Kitabı oku: «Искромётные разности», sayfa 5
В отличие от своего тёзки, мой сосед был обычным гражданином своей страны. Рождённый в довоенном СССР, он рос мальчишкой каких много, на радость маме и папе. Пришло время – вступил в пионеры, продолжая учиться в школе. Пришло время и для его папы уже по прошествии войны – посадили Македонского старшего по политической статье. Вроде бы, ничего необыкновенного для того времени. Вот только скучал он по своей семье, по сынишке своему малому скучал, по Сашеньке.
Был у папы в лагере закадычный друг – Ермолай. Художничеством на воле пробавлялся. Картинки разные рисовал непотребные. За то и сел. "Вхутемасовским выкормышем" прилюдно окрестил его "кум" ещё по прибытию в лагерь. Но незлобно так. С уважением, на которое был способен. Но это не закрепилось. Что-то чуждое было в названии. Не наше. Поэтому и не пристало. К тому же, не было в лагере в чести "кумовство"…
В перерывах между одуряющей от изнеможения физподготовкой на лесосеках, пилкой дров на пилорамах, охорашиванием карьеров для добычи сланцев и углей по программе "перековки враждебных элементов", внял Ермолай, наконец, просьбам друга. Нарисовал портрет его сына. Чтоб не удавился друг с тоски. Посочувствовал. Внял болезному. Но не сразу нарисовал. Несколько месяцев подбирал исходное. Не пальцем же корябать на выстиранной и отбеленной в хлорке для этого портянке?!
С миру по нитке, что называется, собирал разные составные части, из которых сложилось то, что как-то могло напоминать рисовальную гуашь. Что за проволокой найдёт, что в зоне наскребёт, вобщем, – чем богаты тем и рады. Белила, столярный клей и крахмал выклянчил у каптёра за мелкие услуги на сортировке в вещевом складе, а уж такие мелочи как каолиновую глину, легко принесённую из карьера и сажу, взятую из кострища там же, достать было легко. Сварил на костре крахмал, получая кашицу декстрина, названия, впрочем, которого не знал, но знал, что этой добавкой придаст "живую" клейкость красящему раствору. Там же, в лесу, из зарубок, сделанных предварительно на стволах сосен, Ермолай аккуратно собрал вытекшую камедь, – смолу, если сказать по-простому. Тайну красящих добавок он хранил беззаветно, поэтому что-либо сказать по этому поводу не представляется возможным, а врать бы не хотелось. Правда, кое-какие догадки на этот счёт были. А иначе зачем он перешёптывался с земляком на кухне, а потом вернулся в барак с оттопытенной на животе рубахой?
Ну, вот. Стало быть краску собрали. Теперь нужен был "колонок". Кисточка, тоесть, из беличьего хвоста. Да где ж её взять? За неимением оной вполне сошёл "самопал". Втихаря изловчился Ермолай и срезал прядку волос с хвоста молодой лошадки, запряжённой в телегу, которую использовали для доставки молочно-кислых продуктов семье начальника лагеря из близлежащей деревни. Телега иногда заезжала и в зону, оставляя на кухне избыток того, что не было востребовано жёнкой начальника. Вот тут-то и пристроился он к кобылке, когда возчик зашёл на кухню. Та даже мордой не повела, а лишь скосила глаз на Ермолая. Уже в бараке, Ермолай привязал бичёвкой добытую прядку к заранее припасённому для этого деревянному прутику, аккуратно обрезав волос до нужной формы, а затем слегка обмазав клеем, оставил сохнуть под нарами. Наконец, всё было готово.
Тьма накрыла зону своим сонным покрывалом. Зеки спали. Не спали двое – папа и Ермолай. Когда барак наконец затих, они крадучись прошли в дальний угол к единственному в бараке маленькому оконцу, затянутому двойной слюдой и затаились. Полная луна, как могла, освещала своим немеркнущим свободным отражённым светом этот кусочек несвободного пространства.
