Kitabı oku: «Штурм Бахмута. Позывной «Констебль»», sayfa 12

– Ладно, отдыхайте пока. И дальше нужно раненых тащить в медпункт.

– Хорошо, – спокойно ответил он и присел в траншее.

Последний рубеж

Вблизи позиции продолжали взрываться мины разных калибров. Комья мерзлой земли и грязи, куски деревьев и мусорной пыли накрывали нас. В воздухе визжали, как сверла стоматолога, осколки и пули крупнокалиберных пулеметов, бивших короткими прицельными очередями с севера и северо-запада. От взрывов закладывало уши, и всякий раз, когда я слышал далекий выход, сердце сжималось.

«Лишь бы не в окоп!» – успевал подумать я до момента разрыва.

Прячась от огня, осколков и пыли бойцы стали отползать в блиндажи. Как пингвины, которые сбиваются во время арктической метели, они прятались в самые защищенные от поражения места. Чем больше возникало хаоса вокруг, тем больше обострялась интуиция. В кризисной ситуации я инстинктивно понимал, что необходимо действовать именно так, а не иначе.

В большом блиндаже и траншее набилось человек шестьдесят. Вокруг меня сбились командиры групп, и каждый пытался что-то сказать, перекрикивая остальных. Концентрация гремучей ядовитой смеси из противоположных эмоций наэлектризовала атмосферу блиндажа и ждала только последней искры, чтобы превратиться в панику.

Если бы я был вожаком стаи бабуинов, я бы заколотил себя в грудь кулаками с устрашающими криками, чтобы показать силу и храбрость своему племени: я бы схватил палку и стал бы неистово размахивать ей над головой, показывая, что я не боюсь хищников! Но я был человеком, и командиром, попавших под мое командование солдат.

– Молчать, блядь! Заткнулись! – заорал я.

Крики мгновенно стихли и превратились в затихающий ропот.

– Слушай команду! Быстро на позиции! Держим сектора, как учились!

Я вышел наружу и присел в выкопанную огневую точку слева от входа.

Не успела половина бойцов выкатиться из блиндажа, как раздался первый танковый выстрел, и практически мгновенно прозвучал взрыв. Между выходом и взрывом прошло меньше секунды. Снаряд разорвался в двадцати метрах от меня, в окопе. Ударная волна мгновенно разметала в разные стороны людей, которые были поблизости. Невидимая, мистическая сила ударила по ним и расплющила их тела о стенки траншеи. Два тела, как тряпичные куклы, подлетели в воздух и упали на бруствер.

– Ааааааааа… – истошно завыл кто-то в пыли, поднятой взрывом. – Сука! Больнооо!

– Рука! Рука! – стал орать другой голос.

Выстрел из танка невозможно перепутать ни с одним другим выстрелом. Особенно если танк близко и бьет по вашей позиции прямой наводкой. В нем есть тяжелая и неумолимая животная сила. Танк – это тираннозавр, универсальная машина уничтожения и убийства с железными мышцами траков, хищными обводами башни и жалом ствола, проникающим сквозь расстояния и преграды. В нем вся неизбежность и неотвратимость разрушения и смерти. Вид танка, как вид монстра, одновременно и притягивает, и пугает. Подвижное и маневренное орудие уничтожения противника и укреплений.

Танк подавляет волю и силу сопротивляться. Наверное, так же себя чувствовали пехотинцы всех предыдущих нескончаемых войн, когда на них неслись закованные в латы конники, слоны или колесницы. Ты стоишь в строю, в своих доспехах или без них, и видишь маленькие точки вдали. Точки постепенно приближаются и становятся все более осязаемыми. Ты слышишь нарастающий гул копыт и клубы пыли, поднимающейся из-под них. Перед тобой все отчетливее вырастает монстр, который готов тебя растоптать и вдавить в землю, разорвать на части, переломав все кости. Периферийная тревога перерастает в страх, и мозг начинает кричать и умолять спрятаться и убежать, но нужно стоять и встречать неизбежное, надеясь на то, что ударит не по тебе.

