Kitabı oku: «Введение в общую культурно-историческую психологию», sayfa 45
Следующий вопрос, которым задается Кавелин, – это вопрос о том, как исследовать то, что он определил как «душу».
«Тысячи данных показывают, что психические явления не остаются без глубокого действия и влияния не только на наше тело, но и на окружающий человека мир. Отсюда следует, что душа, которой приписываются психические явления, есть один из деятелей и в реальном мире. <…> Но, <…> каким образом определить свойство, степень и способы влияния психических фактов на реальный мир, когда эти факты, а тем более душа, не имея реальности, не могут быть предметом положительного изучения? Психология как положительная, точная наука невозможна!
Эту мысль разделяет огромное большинство образованных людей <…>.
Психические явления, думают они, не имея реального характера, доступны только для самонаблюдения.<…>
Если б это было так, если б одно только сознание установляло и определяло психические факты, то нечего было бы и думать о положительно точном их исследовании. Каждый производит внутренние наблюдения над собою по-своему; допустив, что для проверки их нет всеобщего, объективного мерила, надо согласиться, что психология как наука действительно невозможна. Но такой взгляд вдвойне ошибочен. Психология и реальные явления стоят на одной почве, и нетрудно доказать, что первые также доступны для внешних чувств, как последние, а последние столько же зависят от самонаблюдения, сколько и первые.
На чем основано наше непоколебимое доверие к реальному знанию, которое мы только и признаем за положительное, точное? Мы знаем только впечатления, получаемые от внешнего мира, а эти впечатления, как мы видели, вполне психического свойства, то есть доступны только для внутреннего наблюдения.<…>
Мы не знаем внешнего мира помимо впечатлений, которые он производит в нас чрез внешние чувства.<…> Кто думает, что мы изучаем и исследуем реальный, внешний мир, каков он сам по себе, тот очень ошибается. Наше знание этого мира есть точное знание получаемых от него впечатлений. Такое знание не есть мечта и призрак, потому только, что один и тот же предмет или явление постоянно производят в нас одни и те же впечатления. <…> Если б впечатления, производимые в нас внешними предметами и явлениями, не находились с последними в известном постоянном и правильном соответствии, то <…> не было бы вообще никакой науки.<…>
Стало быть, положительное изучение так называемых реальных предметов и явлений улетучивается, при ближайшей проверке, в психические действия над психическими фактами» (Там же, с.21–23).
«Обратимся теперь к последним. Мы видели, что они не только совершаются в душе, но принимают также деятельное участие в реальных предметах и явлениях, выражаются в них, приурочиваются к ним, приводят их в тысячи новых сочетаний. Это более или менее заметно на всех созданиях человеческих рук <…>.Только благодаря такому обнаружению психической жизни во внешних предметах и явлениях становится возможным, наряду с знанием природы, и положительное знание духовной стороны человека. Только на основании внешних проявлений психической жизни мы можем говорить о праве, об искусстве, о философии, о науке, о религии, о политике, об истории и т. д.<…>…человек рано стал замечать обнаружение души, внешние следы ее жизни и деятельности; над ними ему пришлось точно также упорно и долго работать, прежде чем они могли послужить прочным основанием науки. Подобно внешним впечатлениям материального мира, и и х пришлось сперва установить и определить точным образом в их объективной действительности, очистить от посторонних примесей, от произвольных толкований.<…> Как в науках о природе большое и видное место занимают способы точного наблюдения предметов и явлений, точно так же и в науках о человеке критика источников, т. е. психических следов во внешних предметах и явлениях, играет первостепенную роль и составляет основание, без которого наука о духовной стороне человека невозможна» (Там же, с. 23–24).
Все это могло бы оказаться не более чем заимствованием из философии истории или кантианства, если бы Кавелин не сделал следующий шаг в определении метода культурно-исторической психологии. На мой взгляд, это первая попытка сформулировать кросс-культурную методику в психологии:
«Сравнивая однородные явления у разных народов и у одного и того же народа в различные эпохи его исторической жизни, мы узнаем, как эти явления изменялись, и подмечаем законы таких изменений, которые, в свою очередь, служат материалом для исследования законов психической жизни и деятельности» (Там же, с.24).
