь попытаться убедить меня в том, что я действительно должен вкладываться в ваши проекты.

– Мы не хотели бы вас утруждать и сойдём на Эносиме, – заверил его школьник. – А вы обдумайте, не торопитесь. Времени у нас предостаточно.

– Если вы собираетесь сходить на Эносиме, то поезд прибудет туда через пять минут.

– В этом отношении вы можете быть спокойны, – ответил Юкио, и с каждым словом его голос становился всё бесцветнее. – Поезд прибудет в Эносиму, только когда я ему разрешу.

Банкир хмыкнул и посмотрел на часы.

Секундная стрелка не двигалась.

Он повернул голову к окну – но там мельтешили всё те же чумазые дома пригородной застройки. И конца им было не видно.

Банкир перевёл взгляд на Юкио. Тот смотрел ему прямо в лицо, как ни в чём не бывало.

– Как ты сломал мне часы? – спросил Банкир.

– Часы показывают всё правильно. Это вы ошибаетесь.

– Да будь ты проклят со своими выходками.

– Вы полагаете, для меня это сложно? – осведомился Юкио. – Я ведь такой юный. Ну что же, смотрите. Вот я юный – а вот я уже стар!

Кимитакэ так и не понял, что именно сделал его приятель. Одежда осталась та же, и поза не изменилась. Мгновение – и матроска школьной формы обвисла на заострившихся плечах, на словно сдувшихся костлявых руках вздулись старческие вены. Лицо покрылось сетью морщин, щёки ввалились, глаза ужались до слезящихся чёрных щёлочек. Волосы сохранили длину – но теперь на круглом, как мяч, черепе трепетали только седые косматые пряди, похожие на клочья паутины.

По Банкиру было заметно, что он тоже это видит. Он так и замер, с приоткрытым ртом, не зная, что отвечать на такое.

А тем временем Юкио был уже в прежнем облике. Школьная форма туго сидит на юном теле, густые чёрные волосы лоснятся, щёки гладкие и розовые, словно цветки персика.

Банкир медленно поднялся из-за столика и вышел из купе в коридор. Похоже, ему надо было хорошенько всё это обдумать.

Кимитакэ каким-то образом мог это видеть. Его восприятие каким-то образом вышло из тела и проследовало за Банкиром. Оно так и двигалось следом за ним по коридору, повиснув в воздухе чуть выше и позади лысины.

В коридоре вагона первого класса было пустынно и тихо. Банкир постоял, а потом зашагал в сторону головы поезда. Мягкий ковёр скрадывал шум шагов, и Банкиру невольно казалось, что он плывёт по воздуху.

Он прошёл в следующий вагон. Этот вагон тоже был первого класса, неотличимый от предыдущего. Все двери в купе были закрыты, и казалось, что по левую руку – сплошная стена лакированного дерева.

Банкир миновал коридор, перешёл в следующий вагон. Тот тоже оказался вагоном первого класса и опять неотличимым от предыдущего.

Он шёл всё дальше и дальше, и каждый вагон был в точности таким же, как предыдущие. Банкир уже прошёл пару десятков и прекрасно понимал, что ни один поезд не может быть таким длинным.

Должен же быть конец.

Должен же быть хотя бы паровоз, который тянет все эти вагоны!

Ничего подобного не было. Были только вагоны первого класса – совершенно пустые и одинаковые.

Банкир остановился. Выдохнул. И повернулся к окну.

Дома расступились, так, что было видно железную дорогу, проложенную вдоль прибрежных серых скал. И теперь можно было увидеть поезд целиком.

Никакого паровоза не было. У бесконечного поезда не было даже никаких начала и конца. Кольцо из совершенно одинаковых вагонов каталось по кругу, и в этот круг не было возможности войти – и не было возможности выйти.

Над ними в бесконечно голубом небе висело невозмутимое солнце. А с севера ползла тяжёлая тёмная туча, наполненная традиционным четырёхчасовым токийским дождём.

И эта дурная бесконечность сломила уже окончательно.