Да, арта – это страшно. Но когда по тебе работают артой или минометами, страх другой. Где-то там происходит выход, и ты ждешь, когда будет прилет. Ты не видишь ни миномета, ни пушки. Они бьют навесиком, как мортира. Почти всегда есть время между первым пристрелочным выстрелом и подводкой – поменять позицию или успеть зарыться в какую-нибудь нору. Танк, который стрелял по нам, бил прямой наводкой. Нарезная пушка старого доброго Т-72 калибра 100 миллиметров стала разносить нашу позицию прицельным огнем.

Прозвучал второй выстрел…

Время замедлилось и превратилось в кисель. Была ли это причудливая иллюзия, которую создал мой мозг, или он действительно способен в смертельно опасной ситуации воспринимать реальность по-другому. Я не знаю. Но в тот момент я увидел снаряд, который пролетал мимо меня. Он как будто застыл на мгновение в воздухе, выпустил кумулятивную струю сзади себя и влетел прямой наводкой в блиндаж – в самую гущу моего отделения, раскидывая в стороны тех, кто стоял на его пути, и сминая остальных. Ярким шаром сверхновой звезды вспыхнул взрыв. Силой взрывной волны он ослепил меня и отбросил назад. Воздух стал листом железа, которым невидимый великан ударил меня по всему телу. Меня, как теннисный мяч, ударило об стенку траншеи и бросило лицом вниз. В голове играли адские колокола, размеренно ударяя железным молотом по стальной наковальне.

– Костя, сынок. Давай жми на педали!

Мой отец стоял в нашем старом дворе и смотрел на то, как я пытаюсь научиться ездить на велосипеде.

«Такой молодой?»

Меня переполнял щенячий восторг от его подбадриваний и от ощущения полета и свободы, которые мне дарила самостоятельная взрослая езда на велике!

– «Констебль», ты живой? С тобой все нормально? – услышал я голос и пришел в себя.

«Какой странный сон. Когда я успел уснуть?» – подумал я и с трудом приоткрыл глаза.

Вновь почувствовав тянущую боль в области спины, я вспомнил про взрыв и стал слышать стоны и крики вокруг.

Я сунул руку под броник и одежду, ощупывая свою спину. Рука была сухой. Крови нет.

– Живой, – крикнул я «Викингу», не слыша своего голоса.

Я встал на четвереньки и попробовал подняться. Меня замутило. Шатаясь и пригнув голову, я пошел к блиндажу.

Выход. Взрыв!

Третий разрыв был еще дальше в окопе. Снаряд врезался в дерево и расщепил его на причудливые лучины. Осколки снаряда, разлетаясь во все стороны расширяющейся сферой, прошили землю и блиндаж, который находился рядом. Третьим выстрелом убило еще двоих человек.

Вокруг копошились раненые и контуженные бойцы. Рядом со мной из-под двух обездвиженных тел выползал «Абакан». Он, как в фильме «Матрица», слегка подрагивал как виртуальная проекция. В голове звенело, а воздух наполнился пороховыми газами, кровью и горелыми тряпками. Маскировочная сеть, которой был накрыт блиндаж, загорелась сразу в нескольких местах и едко дымила.

– Фосфор! Нас жгут фосфором! – заорали у выхода из блиндажа. Бойцы, выползая из всех щелей, стали ломиться к выходу, толкая и перескакивая друг через друга, наступая ногами на раненых и мертвых. Началась паника. Прямо передо мной сидел контуженный боец и пытался набрать в легкие воздух, который вышиб из него взрыв. Кровь тонкими темными струйками текла у него из ноздрей и ушей.

– Нужно их остановить! – заорал я Ромке и «Айболиту», появившемся из ниоткуда.

Я стал хватать бойцов за шиворот и отбрасывать назад, прорываясь к выходу.

– Отставить панику! – орал я на ходу. – Отставить панику!

Мой крик остановил несколько человек, и они запустили цепную реакцию. Бойцы стали приходить в себя и таращились на меня, не понимая, что делать. Рома и Женя стали командовать и помогать им разгребать завалы из тел.

– Кто цел, занимается выносом раненых! Десять человек остаются со мной, остальные обеспечивают эвакуацию!