По папиным словам, кусочком заточенного уголька Ермолай приступил к предварительному наброску портрета на тонком портяночном сукне. Память папы хранила дорогое лицо, а чуткая рука Ермолая старалась в точности следовать наставлениям, составляя словесный портрет. После многократно повторяющихся полушёпотом просьб: больше-меньше, правее-левее, выше-ниже, крупнее-мельче, наконец, образовалось довольно выразительное изображение мальчика лет тринадцати. Папа долго всматривался в родные черты сына, только отчасти похожие на него самого, полузабытые и вновь сублимировавшиеся в этом изображении. Ермолай задумчиво, глядя на друга, сочувственно улавливал его реакцию, нетерпеливо пытался дознаться – похоже или нет. Наконец, напряжение спало, черты лица разгладились, руки бессильно повисли и слеза покатилась по небритой щеке. – Он, – шепнул отец. И ничего больше не сказал. Не мог говорить. Жизнь его, ограбленная годами разлуки предстала перед ним своей никчемностью, а годы те – вырванные, встали поперёк горла.
Самодельная гуашь оказалась довольно сносна при употреблении по прямому назначению. Несмотря на некоторые просчёты в технологии приготовления эта смесь худо-бедно поддавалась кисти художника и ложилась в основном туда, куда надо, подтверждая тезис, что всё-таки главное – это мастерство, а всё остальное – приложится.
В бараке вершилось таинство. Рождалось то, что не было доступно обычному пониманию и это необыкновенное священнодействие объединяло их создателей. На холстине проступал лик, вселяющийся постепенно в безжизненный пока эскизный угольный набросок, придавая ему одушевлённость.
За стеной барака изредка слышались редкие окрики охраны и противный лай овчарок. Ночь – ночью, а служба – службой.
Когда портрет был готов, папа, вглядываясь в дорогие черты и уже начинающий после многолетней разлуки привыкать к сыну, попросил Ермолая подрисовать то недостающее, что вспомнилось и так сочеталось с его Сашей – пионерский галстук. Красный пионерский галстук, которым сын так гордился…
… Помнится, не расставался с ним даже дома. Всегда с гордостью и каким-то мальчишеским достоинством отдавал пионерский салют, а особенно, при встрече с военными, поднимая высоко согнутую в локте руку диагонально и с прямой кистью. В ответ, военные отвечали ему всегда с улыбкой и преувеличенно уважительно, в свою очередь, отдавая воинскую честь. Чувствовалось, в этом для него было нечто большее, чем только лишь механическая присяга пионерской чести. Примеры гайдаровких мальчишек для него служили олицетворением утверждающейся преданности стране, принятой им без остатка, и были самовыражением его собственного становления, как личности. Может быть, почти бессознательно он был горд, но уже с какой-то не детской убеждённостью в правое дело построения самого справедливого и передового строя на земле, и своей исключительной принадлежностью к этой миссии. Горд он был и тем, что родился в такой замечательной стране, где один за всех и все за одного. Слова пионерской клятвы были для него священны. Таким светлым и преданным мальчиком и запомнился сын отцу. Поэтому и соединил его образ с милым сыну красным пионерским галстуком…
… Уж забрезжил лагерный рассвет. Заворочались просыпающиеся зэки. Колька-шнырь – лагерный придурок, свесившись с нар, сонно поинтересовался чего это они там мастырят. Пора было закругляться. Да и дело уже было сделано. Готовый портрет временно пристроили, просунув в щель отогнутой стенной доски тут же в закутке…
Таким и увидел я тот портрет пионера много лет спустя, в доме того самого, но уже бывшего пионера на другой части света, в Америке. Висел он в тесной рамочке, скромненько так, на стеночке в коридорчике… На мой любопытный вопрос о принадлежности этого портрета, Саша, уже к тому времени убелённый сединами – Александр Батькович Македонский, и рассказал мне эту историю.
Папе посчастливилось вернуться. Успел обнять родных. Но жил он после этого недолго. Каким образом удалось ему сохранить портрет?! Можно только догадываться на какую изощрённость ему приходилось идти, чтобы сберечь свой охранный амулет. В портрете с изображением сына – его ангела-хранителя, он видел своё спасение, поддаваясь какому-то мистическому чутью. Он оберегал портрет, а тот в свою очередь охранял своего обладателя.