После того, как заявлен общий метод культурно-исторической психологии, Кавелин снова возвращается к общепсихологическим понятиям. Он разворачивает свою теорию впечатлений в большое, на несколько десятков страниц, исследование предмета психологии – понятия «души».
Сначала он дает описание явления – подробно и точно рассказывает взгляды на понятие «души» сторонников материализма и сторонников идеализма. На это описание понятия «души», сделанное Кавелиным в 1872 году, я бы хотел обратить внимание читателей особо. На мой взгляд, оно вполне может считаться тем исходным основанием, с которого можно начинать КИ-психологическое описание этого явления в современном смысле. Начало этого описания я показал в цитатах из первой главы «Задач», посвященной предмету психологии. Дать его подробнее во «Введении» нет возможности, потому что это большая работа, требующая комментариев, которые развернутся в целый том. Тем не менее, это начало, которое требует полноценного продолжения.
Затем Кавелин возвращается к своим собственным исходным положениям и делает из них вывод о том, что же такое душа, который может показаться весьма неожиданным. По крайней мере, насколько я это себе представляю, ни современные ему психологи, ни последователи не смогли переварить этого вывода и предпочли просто промолчать. Между тем даже если язык и многие из психологических понятий Кавелина и устарели, логика его кристальна, а вопрос о природе этого странного явления, о котором все знают, но никто не смог ему дать определение, по-прежнему остается без ответа. Заменить слова «душа» иностранным термином «психика» – значит просто сбежать от ответа. Это еще возможно в общей психологии, но недопустимо в культурно-исторической, потому что в культуре всех известных мне народов это понятие существует. Мы можем отрицать наличие души, но не можем отрицать наличие соответствующего понятия.
Я вынужден пропустить большую часть этих рассуждений и очень много интереснейших наблюдений, чтобы достаточно подробно показать сам вывод и соответствующую ему гипотезу К.Кавелина.
«Чрез внешние чувства передаются душе впечатления материальных предметов и явлений; но как эти впечатления, так и все, что происходит в душе, мы видим непосредственно, внутренним зрением, психически. Итак, впечатления получаются нами двояким образом: одни, внешние, чрез посредство внешних чувств, другие, психические, непосредственно душою. Чрез посредство внешних чувств, обращенных к материальной природе, мы ничего не можем знать о том, что заключается или происходит в психической среде, т. е. в нашей душе; внутреннему зрению, напротив, недоступен внешний мир, но открыты психические явления. Эти два пути, из которых один ведет к внешней природе, другой в психическую среду, подтверждают взгляд, что душа составляет нечто особое, отдельное от тела, несмотря на теснейшую, непосредственную их связь и взаимное их влияние друг на друга.
Итак, душа представляет нечто особое, различенное от материального мира, хотя и обусловлена им и находится под его влиянием; но действия и влияния его она принимает не пассивно, а перерабатывает, претворяет их в себе; она создает в себе из этого материала нечто новое, вовсе не похожее на то, что ею принято, и обнаруживает, выражает это новое в неизвестных материальному миру явлениях, которые видоизменяют внешние предметы и явления и их естественный, необходимый ход. Все эти признаки составляют характеристические особенности органической жизни; вот почему мы должны признать душу за организм, но, конечно, особого рода, резко отличающийся от всех других, известных нам во внешней природе.<…>
Такая гипотеза, как мы думаем, разрешает все споры и недоумения; только она одна в состоянии придать явлениям психической жизни значение положительных данных, доступных научному исследованию. Постараемся объяснить нашу мысль.