Я увидел Саню, который давал указания своим пацанам:

– «Банур»! Командуй эвакуацией! Выносите тех, кто не может идти.

Огонь снизился, и я увидел, как «Вардим» резко высунулся из траншеи с гранатометом и выстрелил в направлении противника. Следом за ним стал стрелять еще один боец, позывного которого я не знал. Они по очереди стреляли то на запад, то на север, обозначая противнику, что мы держим оборону.

Люди с первых дней раскрывались на войне по-разному. Война, как лакмусовая бумажка, обнажала сущность человека и показывала, на что он способен. Война была похожа на «Зону» из рассказа Стругацких «Пикник на обочине».

В «Зоне» исполнялись самые сокровенные мечты человека.

Не те, о которых он громко кричал и заявлял, а те, что составляли суть его личности. Война была «Зоной», где сущность человека проявлялась в своей первозданной наготе. Люди, способные действовать мужественно, быстро показывали себя, как и те, кто трусил и прятался за спинами других, в надежде выжить и сохраниться. Социальный лифт работал в обе стороны, и те, кто вчера был никем, быстро продвигался за счет своих качеств в командиры. А те, кто не проявлял никаких качеств, скатывался в подвал.

– Командир? Меня нужно нести, – подполз ко мне «Грязныш». – У меня руку оторвало!

Его рука болталась как плеть, и ватник был сильно пропитан кровью.

– Перетяните его, – попросил я пацанов, стоявших рядом. – Где твои жгуты?

Я стал ощупывать его и не смог найти ничего.

– Меня нужно нести… – продолжал он стонать.

– Заткнись! Нести нужно тех, кто не ходит. А у тебя ноги на месте. Перетягивайся и ползи своим ходом назад вместе со всеми.

«Грязныш» скорчил жалостливое лицо и замолчал.

– Рома, перетяни ему руку, а то вытечет, – крикнул я «Абакану».

Вокруг постепенно восстанавливался порядок, и хаос первых минут стал приобретать черты осознанной деятельности.

Я увидел Женю, который помогал сооружать носилки и вытаскивать раненых из траншеи. С удивлением и радостью увидел, что «Бас» с «Максом» опять тянут кого-то на самодельных носилках. «Грязныш» с разрезанным рукавом и перетянутой жгутом рукой ковылял за ними.

С наступлением кромешной темноты интенсивность стрельбы со стороны украинцев спала. Танк сделал еще пару выстрелов и укатил на перезарядку. Танковые расчеты у ВСУ были отличными. Я не знаю, кто их готовил, и кто ими командовал, но отработали они четко и точно. После подсчета потерь я вышел на связь с командиром.

– Шесть «двести», тридцать «триста». Половина из них тяжелые. Выносим на «Подвал».

– Как вообще обстановка?

– Шесть человек осталось на позиции из шестидесяти. Остальные занимаются выносом раненых. Готовимся принять бой.

– «Констебль», ты, судя по интонации, со мной прощаешься? – в своей манере, поддержал меня командир. – Эту позицию сдать нельзя!

– Хорошо. Будем держать. Буду докладывать по ходу пьесы.

Внутри действительно было такое ощущение, что это был мой последний день.

– Доклад каждые пятнадцать минут, – закончил командир.

Я по голосу слышал, что ему тяжело и тревожно. Верил ли он в то, что мы продержимся и не отступим? Я не знаю. После того, как ушла последняя группа эвакуации мы стали распределять сектора и готовиться к бою. Со мной на позиции остались: Рома «Абакан», Женя «Айболит», Артем «Вындин», «Викинг», «Дружба» и еще пару человек, которых я не мог распознать в темноте. «Дружба» был боеспособным и грамотным таджиком, у которого был ПНВ «Фортуна». Еще один «теплак» – тепловизор – был у Жени. Его нашел «Эрик», когда они брали первый блиндаж и принес сюда. Мы собрались и стали распределять сектора для обороны.

– Ну что? – задал я пространный и очень конкретный вопрос.

– Командир, мы с тобой, – за всех ответил Женя.

Остальные молча смотрели на меня и ждали моих приказов.