Судьба Живописца – создателя, без преувеличения, одного из лучших шедевров иконотворчества своей эпохи, канула в Лету…
Сын вырос. И не только из пионерского возраста. Лишили его пионерской гордости, а вместе с ней и юношеской невинности мировоззрения, впрочем, как и веры в революционную справедливость сразу после того, как посадили отца. Но не сломали. И честь сохранил, доставшуюся ему в награду от предков. Учился, работал во Львове, на знаменитом заводе по выпуску телевизоров "Электрон". Дружная семья, дети, внуки. Вобщем, всё как у людей.
Жизнь текла своим чередом. Старилось всё, не старился только Сашин портрет. Лишь потрескалась слегка некогда сотворённая кустарным способом краска. Но не сильно, а так, слегка, в точности так же, как и появившиеся морщины на лице у постаревшего Саши.
А потом были 90-ые. С их неопределённостью, возможностями и невозможностями, с их неповторимым колоритом всего и вся. Собрав нехитрые пожитки, Саша уехал из страны. Как оказалось – навсегда. Бог ему был судья и советчик. А он – истец и ответчик.
Самолёт рейса Москва – Сан-Франциско помчал в неизвестность его и его семью. А вместе с ними и тот самый "Портрет пионера". В ручной клади, с бережно обёрнутым портретом, уносились человеческие страдания, муки разлук, радости встреч и … пионерская беззаветная клятва верности и служения. Шлейф этого, помимо инверсионной полосы ещё долго струился за самолётом, пока не исчез расстворившись. По крайней мере, в видимой части спектра…
С тех пор, перебирая в памяти самые знаменитые и богатые по ценности выставленных работ картинные экспозиции музеев мирового уровня, которые видел сам или был знаком косвенно, не могу в полной мере сосредоточиться ни на одной из них. Повсюду мне видится тот неброский портретик, увиденный мною в коридорчике – этакую, символичную иконку своего времени. Так уж случилось. Такая произошла метаморфоза. Портрет пионера заслонил собою и нивелировал сокровища всех эрмитажей, лувров, британских музеев и других художественных галерей по отдельности и вместе взятых. Нахожусь в каком-то плену у времени и обстоятельств. Прошу прощения у абстрактно мыслящих поклонников высокого искусства живописи, но все эти помпезные, в дорогих позолоченных рамах моны лизы, мадонны с детьми, смеющиеся кавалеры, а особенно, чёрные квадраты или другие признанные шедевры живописи не проникают в сознание и заслоняются скромной картинкой, нарисованной на портянке кончиком кобыльего хвоста с помощью всепобеждающей любви и с добавкой человеческой трагедии. В состоянии пребывания на этой философской ноте, глядишь, и о Шекспире недолго порассуждать в этом же контексте, с его вечными, но неосязаемыми и далёкими от нас страстями…
Поцелованная
Эта реальная и даже слишком реальная по своей драматичности история произошла где-то там, между небом и землёй, в пространстве не обитаемом людьми, где пребывают только ангелы, наблюдающие за нами и нас оберегающие. Ангелы-хранители приобретают иногда человеческие очертания, воплощаясь в образы очень даже симпатичных созданий. Кое-кто, кому очень повезёт, может лицезреть их воочию…
Самолёт из Сиэтла в Сан-Диего авиакомпании Delta совершал свой обычный полёт. Всё проходило в штатном режиме. Пассажиры Boeing удобно расположились в мягких креслах, коротая время полёта кто как мог. Ничего необычного. Всем знакома эта неспешная будничная обстановка в интерьере салона с приглушённым, еле слышным шумом самолётных моторов; работающей приточной вентиляцией; то тут то там переговаривающимися пассажирами, общающимися друг с другом или с обворожительными стюардессами, предлагающими весь необходимый набор предписанных авиарейсом услуг. Каждый был поглощён своим делом: кто-то завороженно не отрывался взглядом от портативного компьютера; кто-то дремал, отключаясь от психологического дискомфорта, создающимся только лишь от одного осознания самого факта искусственного перемещения в пространстве с нереальной скоростью, в десяток раз превышающую скорость быстродвижущегося автомобиля; кто-то просто уставился в окно иллюминатора, наблюдая землю с высоты полёта или обозревая проплывающие где-то внизу кучевые облака.