Прежде всего останавливает на себе внимание тот факт, что одни из явлений, в которых обнаруживается жизнь и деятельность человека, происходят вследствие внешних влияний и возбуждений, механически, по законам материальной природы: другие, напротив, вызываются, по-видимому, самостоятельною деятельностью особого рода, идущею из человека, независимо от внешних побуждений, и которая вносит в его жизнь и отправления новые условия, видоизменяющие необходимый ход явлений. Общее сознание уже давно открыло эти два противоположные, друг другу навстречу идущие тока, и все явления первого порядка приписаны телу, второго – душе; но когда отсюда возникли вопросы, что же такое душа и тело, в каком отношении они находятся друг к другу и где разделяющая их черта, – наука, после долгих тщетных попыток и блужданий, должна была, наконец, отказаться от разрешения этих вопросов. Чем больше накоплялось данных, чем разностороннее и глубже они исследовались, тем больше и больше выяснялось, что границы между душою и телом провести невозможно – так они тесно между собою связаны и взаимно проникают друг друга; что противополагать их точно так же невозможно, во-первых, потому, что они непосредственно между собою соединены, во-вторых, потому, что душа и тело, как они представляются общему сознанию, несоизмеримы, не имеют решительно ничего между собою общего, в-третьих, – и это главное, – потому, что психические явления, насколько они соприкасаются с внешним миром и могут быть наблюдаемы в связи с материальными фактами, не что иное как своеобразные видоизменения этих фактов и никакого особого им собственно принадлежащего содержания не имеют: психические явления, обнаруживающиеся в материальных фактах, отличаются от последних только иною их группировкой. Анализируя наши ощущения, мысли, представления, движения воли, обращенные к материальному миру, мы находим, что они – то же самое, что соответствующие им явления материального мира, только в других сочетаниях, вследствие чего имеют другой вид и форму. Итак, с точки зрения внешнего мира, душа есть не что иное, как центр, из которого идут процессы, претворяющие материальные факты, преобразующие их форму, или особого рода аппарат, чрез который и посредством которого совершается это превращение. Процесс таких превращений, насколько мы можем его проследить, происходит таким образом: сначала душа, под влиянием впечатлений окружающего мира, и ближайшим образом тела, воспроизводит в себе представления и мысли, соответствующие этим впечатлениям, разлагает их, приводит в новые сочетания, и в этом новом виде возвращает во внешний мир, создавая для него чрез это образцы новых, небывалых явлений; по этим образцам переделывается и перестраивается потом окружающая человека среда и самое тело» (Кавелин, 1872, с.80–92).
Далее Кавелин очень последовательно излагает и обосновывает эту гипотезу. Она не была понята при его жизни и все еще ждет своих исследователей. Мне кажется, что еще и на сегодняшний день она далеко не просто может быть принята психологами. Поэтому я не берусь излагать ее подробнее в этом кратком очерке и ограничиваюсь пока изложением, в основном, культурно-исторической части труда Кавелина.
Я вполне осознанно старался вмешиваться в текст Кавелина как можно меньше, чтобы дать читателям возможность составить собственное представление об этом психологе и о предложенном им пути. Конечно, я не передал большей части того, что им сделано. Нащупав иной подход к поставленным психологией вопросам, Кавелин почти на все из них отвечает по-своему. Некоторые из его ответов уже устарели, но некоторые еще до сих пор ждут своего времени и остаются непонятыми, как и при жизни. Его, в общем-то, даже не попытались понять. Рассказывая свою гипотезу взаимодействия тела и души, Кавелин очень подробно и методично расписывает саму «механику» работы этого «аппарата». Ни малейшей попытки понять и проверить эту часть его теории сделано психологами не было. Мне кажется, в России того времени просто не было психолога достаточного масштаба, чтобы ее понять. Критики просто выдергивали из его труда отдельные цитаты и тем искажали саму идею Кавелина. Причем цитаты эти ограничивались почему-то только культурной частью его теории, критики словно не решались обсудить собственно психологическую часть. В подтверждение приведу выдержку из труда современного историка психологии:
«Попытки Кавелина внести в психологию метод изучения психики по историческим памятникам культуры вызвали резкие возражения И. М. Сеченова.