– Пацаны, для меня большая честь воевать с вами.

Мы стояли и смотрели друг на друга, понимая, что ситуация непростая, и мы можем погибнуть.

– Нам нужно занять круговую оборону. Собирайте все магазины, которые остались от убитых и раненых. Там, на бруствере, лежит пара человек. Заберите у них магазины и гранаты.

Они кивнули и молча разошлись по траншее, занимая огневые точки.

У нас оказалось тридцать автоматов, сотни три полных магазина к ним и большое количество гранат.

– «Дружба», ты держишь север. Наблюдай в теплак дорогу в сторону Бахмута и заправки, и, если поползут, стреляй. «Айболит», бери западное направление. Остальные рассредоточиваются между ними на расстоянии семи-восьми метров.

У меня с собой был блокнотик, в котором были записаны шесть телефонов. Я боялся, что он попадет в руки врагов и моим родным могут начать названивать, требуя выкуп. Или пришлют фото моего мертвого тела. Я достал его и несколько раз вслух проговорил телефон отца, чтобы запомнить. Достал зажигалку и, присев в траншее, поджег лист с телефонами. Я держал его и смотрел, как огонь пожирает бумагу, которая связывала меня с прошлым и с мирной жизнью.

– Мам, пап… Пока, – попрощался я вслух с родителями.

Огонь стал жечь пальцы. Я уронил остатки бумаги, которая догорела еще на подлете к земле. Я втер ее ботинком и пошел к ребятам. Гекатомба – жертва богу войны – была принесена, и теперь со мной не осталось ничего, чтобы хоть отдаленно напоминало о том, кем я был раньше.

Ночной бой

Глаза человека не приспособлены хорошо видеть в темноте. Когда нет возможности ориентироваться при помощи зрения, мозг начинает искать альтернативные способы получения информации.

В темноте слух невероятно обострился и стал улавливать малейшие шорохи. Я сидел в траншее, и мне постоянно казалось, что украинцы подползают к нам со всех сторон. Любой звук, который раздавался с их стороны, либо слышался как перешептывания на «ридной мови», либо как позвякивание оружия. Я очень сожалел, что мы не успели ничего заминировать, кроме кустов с севера запада. Если бы не «Дружба» и Женя, с их приборами, нам бы пришлось туго. Первая группа противника пыталась зайти с севера – со стороны посадки, которая находилась вдоль шоссе.

– Наблюдаю врага. Вижу, восемь силуэтов, – передал мне «Дружба». – Двигаются в нашу сторону. Что делаем, командир?

– Пацаны, в сторону севера нужно открыть плотный огонь «по-сомалийски». Выпускаем по три рожка в ту сторону.

Мы открыли огонь по противнику, и он откатился.

Примерно через полчаса был еще один накат. В этот раз они попробовали провести его практически с тыла: они каким-то образом пробрались и обошли нас полем, зайдя с юго-запада. Женя заметил движение, и мы, подпустив их на сорок метров, одновременно стали кидать туда гранаты. Враг отступил.

Периодически на связь выходил командир и, узнавая обстановку, подбадривал нас. За следующие два часа украинцы предприняли еще две попытки сблизиться, но мы пресекли их таким же способом. Ближе, чем на сорок метров подползти им не удавалось.

Я вышел на связь с «Антигеном» и договорился с ним о пароле для тех, кто будет возвращаться с «Подвала» к нам на позиции. Через час стали подтягиваться первые бойцы из моей группы. Они доползали до бетонного забора, который окружал завод «Рехау», и перебежками преодолевали последние пятнадцать метров до первой траншеи.

– Краснодар? – полушепотом кричали они в темноту.

– Луганск! Перебегай! – отвечали мы и пропускали их.

Вернувшихся бойцов я рассредоточивал по всей траншее и давал сектор обороны. Со стороны Артемовского шоссе, в помощь «Дружбе», я посадил пулеметчика «Евдима» и приказал простреливать посадку и шоссе.