А тем временем, волею судьбы, двоим из почти двух сотен пассажиров лайнера доведётся соприкоснуться друг с другом в своём существовании. Но они пока об этом даже не подозревают. Один – молодой мужчина лет около тридцати, безмятежно занят разгадыванием чайнворда в журнале, отвлекаясь иногда, провожая взглядом проходящую мимо стюардессу, а другая – хрупкая миловидная молоденькая девушка лет двадцати четырёх сосредоточена на радостном предвкушении ожидания предстоящей встречи с родными и близкими ей людьми после короткого отпуска в Сиэтле и от того машинально закручивает и раскручивает пальцами завиток длинных тёмно-каштановых волос, так нравящихся её другу. Девушка пока ещё не знает, что место, на котором она сидит в хвостовой части самолёта провидением зарезервировано именно для неё и это обстоятельство заслуживает, чтобы рассказать о девушке немного подробней…
Родители её приехали в Калифорнию из Одессы. А вскоре у них родились две дочери-двойняшки – Катя и Ребекка. Годы шли, девочки подрастали. Забегая вперёд, можно сказать, что жизнь у них складывалась успешно. Та, о которой повествуется здесь, с детства мечтала посвятить себя медицине. Отучившись в школе, поступила в университет в Сан-Диего и закончила его с отличием и красным дипломом медсестры высшей категории. Стала успешно работать в престижнейшем госпитале “Sharp” в отделении сердечной хирургии. С началом пандемии почти весь медицинский состав госпиталя был сконцентрирован на борьбе с коронавирусом. Пришлось постигать новое направление. Непростое надо сказать. Можно только догадываться что легло на их плечи – плечи людей, беззаветно преданных своему делу в тяжелейших условиях работы до изнеможения, где хочешь не хочешь, а отдай всего себя без остатка. К тому же, в рамках интернациональной программы "Врачи за мир" она несколько недель работала в Таиланде, помогая медицинской поддержкой в борьбе со смертельным вирусом. В настоящее время работает в крупном медицинском комплексе UCSF в Сан-Франциско. Вот пока и всё о ней. Если, конечно, вскользь…
… В какой-то момент, безмятежную атмосферу полёта прерывает неожиданный шум, слышна суета бортпроводниц, а затем в салоне самолёта включается связь оповещения и голос командира корабля с волнением доносится из динамиков: "Уважаемые пассажиры! Срочно требуется медицинский работник. Пожалуйста, свяжитесь с экипажем самолёта."
Пассажиры с тревогой переглядываются, ища глазами того, кто отзовётся на призыв экипажа. Девушка видит растерянные лица. В первое мгновение растеряна она и сама. Такой неожиданный поворот событий надо ещё оценить, а вместе с ним и ту меру ответственности, которая обрушивается на неё мгновенно всей своей тяжестью в непривычной для неё обстановке. Адреналин действия захлёстывает и она решается принять на себя неизвестность предстоящего, ныряя в ледяную купель чей-то трагедии. Вот то реальное, в чём она поклялась когда-то, принимая на себя всю тяжесть клятвы Гиппократа и готовность спасения человеческих жизней!
Не помня себя, очутилась в группе бортпроводниц, склонившихся над упомянутым молодым мужчиной и тут же заявила о своей медицинской принадлежности. Все расступились, давая ей возможность оказаться рядом с мужчиной. Быстро оценив его состояние она поняла что с ним. Молодой человек был без сознания. Пульс еле прощупывался. Имея опыт работы с больными в отделении сердечной хирургии она сразу утвердилась в диагнозе – сердечная аритмия. До земли может не дотянуть. Командир корабля поинтересовался возможностью экстренной посадки на промежуточном аэродроме для ускорения стационарной медицинской помощи. Перед тем, как дать окончательный ответ она справилась о наличии медицинского инвентаря, кислорода и медикаментов на борту. Всё, что она запросила, к счастью нашлось. В этом случае необходимость в экстренной посадке была не нужна. Самолёт продолжал свой запланированный рейс. Позже, когда мужчина благодаря ей пришёл в себя выяснилось, что это заболевание у него хроническое. В пункт назначения была вызвана бригада скорой неотложной помощи. Всё оставшееся время полёта девушка неотрывно находилась рядом с мужчиной, контролируя его состояние. По прибытии в аэропорт в Сан-Диего после посадки она передала больного, что называется, из рук в руки, команде скорой неотложной помощи, объяснив им течение болезни. Мужчина был спасён.