Благодаря обнаружению психической жизни во внешних предметах и явлениях, становится понятным, указывал Кавелин, наряду со знанием природы и положительное знание духовной стороны человека. “Слово и речь, сочетание звуков, художественные произведения, наука, обычаи и верования, материальные создания, гражданские и политические уставы, памятники исторической жизни, словом, все служит материалом для психологических исследований”.<…>
Возражения Сеченова имели принципиальное значение. Признание психического процессом и утверждение необходимости изучать психику в качестве процесса не могло быть совместимым с предложением изучать психику по продуктам духовной культуры. И это коренное различие позиций на протяжении последующей истории психологической науки выявлялось каждый раз, как только сталкивалось признание процессуальности психики с требованием ее изучения по продуктам культуры.<…> Сеченов считал невозможным, признавая психическое процессом, изучать психику по продуктам духовной культуры народов – по истории верований, языку, искусству и т. д.
“Может быть, ключ к разумению психических процессов в самом деле лежит в том широком историческом изучении всех произведений человеческого духа с психологической точки зрения, о которой говорит г. Кавелин?” – спрашивал Сеченов. Тогда, замечал он, на первом месте должны быть памятники, оставленные древнейшим человеком и данные из жизни современных дикарей. Такое изучение открыло бы ход развития психического содержания человека по мере накопления знаний, но оно не открыло бы для нас тайны психических процессов, считал Сеченов. <…>
Поднятый в дискуссии вопрос о продуктах человеческой культуры как материале психологического исследования и поныне остался нерешенным. В современной исторической психологии, так же и в этнопсихологии, этот принципиальный методологический вопрос вызывает споры» (Будилова, с. 124).
Мне кажется, Константин Дмитриевич Кавелин был гениальным психологом, и ему должно быть посвящено отдельное большое исследование. Эпиграфом к нему я бы взял его слова из заключения «Задач психологии»:
«Если миру суждено быть обновленным, то это может совершиться изнутри нас».
Выводы и заключения
Исходные
В основном все необходимые выводы были сделаны в конце соответствующих глав. В этом заключительном разделе я бы хотел поговорить о том, что позволит перейти от Введения в предмет к собственно Общей КИ-психологии.
То, что современное общество переживает кризис, говорят все. В России это особенно заметно. Говорят о кризисе экономики, кризисе политики, о кризисе семьи, о глобальном экологическом кризисе и тому подобное. В общем, кризис.
Меня как психолога более всего занимает кризис в мировоззрении, о котором говорят и пишут не меньше. Этот кризис психология все-таки может исследовать и описать своими методами. А мировоззрение у современного человека «научное». По крайней мере нас в этом долго убеждали. Что это значит? Действительно ли мое мировоззрение научно? Я сам, к примеру, вовсе этого не чувствую. Но если это все-таки так, тогда что же такое мировоззрение?
Я не случайно ставлю слово «научное» в кавычки, а потом еще и говорю об этом. В том тексте, который я давал посмотреть цензуре научного сообщества, кавычек без пояснения оказалось недостаточно, чтобы показать, что я отношусь к этому не однозначно. Цензор этого просто не захотел увидеть и написал:
«Мышление современного человека далеко не научно – об этом говорил еще Л. Леви-Брюль. Затем эти выводы повторили З.Фрейд, К.Юнг, Э.Фромм, К.Леви-Стросс, Ст. Грофф, Л.Н.Гумилев и т. д., и т. п. Зачем биться лбом о створки открытых ворот? Современный человек – это смесь рационального и иррационального и проблема лишь в пропорции».
Все просто и ядовито. В общем, наукой все давно решено, и остались лишь мелочи, вроде пропорций…Вообще-то, я благодарен цензору за то, что он сделал мою мысль понятной. Я пытался сказать то же самое на протяжении всей книги на менее понятном для ученых бытовом языке. Благодаря вмешательству представителя научного сообщества, эта мысль теперь высказана и так, что будет понятна и ученым. Повторю ее еще раз в виде вывода из всей предыдущей работы:
То, что мы называем современным мышлением, – сложное явление, состоящее из множества слоев. Если мы хотим понять его, если мы хотим дать описание основного предмета психологии – души, что бы это такое ни было, – нам придется идти последовательно от того, что лежит на самой поверхности, описывая слой за слоем и тем самым освобождая сердцевину, являющуюся неким природным качеством человека, от культурных и исторических напластований. В этом самая суть культурно-исторической психологии. И если мы хотим сделать это в рамках науки, начать придется с понятия «научность» и с «научного» слоя нашего современного мировоззрения.