Прилетела вражеская «птичка» и зависла над нашей позицией. Судя по характерным цветам ее фонарей, «птица» была с тепловизором, но, к счастью, она не скинула нам ни одного «подарка». Всю оставшуюся ночь они сменялись над нами. Через час с севера, со стороны Бахмута, стал слышен гул техники, двигающейся по шоссе.

– «Вардим»! Тащи «морковки» и херачьте в тут сторону. Давай! Штуки четыре или шесть прострелов.

Они с «Бануром» стали по очереди стрелять в темноту на звук приближающейся техники. Иллюзий, что они попадут, у меня не было, но этим мы показывали, что готовы к обороне.

Почему украинцы в ту ночь не действовали более уверенно и интенсивно, я не знаю. Видимо, слава ЧВК «Вагнер» сделала свое дело. После Попасной и Соледара имя «музыкантов» было на слуху. Возможно, они просто испугались штурмовать ночью, думая, что нас много, и мы тренированные профи. Может, у них были и другие причины, но нам повезло, что этого не произошло.

Мы были второй день на передке: у большинства из наших бойцов не было никакого боевого опыта – мы сразу попали в интенсивный замес с танком и минометами и были растеряны. Именно в эту ночь мы стали рождаться как боевое подразделение: рождение – процесс кровавый и мучительный. Подобно наивному и беззащитному ребенку, который появляется в этот неуютный и полный опасностей мир из чрева матери, наше подразделение – каждый из выживших – вынырнуло из мира своих фантазий о войне и столкнулось с ее реальным лицом. Нам по-настоящему стало понятно, что такое современная война.

На войне лучше всего находиться в движении. Когда ты находишься в статике, тебя начинают одолевать мысли. Они, как ржавчина, незаметно покрывают тонкой пленкой твое сознание и заставляют тебя задавать себе вопросы, на которые нет ответов. Чтобы не поехать крышей, на войне лучше быть в движении. Даже когда ты сидишь в окопе, полезнее копать, улучшая старые позиции или создавая новые. Движение помогает перерабатывать психическую энергию и адреналин, наполняя твое существование важными делами. Именно поэтому, когда все успокоилось, и нас набралось в траншее человек двадцать, я стал передвигаться по траншее и общаться с бойцами.

– Командир… Дело есть, – окликнул меня «Десант», когда я проходил мимо его огневой точки.

– Говори.

– Короче… – замялся он, видимо боясь, что я посчитаю это трусостью или паникой. – Если меня убьют, проследи, чтобы мамка деньги получила, – затараторил он. – Она одна… Семья у нас многодетная, со мной еще пятеро братьев и сестер. А батя бухает. Проследи, чтобы мамке деньги отдали.

Стало тоскливо. Я понимал, что «Десант» не трус. Потому что он говорил это с такой заботой о матери, что было понятно что он беспокоится не о своей шкуре, а о ней и своих младших сестрах и братьях. И сюда он поперся, чтобы быстрее освободиться и помочь им. У него ничего не было, кроме его жизни. Это было все, что он мог поставить на кон, и за что ему были готовы заплатить. И он сделал это, как сделал это каждый, кто добровольно отправился на войну.

Я не стал утешать и подбадривать его, потому что после сегодняшнего боя мы оба знали, что это херня на постном масле.

– Хорошо. Слово командира, – сухо ответил я.

Он улыбнулся глазами и молча кивнул мне. Я развернулся и пошел дальше по траншее.

Я прошелся по всей позиции – от точки Жени на западе до точки «Дружбы» на севере – и присел возле него и пулеметчика.

– Шел бы ты поспать, «Констебель», – ласково сказал «Дружба».

– Выгляжу не очень? – попытался пошутить я.

– Иди, дорогой. Уже час как никакого движения в теплак не вижу. Мы, если что, тебя поднимем, дорогой.

Этим своим «дорогой» он мне напомнил актера Яковлева из фильма «Кин-Дза-Дза!» и его героя.

– Хорошо, дорогой. Только, если что…

– Стрельба тебя разбудит.

Двадцать процентов моего взвода были таджиками и узбеками: людьми, которых судьба забросила в Россию на заработки. Часть из них даже не были гражданами нашей страны.