Банкир выдохнул, помотал головой. Потом развернулся и просто сдвинул ближайшую дверь купе.

В купе были всё те же: Соноко, Кимитакэ и Юкио. Даже поднос с недопитым чаем был на месте.

А за окном продолжал мельтешить всё тот же утомительно-пёстрый пейзаж.

6. Эносима

Банкир закрыл дверь купе и рухнул на своё место. Он вдруг понял, что совершенно сломлен и вымотан.

Кимитакэ ощутил, что восприятие опять вернулось в его череп. Да, он снова смотрел на мир из себя.

Но оцепенение, однако, не проходило.

И с Соноко, похоже, было то же самое. Кимитакэ не мог этого знать наверняка, но почему-то был уверен.

Юкио как ни в чём не бывало смотрел в лицо Банкиру.

– Всё обдумали? – осведомился школьник.

– Пока я понял одно: времени на размышления у меня много.

– Думайте так долго, сколько вам будет удобно, – сообщил Юкио. – Чтобы вам было проще принять решение, я вам сообщу самый главный мой аргумент: соглашались пока все. И больше десяти лет почти никто не выдержал.

– Непохоже, чтобы за эти годы ты сильно состарился.

– Время во многом вопрос восприятия, – спокойно ответил Юкио. – Ну, и оно относительно. Бывает, что во сне мы проживаем целую жизнь. Так что не беспокойтесь, вы не сильно состаритесь.

– А твой друг Кимитакэ тоже похожие штуки умеет?

– Он занимается каллиграфической магией. Границы её возможностей, конечно, не обнаружены. Возможно, что с её помощью можно сделать и такое, это вопрос времени и мастерства. Но я добился этого другим способом.

– Ты будешь обучать этому Кимитакэ?

– Я не уверен, что это возможно. Пока неизвестно, способен ли человек в принципе таким овладеть.

– Но ведь ты – человек, и ты как-то этому научился.

– Я не совсем человек, – ответил после паузы Юкио. – Человек, но не до конца, и при этом кое-что кроме человека.

– Я слыхал, что кудесники древности умели и не такое.

– Полагаю, кудесники древности были по своей природе ближе всё-таки ко мне, а не к вам.

– Вот оно как! – Банкир тоже помолчал, обдумывая услышанное, а потом продолжил: – Но ты наверняка знаешь немало о том, что… ну, ты понимаешь, недоступно людям.

– Если бы я знал что-то достаточно интересное – делал бы более крупные вещи.

– Например? Выиграл бы войну самолично?

– Ничего подобного. На такое даже я не способен.

– Думаешь, американцы могут что-то противопоставить… вот этому? – Банкир обвёл пухлой ладонью обстановку купе.

– Я не один такой, – заверил его Юкио. – У американцев такие тоже есть… на вооружении.

– Хорошо. Понимаю. Чего же больше ты бы хотел, если бы мог?

– Ну, может быть, я хотел бы подарить человечеству доказательство великой теоремы Ферма. Но это и для меня недоступно. Мне, признаться, даже эпсилон Эйлера не покоряется.

– Я не знаю, кто такой эпсилон Эйлера. Но мне жалко математиков – раз уж тебе это недоступно, то у простого человека вообще нет шансов.

– Математическая реальность мне просто неприятна, – поморщился Юкио. – Кого-то раздражают пустыни, кого-то – полярная тундра. А меня вот раздражает реальность математическая. Та самая, где живут синус, логарифм и интеграл. Но это не значит, что людям она недоступна.

– То есть люди могут дойти до разгадки этой проклятущей теоремы – но просто… просто не доживают?

– А вы тоже слышали про эту теорему?

– Я сам не математик. Но мне приходилось нанимать математиков.

– Так вот, можете их успокоить, если они ещё не на фронте. Человек, который найдёт выход, уже родился. Он, правда, пока ещё даже младше вашей дочери и призыву не подлежит. Но он найдёт подступы к этой задаче, будьте уверены. Поступок героический, хотя и бесполезный – ведь никакого практического смысла в великой теореме Ферма нет. Хотя, я думаю, у него не получится пережить этих исследователей.