Мысль, вероятно, отнюдь не являющаяся откровением и даже, может быть, кажущаяся сама собой разумеющейся. Для современного психолога. Моей же задачей было показать, как она рождалась и вызревала. Замечания моих цензоров утомили меня за время работы над этой книгой. Точнее, меня утомила необходимость преодолевать их упорную слепоту и нежелание понять, о чем идет речь. С самого начала работы я неоднократно заявлял, что пишу Введение в предмет и намерен ограничиться рассказом о том, чего достигла вторая психология к началу XX века. Если бы мне пришлось вести рассказ о нашем веке, то я его как раз бы и начал с Леви-Брюля и прочих мыслителей, перечисленных цензором. Думаю, что воины научного сообщества сделают еще немало подобных упреков моей работе. И я буду этому рад, потому что это все составит материал для полноценного исследования психологии сообществ. Но пока – о понятии «мировоззрение».
В бытовом языке мировоззрение – это воззрения на мир, иначе говоря, способ, которым я предпочитаю видеть мир. Мировоззрение есть предпочтение. Так или иначе, я старался показать это в моей работе. И это предпочтение лично мое. Глаза мои открыты, я гляжу на мир, но предпочитаю одну его часть видеть, а остальные не видеть? Получается так?
Явно не так. Я не волен в собственных органах восприятия. Разве что могу закрыть глаза. Но уши я даже закрыть не могу. Воспринимаю я все, что оказывается доступным органам восприятия. Но вот в чем я волен, так это обращать на воспринятое внимание или не обращать. И как вывод из этого – учитывать это воспринятое при своих действиях или не учитывать и действовать так, словно его и не было. А из чего же я при этом исхожу, что учитываю? А другие восприятия, которые принял решение считать важными для себя?
Скажем так, если в лесу есть Серый волк, то надо ходить в лес с палкой. Если бы я исходил из того, что воспринимаю, то я брал бы палку тогда, когда увидел Серого волка. Скорее всего было бы уже поздно. Поэтому я гляжу на лес, не вижу там Серого волка, но беру палку для Серого волка. Серого волка нет в моем восприятии. Но я не обращаю на это восприятие внимания. А на что же я обращаю его? На что-то в моей памяти, где хранится образ этого же леса с Серым волком. Пускай волков уже давно нет в природе, но до тех пор, пока во мне существует Образ Мира, в котором есть Серый волк, я буду слушаться его, а не того, что видят мои глаза.
Цензор не удержался и приписал к этому месту: «Вообще-то, всё, что здесь называется Образом Мира, давно обозвано “имплицитной картиной мира”». А Серый волк там, наверное, давно и просто называется знающими людьми Глокой Куздрой, которая постоянно и штеко кудрячит ненаучных бокренков и лохов…Приведу на память несколько строчек А.Еремина, много лет назад запавших мне в душу:
В глухом металлургическом лесу,
Где шел процесс созданья хлорофилла,
Сорвался лист…Уж осень наступила
В глухом металлургическом лесу…
Пока ничто из предложений моих ученых цензоров не убедило меня, что нагромоздить «металлургический лес» лучше, чем сохранить живой…
Возвращаясь к разговору об Образе мира, скажу: глядя на мир вокруг, мы одновременно глядим и в Образ Мира в своем сознании, накладываем эти два восприятия одно на другое и исходим в своих поступках не из того, что является действительностью, а из того, что видим своим внутренним взором, из того, что есть только в моем мировоззрении. Из того, что можно вслед за Павлом Флоренским назвать «естиной», то есть истиной человека в противоположность действительности мира.
Что я пытался показать этим образом? То, что, хотим мы того или не хотим, но мы воспринимаем мир таким, каким показывают его наши органы восприятия. И мы его при этом так или иначе запоминаем и храним как огромный Образ Мира в памяти. Это необходимо для выживания и является первоосновой для любых мировоззрений. Все мировоззрения при таком подходе становятся весьма незначительными по объему, но очень действенными приспособлениями для управления человеческим поведением. Но поведение – это прямое воплощение какого-то способа выживания. Причем всегда наилучшего, как видится самому человеку. По крайней мере, избирается оно как наилучшее, а осуждается уже потом, после проигрыша. Следовательно, мировоззрения создаются для той же цели, что и начальный Образ Мира. Но зачем нужно это дополнительное приспособление? Почему не хватает начального Образа Мира?