И после отсидки их должны были депортировать на историческую родину. Теперь, по их желанию, они смогут получить гражданство и паспорта.

«Если выживут, конечно, командир, – сказал в моей голове улыбающийся «Цистит». – Иди поспи “Констебль”».

«Хорошо, Джура», – ответил я ему и кивнул в своей голове.

Я шел и смотрел за бруствер. Возле одного из малых блиндажей я увидел в углу черный пластиковый пакет, в который с головой был замотан трясущийся человек.

– Эй… – потряс я его за плечо. – Ты чего тут?

Пакет раскрылся и из него показалась трясущаяся голова «Абакана».

– Хол-л-о-дн-н-о-оо… – попытался ответить он, выбивая дробь зубами. – Ни-чч-че-г-го-оо с с-со-о-б-о-ой н-не мо-ог-у по-од-де-ее-лла-аать…

– Форма осенняя, а температура минус двадцать, наверное. Давай вставай! Нужно ходить. Отжиматься. Приседать. Иначе получишь обморожение. Это у тебя от адреналина. Он когда в крови распадается, становится невероятно холодно.

Я заставил его подняться и начать шевелиться.

– Пошли. Я немного посплю, а ты на рации побудешь. Будешь вместо меня с командиром общаться.

Мне хотелось включить его в реальность и заставить активизироваться.

– Хор-ро-ош-шоо-о.

Он закивал и встал, обхватив себя руками.

Я разбил всех бойцов на двойки и приказал им спать по очереди. Отдав рацию Роме, я попытался уснуть. В блиндаже, в котором я расположился, почему-то оказалось две комнаты. Я сидел в одной из них в полной темноте и подсматривал в щелочку, как в соседней комнате идет заседание командиров ЧВК «Вагнер». Они решали, что делать с нашим отделением. Я слышал, как наш командир отстаивал нас и говорил, что мы только приехали и еще можем исправится.

Что мы молодцы и не струсили. Но кто-то невидимый, говорил, что нас нужно расформировать, потому что они рассчитывали на нас и думали, что мы знаем, как победить. А оказалось, что мы не знаем, и теперь всей операции угрожает провал. Что история с нашим взводом повторяется во второй раз. Что весь взвод полег при штурме Попасной. А это значит, что он заколдован.

– «Констебль»! «Констебль»!

Чья-то рука трясла меня за плечо.

– Нам бы артиллерию! И мы бы не отступили!

Я открыл глаза и увидел растерянное лицо Ромы.

– Что?!

Я вскочил на ноги и потряс головой.

– Сон… Всего лишь страшный сон.

– Ты кричал просто, и я думал, может, кошмар приснился.

Я поблагодарил его и решил пройтись, для разминки и проверки, по линии обороны. Вернувшись, доложил обстановку командиру и лег поспать еще на часок. В этот раз меня разбудила длинная пулеметная очередь из ПКМа со стороны шоссе. Я побежал туда, и выяснилось, что к нам приближалось два солдата, которые не знали пароля.

– Мы им орем: «Краснодар? Краснодар?». А они нам в ответ: «Чо?!». Я и пустил очередь. А они орут: «Мы свои! Из группы “Викинга”».

Группа сползала в посадку, по которой они ломились, и притащила их в траншею. Оба были ранены. Пришлось их эвакуировать. Пока их перетягивали и бинтовали, один из них рассказал, что они прятались в канаве, пока шел накат, и ждали, когда все успокоится.

– Повезло вам, что я стрелял из ПКМа. Был бы «Браунинг», вам бы наступила хана. А тут пуля зацепила только мясо, – взволнованно тараторил им «Евдим». – Чуть ниже бы дал, и капец вам. Взял бы грех на душу. Хорошо, что обошлось. Вы уж зла не держите на меня, пацаны.

В предрассветной дымке стали появляться очертания поля и дороги, уходящей в ту сторону, где нас ждали новые враги. Именно таким я представлял себе постапокалиптический пейзаж, описанный в книге Герберта Уэллса «Война миров», о вторжении марсиан на Землю. Ассоциативный ряд и бурная фантазия, умноженные на дикую усталость и контузию, переместили меня в Англию начала прошлого века, и я практически ощутил, что сейчас из этого сумрака на нас выйдет боевая тренога и начнет стрелять лазерными лучами, сметая нас и все живое на своем пути.