– А ты осведомлённый. От такого никуда не спрячешься.

– Раз вы это уже поняли – самое время решаться.

Банкир выдохнул. Потом утомительно медленно полез за новеньким портфелем. Запахло кожей, но другого оттенка. На столе появились печати, чернильницы, какие-то уже полузаполненные бумаги.

Юкио смотрел молча и неподвижно. Казалось, его тоже охватило оцепенение. Только края волос покачивались в такт движению бесконечного поезда.

Наконец бумаги были заполнены. Банкир вложил пахучую стопку в плотный бумажный конверт и протянул через стол.

– Сколько здесь? – спросил Юкио.

– Примерно четыре вагона сахара, – ответил Банкир, – в ценах чёрного рынка, разумеется. Я не делал прикидку на послевоенную инфляцию, но, полагаю, она будет весьма существенной. Постарайтесь реализовать деньги до окончания войны.

– Патриотические силы вас не забудут, – пообещал Юкио, принимая конверт. Школьник осмотрел конверт, понюхал. И, видимо, сообразил, что в трусы такое не спрячешь.

Поэтому поступил просто – снял с Кимитакэ его ученическую фуражку, утрамбовал его получше и водрузил фуражку обратно на голову однокласснику.

– Сейчас поезд начнёт сбавлять ход, – сообщил Юкио. – Он остановится на нужной вам станции. Вы можете идти. И часы не забудьте.

Банкир посмотрел на часы, которые так и лежали на столе. Стрелка теперь двигалась. Он качнул головой, спрятал часы в карман и только потом спросил:

– Но ты же сказал, что вы едете на Эносиму. Ваша станция раньше.

– Как вы имели шанс убедиться, для меня порядок станций проблемы не представляет.

Банкир поднялся – довольно робко, словно опасался удара палкой. Взял портфель и прикоснулся к плечу Соноко. Та вздрогнула и тоже поднялась. Оцепенение прошло, она снова двигалась – только движения были неловкие, как у человека, который только что проснулся.

Кимитакэ попытался поднять руку – и она поднялась. Он посмотрел на ладонь, ожидая, что линии на ладони будут ползать, как это бывает во сне, – но все линии были на месте, неподвижные и неумолимые.

Когда он убрал ладонь, двери купе уже захлопнулись. Впрочем, он и сам не знал, что полагалось сказать Соноко и её отцу в их положении.

Его утешало то, что мало кто смог бы вообще найти нужные слова. Потому что люди очень редко попадают в такие положения.

Купе казалось теперь каким-то ненастоящим. Словно кокон из кожи и полированного дерева, который с минуты на минуту лопнет и выпустит наружу двух мотыльков.

Выгонять ребят из купе никто не пытался. Оно и естественно – пусть проводники только попытаются спорить с Юкио после того, что он творил с железнодорожными пространством и временем. К тому же, как ни поверни, а на станцию Эносима поезд пока не пребывал.

А пока он раздумывал, поезд дёрнулся и постучал дальше. За окном всё больше темнело. Кимитакэ удивился – неужели подкрадывается ночь? Но, приглядевшись, понял, что это просто небо затянуло серыми тучами, предвестьем четырёхчасового дождя.

– Дружище, тебе уже разрешается улыбаться, – заметил Юкио. – Мы богаты.

– Я и так рос в семье, которая считалась богатой, – отозвался Кимитакэ. – Привык, наверное.

– Неужели ничего не чувствуешь, когда под фуражкой – четыре вагона сахара?

– Слишком много я только что увидел. Это бьёт в голову сильнее любого сахара.

– Ты скоро привыкнешь. Не забывай, мы только месяц с небольшим как толком подружились. И уже через такое прошли…

– Я боюсь, что наше знакомство прервётся, – произнёс Кимитакэ. – И боюсь, что оно не прервётся.

– Нечего бояться. Долго это всё продолжаться не может. Война – как огонь, в войну всё раскалено, всё бурлит, всё реагирует бурно. А значит, всё очень быстро заканчивается.