Вот такая история. Короткая, как всё настоящее и яркая, как салют в её честь. Остаётся только назвать имя девушки, чтобы придать этой истории документальность. Зовут её Ребекка Рошец. Девушка, каких много, но Богом поцелованная! Куда? Решайте сами, исходя из притчи о том, что если при рождении Создатель целует ребёнка в лоб – быть целованному мудрым; если в губы – быть златоустом; если в руки – быть мастеровым и так далее. Так куда же?.. Да, ещё. В знак самоотверженного поступка Ребекки авиакомпания Delta выразила ей искреннюю признательность, прислав ей позже благодарственное письмо и приемлемый денежный сертификат. Привожу отрывок из письма по-английски и по-русски.
Dear Rebecca Roshets,
On October 25, 2021 on Delta flight 2246, SEA-SAN, you volunteered to provide medical assistance to a fellow passenger. It was fortunate to have you on board with us, and we are thankful for assistance you provided. Volunteers like yourself expand our inflight response capability and help us do our best for a passenger in distress.
Our immense thanks and gratitude.
Дорогая Ребекка Рошец!
25 октября 2021 года на рейсе Delta 2246, SEA-SAN вы вызвались оказать медицинскую помощь другому пассажиру. Нам повезло, что вы были с нами на борту и мы благодарны за вашу помощь. Такие волонтеры как вы, расширяют наши возможности по реагированию в полете и помогают нам сделать все возможное для пассажиров, терпящих бедствие.
Наша огромная благодарность и признательность.
Ну и наконец, эту короткую историю одного подвига хочется завершить словами умнейшего Эриха Фромма: "Кто сохранит одну жизнь, это всё равно как если бы он спас весь мир”.
Счастья тебе, девочка! А всем нам – больше спасённых жизней с твоей помощью.
Немного о ногтях
Никогда не придавал значения стрижке ногтей. Растут они и растут. И замечательно. Все эти вспомогательные признаки живых организмов, к которым с надеждой причисляю и себя, всегда находились вне сферы первостепенных интересов, и даже – стостепенных, и воспринимались, как само-собой разумеющееся. Могу ошибаться, но не помню, чтобы, например, принц датский – Гамлет, смешно сказать, – стриг ногти, по крайней мере, занимался этим на страницах бессмертной пьесы Шекспира. А ведьма Солоха, летала в Рождественскую ночь на метле над хутором близ Диканьки и демонстрировала свой отменный педикюр? Или Пьер Безухов выделывал "па" ножницами со своими ногтями, а тем более – с ногтями на ногах. Какое кому до этого дело? Что это меняет, скажем, для хода мировой истории с точки зрения социальных наук, если говорить, например, о загнивающем капитализме, не говоря уже о развитом, и даже не в меру, – социализме? Или, влияет ли это на увеличение средневзвешенного коэффициента полезного действия энергогенерирующей системы при изменении теплотворной способности, понимаете ли, – используемого топлива? В этом надо ещё как следует разобраться. А вдруг!..
Шутки-шутками, а совсем недавно этот вопрос встал, как говорится, в полный рост на моём горизонте. Не буду злоупотреблять просвещённым вниманием тех, кто это выслушивает, и перейдём к самой сути.
Меня попросили помочь: одному, нуждающемуся в этом человеку, надо было привести в порядок ногти на ногах. Мы приехали в медицинский центр, где это предполагалось сделать. Сразу хочу сказать: всё было сделано в высшей степени прекрасно! На этом можно было бы завершить этот короткий рассказ ни о чём, но… Неужели вы думаете, что я бы себе позволил переводить бумагу из-за этого?! Даже, если на ней были косвенно упомянуты великие литераторы – Уильям Шекспир, Николай Гоголь и Лев Толстой?! Конечно же нет. И вот, почему.