Потому что приходим мы все в единый мир Земли, а оказываемся в различных мирах-сообществах. Сообщества создаются, чтобы легче было выжить на Земле. Но зато теперь появляется задача выжить в сообществе. По-русски и Земля называется миром, и крестьянская община тоже мир. Все это означает, что мировоззрение всегда очень точно приспособлено для выживания в каком-то мире и, изучая его, мы можем описать и мир, ради которого оно создавалось.
Соответственно и наоборот. Глядя на следы человеческой деятельности в мире, которые называются культурой, мы можем сделать выводы о его мировоззрении. То есть о содержании сознания хозяина мировоззрения, поскольку Образ Мира и соответствующий ему способ видеть мир, иными словами, мировоззрение, являются одной из важнейших составных частей того, что мы обычно называем человеческим мышлением.
Это можно посчитать еще одним выводом моего сочинения. Вывод о возможности изучать человеческое мышление и психику не только по психическим процессам, но и по психическим содержаниям, был предметом долгого спора между культурно-исторической и физиологической психологиями и является одной из основ нашей дисциплины.
Если теперь вернуться к понятию «научное мировоззрение», то сразу возникает вопрос: когда нам говорили, что наше мировоззрение научное, это означало, что предложенный наукой способ видеть мир уже прочно вошел в бытовое мышление? Или же одно из сообществ пыталось подчинить себе все остальные, навязав свое мировоззрение? Ведь навязать мировоззрение значит и навязать свою систему ценностей и свой смысл жизни. То есть, по сути, все, с помощью чего можно управлять людьми. Для сообществ это вполне естественно. Созданные для лучшего выживания, они считают допустимым все, что ведет к выживанию, но уже не создавших их людей, а самих сообществ. Поэтому они освящают любые действия, осуществленные людьми ради выживания сообщества. Даже самые отвратительные и порицаемые.
В этом смысле сообщества еще очень и очень первобытны по своей психологии. Люди уже более или менее научились думать не только о собственном желудке, а сообщества еще на стадии первобытной бездумной дикости. Пример.
Самоубийство осуждается в Западном мире и государством, и религией. Самоубийца проклинается именем Божиим, и его даже нельзя хоронить на общем кладбище. Но это только если он убивает себя ради собственного удовольствия. А вот если он делает это ради других, ради общества, например, бросается на амбразуру, он уже не самоубийца, а герой! Может быть, даже святой, если все удачно сложится. Ну а что он при этом думал и хотел? Это, в общем-то, не важно, главное, что он сделал то, что от него ждали в соответствии со введенной программой правильного поведения – подвиг во имя Родины, или человечества. Еще один пример.
Тот неуют, неприятное чувство, которое испытывает любой «нормальный» человек, когда читает строки, подобные написанным мною, о том, что жертвовать собой ради Родины – не однозначно хорошо. Я и сам ощущаю себя очень и очень уязвимым: даже говорить подобные вещи опасно! Ведь про тебя могут сказать, что призывал отказаться от любви к Родине, и уничтожат! Как предателя. Уничтожить ради сообщества – это не только вполне допустимо, это поощряется. Причем предателей не любят даже те, ради кого это предательство совершается.
Мне кажется, что так называемая социальная психология до сих пор так слаба только потому, что изучение психологии сообществ постоянно натыкается на чувство уязвимости и запреты в сознании самого исследователя.