– Думаешь, развязка уже скоро?

– Я чувствую. Кожей.

– И нам – конец?

– Этого не могу знать даже я, – ответил Юкио, – и тем более не может знать никто из людей. Слишком много тут замешано фронтов, амбиций, обычаев, идеологий. Возможны самые невероятные союзы.

– Это внушает надежду.

Они бы поговорили ещё, но тут поезд опять начал тормозить. И Кимитакэ уже заранее знал, что это та самая станция Эносима, до которой они и собирались добраться.

Станция была совсем мелкая, с металлической крышей. Отсюда уже было видно полоску серого моря, а перед ним – долговязые пальмы с пучками листьев на макушке, похожие на истёртые каллиграфические кисти.

И дальше, там, в море, громоздился остров, похожий очертаниями на муравейник, поросший сизым лесом. Из зарослей поднималась круглая башенка маяка.

Небо уже порядочно нахмурилось. Когда Кимитакэ и Юкио спустились к набережной, лицо и шею щекотали холодные капельки.

Выглядели они странно. Но вокруг царило пасмурное запустение, и некому было удивляться этой подозрительной парочке. Ни туристов, ни школьников с экскурсиями, где мальчики и девочки одеты в одинаковые комбинезоны и на каждом – соломенная жёлтая шляпа, какую видно издалека. Не было видно даже местных жителей. Война сорвала с места тысячи людей – и намертво приклеила к прежнему месту жительства миллионы.

Они миновали скульптуры, похожие на старинных чудовищ, окаменевших под металлической глазурью, и вышли к деревянному мосту, перекинутому ещё в эпоху Мэйдзи. Пустые фальшивые фонари в китайском стиле, что тут и там попадались на перилах, напоминали, что в ту эпоху влияние материка было ещё не изжито.

Шагая по мосту, Кимитакэ вдруг вспомнил свой старый сон про встречу с отставным генералом, любителем пострелять соседских собак. Теперь, после всего, что случилось, сон казался почти счастливым.

Он только сейчас вспомнил, что генерал подозрительно напоминал их школьного заместителя по хозяйственной части. А если вспомнить, что творил этот заместитель после убийства директора, то могло быть и так, что этот заместитель и вправду связан с теми врагами государства, которые только что пытались его похитить. После встречи в лесу с давно казнённым радикальным монахом Китой Икки школьник не удивлялся уже ничему.

«Во всяком случае я тогда, во сне, прикончил этого злодея!» – констатировал Кимитакэ и от этой мысли вдруг ощутил, что ему стало веселее шагать. Хотя много ли значит победа, одержанная во сне?

Он не хотел уподобиться Кенске, своему недавнему однокласснику, который сначала прочитал в газете о том, что на воду спущен линкор «Ямато», а на следующий день увидел этот крейсер во сне. И рассказывал об этом сне с такой гордостью, как если бы он самолично этот линкор и построил.

С берега остров казался ужасно далёким и почти недоступным. Но прошло не больше десяти минут неспешной ходьбы – и вот они уже миновали мост и оказались перед запертыми железными воротами. Прутья у ворот были выкованы как-то хитро, они змеились и танцевали, как если бы кузнец попытался запереть в железо танцующие языки пламени.

За воротами открывался вид на тот самый остров, куда Кимитакэ должен был попасть в младшей школе, но заболел и не попал, о чём честно написал в сочинении.

По случаю военного времени все пёстрые лавочки закрыты, ставни у них опущены – они словно готовятся к погружению. Трёхэтажные гостиницы со сплошными лентами окон тоже выглядели пустыми и заброшенными. Чуть выше, среди зарослей, можно было различить, если напрячь зрение, непривычно серые храмовые ворота. По неведомой причине их сложили из силикатного кирпича и не озаботились даже покрасить.

Если на Эносиме и были постоянные жители, то они не показывались. У входа не было даже охраны.

Однако ворота преграждали путь. И вдоль берега по пляжам лежали кольца колючей проволоки.