– «Констебль», кого посылать их вытаскивать? – спросил меня Рома, кивая на наших «двухсотых».

Я связался с «Антигеном» и попросил прислать эвакуацию.

Я не хотел оголять фронт и отправлять бойцов в «Подвал».

«Двухсотых» было шестеро. Трое из них были из нашего отделения. Первым я увидел «Болеста». Его выкинуло взрывом из траншеи, а голова свисала вниз в окоп. Лицо было бледным и сильно испачкано грязью. За ночь тело окоченело, и правая рука и пальцы были неестественно вывернуты и подняты вверх. Его любимой шапочки на голове не было.

«Хоть поесть успел, – подумал я. – В чем был смысл его жизни? Кто пожалеет, что “Болеста” больше нет?».

Рядом с ним на животе лежал еще один боец. Мне пришлось немного вылезти из окопа, чтобы рассмотреть его лицо.

– «Раха»!

«Раха» был наркоманом и сидел по 228-й статье. У него не было передних зубов. Это все, что я знал про него. Первое время я думал, что он немой. «Раха» был настолько незаметный, что я даже немного удивился, когда увидел его здесь. Молодой наркоман-молчун и вечно ворчащий гном-«пересидок».

Третьим был «Моряк». Его было жаль больше всех.

«Естественный отбор, – подумал я, когда понял, что тело, которое я вижу, это он. – Я же тебе говорил, “Моряк”, не лазить без толку по брустверу!» – разозлился я на него.

Мне хотелось отчитать его. Объяснить ему, что он не прав, что так рискует своей жизнью. И «Моряк» бы слушал меня и молча ухмылялся, как он обычно это и делал, при жизни. В голову сразу полезли воспоминания о нем. «Моряк» был молчаливым и исполнительным. Он очень быстро перестроился и понял, что нет смысла сопротивляться новому режиму. «Моряк» понимал, что дисциплина на войне играет огромную роль. Но все это работало до тех пор, пока сорокалетний солдат находился в поле зрения командира. Как только он оказывался наедине с собой, он молниеносно превращался в пацана, который делал то, что взбредет в его голову. «Моряк» рано сел и не успел повзрослеть. Он мог подчиняться режиму, если хотел этого, но создавать его самому себе так и не научился. Он лежал лицом вниз на бруствере с вскрытой осколком бочиной и пробитой головой. Осколок прошил каску и снес ему пол лица. Я успел к нему привыкнуть и пустить в душу, поэтому терять его было больно.

Я так и не смог перевернуть его, чтобы посмотреть, что осталось от лица. Я хотел помнить его таким, каким он был при жизни.

После Джуры это были первые трупы людей, с которыми я еще вчера общался и пил чай. Чтобы не слететь с катушек, психика тут же начала адаптироваться к смертям и потерям. Люди придумали очень много способов, которые помогают нам проживать горе и ужас потерь. Интеллектуализация, рационализация и десятки других форм психологических защит вмиг включились в работу, чтобы я при виде мертвого «Матроса» не завыл белугой, а сохранил боевой дух и остался в строю. Те, у кого защиты не срабатывали, и чей стресс превышал возможности психологических защит, либо сходили с ума, как «Калф», либо начинали «пятисотится», как «Бравый солдат Швейк» Ярослава Гашека. Пытаясь осознать и принять смерть бойцов, моя психика старалась переработать эту информацию.

«Почему смерть выбрала именно их, а не нас? – пытался я наделить их смерть каким-то смыслом. – Есть ли хоть малейшая закономерность в том, что погибли именно они, а не я? Это “русская рулетка” или воля Божья?.. Ладно. Мне просто грустно, что погиб человек, который мне нравился», – постарался я закончить свои размышления.

Я забрал его очки, которые лежали в самодельном зонов-ском футляре с красивой надписью «МОРЯК». Я знал, что у него в Брянской области живет сестра, и хотел передать ей очки брата.