А это значит, что за этим глухим ворчанием, которое я сейчас разбудил, сомневаясь в святости Родины и ее праве требовать наши жизни, скрывается мощнейший психологический механизм. Название ему – мышление Свойствf. И ему на самом-то деле глубоко плевать на Родину или на человечество. Зато ему есть дело до всех чужих, которых он имеет право травить и убивать. Он затем и создан. В сообществе, где действуют определенные правила, ты не имеешь права вести себя так, как хочется, и воплощать свои желания. Ты должен сдерживаться. Сдержанность накапливается и превращается во взрывоопасную силу, таящуюся в каждом из нас. Ей нужен выход. И общественная психология, правящая сообществами, его находит в виде разрешения выпускать сдержанность на чужих или нарушителей правил, предателей. Чужие – это вообще не люди. Их убивать даже не грех. Так считалось тысячелетиями. Нарушители правил – это разрушители сообщества или общего благополучия. В каком-то смысле тоже враги. С ними начинают с затравливания. А потом доходят до того, что тысячами сжигают на кострах или сотнями тысяч замаривают в лагерях. Причем вытравливают порой всех «не таких», в первую очередь, цвет нации, мозги. И это совсем не сложно – лишь объяви их врагами народа или предателями. Так есть ли механизму свойства дело до Родины?
Свойствy стоит посвятить отдельное исследование как основе общественной психологии. Пока же достаточно будет сказать, что в основании «поведения» сообществ лежат очень сильные психологические механизмы, которые внедрены в сознание каждого из членов сообщества. И поэтому время от времени каждый отдельный человек вдруг начинает выступать от имени всего сообщества, как бы думая об общем благе. Однако «думание» это отнюдь не разумно, а как раз наоборот. Говоря на психологическом языке двадцатого века, оно укоренено в бессознательном. И одно это уже настораживает и пугает.
Если мы посмотрим на сообщества как на очень большие личности, что-то типа древних богов, воплощающих Дух народов, то увидим, что у них гораздо меньше нравственных сомнений и гораздо меньше недопустимого, чем дозволено, к примеру, нам с вами. Как бы ни были утонченны и разумны отдельные члены сообщества, в целом сообщество «ведет себя» просто и грубо, как маленький ребенок или дикарь. Конечно, оно ведет себя не само. От его лица выступают какие-то органы, а от их лица – люди. Но все они как бы выражают «волю народа», а точнее, сообщества. И чаще всего просто не вольны ее не выражать, потому что они рабы того места, которое занимают в обществе. Может быть, точнее было бы сказать, что это «свято место пусто не бывает», потому что оно само себя занимает подходящими людьми, выдергивая этих «ловцов силы» из мятущейся у своего подножия жадной толпы. И эта «воля народа», которую «избранникам-заложникам» места приходится выражать, является, желаниями Богов-сообществ. А они – просты и прозрачны. Боги эти хотят быть как можно шире, сидеть как можно выше, иметь как можно больше и выживать как можно лучше. И все это по сравнению с другими сообществами, значит, другими людьми. Причем права определяются очень просто – силой и коварством. В этом смысле мифологично поданная история из жизни современных сообществ вполне сошла бы за один из рассказов Гомера или Гесиода.
И научное сообщество не исключение. Поэтому предположение, что «научное мировоззрение» насаждалось нам научным сообществом в его, а не в наших интересах, вполне допустимо, по крайней мере, хотя бы для исследования. Именно ради этого мною в начале этого исследования и был поставлен вопрос о наличии двух парадигм в современной науке вообще и в психологии в частности. Впрочем, выглядит вполне допустимым говорить и о большем количестве парадигм, которые правят современной наукой. В отношении же отдельных ученых наблюдаются, кроме парадигмальных, еще и личностные цели внутри научных по видимости поступков.
Исходный материал любой науки похож на запутанный клубок, мешающий видеть истину. Начиная исследование, неизбежно приходится убирать все помехи и все лишнее, что к исследованию не относится. Большая часть моей работы и была посвящена именно отсеканию помех. Введение в предмет во многом должно было быть историей его становления. Однако прежде чем приступить к ее изложению, мне пришлось ввести чисто психологическое разграничение, связанное с показанным выше механизмом свойства или общественной психологией науки.
Понятие «научной парадигмы», неважно, первой или второй, предполагает, что понятие «наука» при этом само собой ясно любому читателю. Однако очень часто, как только мы начинаем описывать действия того или иного ученого, чтобы отнести их к той или иной парадигме, выясняется, что, делая «научное» открытие или заявление, он о науке вообще не думал! Пример.