– Ты знаешь, как тут пройти? – спросил Кимитакэ.

– Это ты у нас в каллиграфии разбираешься, – был ответ.

Кимитакэ пригляделся и вдруг увидел, что изгибы прутьев – это защитные надписи, выполненные той самой бешеной скорописью, для которой сперва вспоминаешь китайское название «кунцао» и только потом, после долгих раскопок в памяти, догадываешься, как он называется по-японски.

Кимитакэ дотронулся до завитков. Кажется, это Ланкаватара-сутра – неужели американцы научились ей пользоваться? Сама манера была близка к Ван Сяньчжи – но, конечно, это была просто искусная стилизация, потому что Старец из Павильона Орхидей жил в незапамятную эпоху династии Тан и тогда просто не умели делать металл такого высокого качества.

– Ты можешь это открыть? – спросил Юкио.

– Я могу попросить, чтобы она открылась.

Кимитакэ снял фуражку. Достал оттуда тот самый пухлый конверт и немного боязливо передал его Юкио – хотя прекрасно понимал, что их делают из особой лощёной бумаги, которой не страшен никакой дождь. За конвертом последовали: пенал с кистью, чернильница, плиточка превосходной туши и нетронутый блокнот.

Он поймал в чернильницу несколько капель дождя и принялся растирать тушь. И когда запах смолы перебил запах моря, опустил туда кисть, развернул блокнот – и Юкио, сообразив, что от него требуется, укрыл блокнот собственной юбкой, чтобы дождь не намочил страницы.

Чтобы открыть ворота, хватило четырёх иероглифов.

Так Кимитакэ и Юкио ступили на Эносиму – остров, который синтоистская богиня счастья Бэндзайтэн специально подняла со дна залива в ответ на притеснения людей драконом Гозурю.

Они прошли к бронзовым храмовым воротам, что стояли как раз напротив моста, но стали заметны только сейчас. И там откуда ни возьмись их немедленно окружили несколько солдат во главе со здоровенным, как боец сумо, капитаном. Этот капитан надвинул фуражку настолько низко, что можно было увидеть только усы – здоровенные, пышные, какие увидишь скорее у айну, чем у чистокровного японца.

– Согласно инструкциям – прибыли, – доложил Юкио и вытянулся по стойке смирно, насколько это было возможно, когда ты одет в женскую школьную форму и холодные капли дождя щекочут колени.

– Внешнее сходство с ориентировкой – несомненно, – он посмотрел на Кимитакэ настолько сурово, что тот невольно спохватился и нахлобучил на голову фуражку. И тут же ощутил кожей головы, как растекается из чернильницы остаток чернил.

– Величайшее счастье – безупречно служить императору! – провозгласил Юкио – и в тот же момент начал заваливаться на бок, как будто из-под него убрали подпорку. Двое солдат тут же подхватили упавшего в обморок под руки и куда-то потащили – видимо, переодеть и дать отдохнуть.

– А у вас есть пожелания или замечания? – спросил капитан как ни в чём не бывало.

– Ну, я ещё в школе учусь. Жаловаться не положено. Что дают – то и делаю.

– Я про вещи личного порядка.

– А можно пример? – Кимитакэ вдруг ощутил, что он тоже невероятно устал и ещё пара минут такого разговора – свалится в обморок вслед за приятелем.

– Например, в том, если вы придерживаетесь христианства или одной из особых форм буддизма, мы можем предоставить вам место для молитвы в соответствии с вашей традицией. При условии, что от этого будет зависеть ваша эффективность как каллиграфа, разумеется.

– Хорошо, если я здесь и правда что-то решаю… – Кимитакэ поёжился и бросил прощальный взгляд на японскую береговую линию, что осталась теперь за воротами. – Пожалуйста, известите охрану, чтобы не допускала на остров ни под каким предлогом гражданина Франции, который называет себя Луи-Фердинандом Селином. Ни лично, ни в виде посылок и писем. И имейте в виду, что «Луи-Фердинанд Селин» – это, вероятно, его литературный псевдоним, так что бумаги будут на другое имя.