«Архипелаг ГУЛАГ» kitabının incelemeleri, sayfa 2

Что же пишут в газетах в разделе "Из зала суда"? Приговор приведен в исполненье. Взглянувши сюда, обыватель узрит сквозь очки в оловянной оправе, как лежит человек вниз лицом у кирпичной стены; но не спит. Ибо брезговать кумполом сны продырявленным вправе. Бродский "Конец прекрасной эпохи"

И вот в этом зловонном сыром мире, где процветали только палачи и самые отъявленные из предателей; где оставшиеся честные -- спивались, ни на что другое не найдя воли; где тела молодежи бронзовели, а души подгнивали; где каждую ночь шарила серо-зеленая рука и кого-то за шиворот тащила в ящик -- в этом мире бродили ослепшие и потерянные миллионы женщин, от которых мужа, сына или отца оторвали на Архипелаг. Они были напуганней всех, они боялись зеркальных вывесок, кабинетных дверей, телефонных звонков, дверных стуков, они боялись почтальона, молочницы и водопроводчика. И каждый, кому они мешали, выгонял их из квартиры, с работы, из города. Солженицын "Архипелаг ГУЛАГ"

Это ужас, ребятушки. Это ужас. У меня просто даже слов не находится. Тут суть далеко не в "советская власть ай-ай-ай", а в судьбах отдельных людей, чьи прекрасные молодые жизни были вот просто так взяты и загублены. И ради чего? Ради того, чтобы регулярно промывать мозги кучке хомячков, которым промыть мозги может каждый дурак, показав фокус с большим пальцем. Население с мужеством и интеллектом, как мы знаем, в этот момент сидело, садилось или умирало.

Зацепило... Солженицын использовал тот же прием, и написал книгу в жалобно-мозгопромывательном стиле, но он это делал исключительно чтобы люди как можно ближе к сердцу восприняли все происходящее. Это было необходимо: жалобы, сопли, слюни, зачастую необъективные точки зрения и оценки ситуации, и эмоциональные восклицания. Информация в книге обязана была вызвать нужную реакцию у читателя, это был единственный способ что-то изменить. Если хотя бы один приверженец советской власти прочел в те времена Архипелаг и изменил свою точку зрения на власть, то книга была написана не зря.

Сколько раз читали мы на страницах других книг, художественных и документальных, как самиздат Солженицына кочевал из рук в руки, из портфеля в портфель, из кухни в кухню, из под одного матраса под другой.

О, невозможно описать то чувство, когда ты держишь в руках не просто книгу, а миллионы жизней, не просто историю, а то, что ее изменило.

Невероятную работу проделал автор. Невероятно скурпулезно он описал КАЖДЫЙ аспект лагерной и тюремной жизни, начиная от ареста и суда ничего не подозревающего законопослушного гражданина до распорядка дня и состояния души заключенного, уже свыкшегося с жизнью в лагере. И каждую стадию здесь сопровождает смерть, миллионы смертей.

И что же в этой книге, которая изменила сознание всей страны? А вот что:

Это было в апреле 1943-го года, когда Сталин почувствовал, что, кажется, воз его вытянул в гору. Первыми гражданскими плодами сталинградской народной победы оказались: ... Указ о введении каторги и виселицы.

Ну как?

А еще:

"А Н. П., доцента-математика, в смертной камере решил эксплуатнуть для своих личных целей следователь Кружков (да-да, тот самый, ворюга): дело в том, что он был -- студент-заочник! И вот он ВЫЗВАЛ П. ИЗ СМЕРТНОЙ КАМЕРЫ -- и давал решать задачи по теории функций комплексного переменного в своих (а скорей всего даже и не своих!) контрольных работах.

Вот кто они, следователи, представители власти.

О густоте сети сексотов мы скажем в особой главе о воле. Эту густоту многие ощущают, но не силятся представить каждого сексота в лицо -- в его простое человеческое лицо, и оттого сеть кажется загадочней и страшней, чем она на самом деле есть. А между тем сексотка -- та самая милая Анна Федоровна, которая по соседству зашла попросить у вас дрожжей и побежала сообщить в условный пункт (может быть в ларЈк, может быть в аптеку), что у вас сидит непрописанный приезжий. Это тот самый свойский парень Иван Никифорович, с которым вы выпили по 200 грамм, и он донЈс, как вы матерились, что в магазинах ничего не купишь, а начальству отпускают по блату. Вы не знаете сексотов в лицо, и потом удивлены, откуда известно вездесущим органам, что при массовом пении "Песни о Сталине" вы только рот раскрывали, а голоса не тратили? или о том, что вы не были веселы на демонстрации 7 ноября? Да где ж они, эти пронизывающие жгучие глаза сексота? А глаза сексота могут быть и с голубой поволокой, и со старческой слезой. Им совсем не обязательно светиться угрюмым злодейством. Не ждите, что это обязательно негодяй с отталкивающей наружностью. Это -- обычный человек, как ты и я, с мерой добрых чувств, мерой злобы и зависти и со всеми слабостями, делающими нас уязвимыми для пауков. Если бы набор сексотов был совершенно добровольный, на энтузиазме -- их не набралось бы много (разве в 20-е годы). Но набор идЈт опутыванием и захватом, и слабости отдают человека этой позорной службе. И даже те, кто искренне хотят сбросить с себя липкую паутину, эту вторую кожу -- не могут, не могут.

Сексот - это именно тот, о ком вы подумали - секретный сотрудник КГБ.

А вот за что сажали людей:

А уж потом пришить тебе обвинение совсем не трудно. Когда "заговоры" кончились (стали немцы отступать), -- с 1943 года пошло множество дел по "агитации" (кумовьям-то на фронт все равно еще не хотелось!). В Буреполомском лагере, например, сложился такой набор: -- враждебная деятельность против политики ВКП(б) и Советского правительства (а какая враждебная -- пойди пойми!); -- высказывал пораженческие измышления; -- в клеветнической форме высказывался о материальном положении трудящихся Советского Союза (правду скажешь -- вот и клевета); -- выражал пожелание (!) восстановления капиталического строя; -- выражал обиду на Советское правительство (это особенно нагло! еще тебе ли, сволочь, обижаться? десятку получил и молчал бы!); 70-летнего бывшего царского дипломата обвинили в такой агитации: -- что в СССР плохо живЈт рабочий класс; -- что Горький -- плохой писатель (!!). Сказать, что это уж хватили через край -- никак нельзя, за Горького и всегда срок давали, так он себя поставил. А вот Скворцов в ЛохчемЛаге (близ Усть-Выми) отхватил 15 лет, и среди обвинений было: -- противопоставлял пролетарского поэта Маяковского некоему буржуазному поэту. Так было в обвинительном заключении, для осуждения этого довольно.

Угадайте, кто был тот некий буржуазный поэт с одного раза?

Солженицын сравнивает заключенных тюрем и лагерей с крепостными крестьянами, только в худших условиях. Вот, например, что он говорит о самодеятельном театре при лагере:

Такие крепостные театры были на Воркуте, в Норильске, в Соликамске, на всех крупных гулаговских островах. Там эти театры становились почти городскими, едва ли не академическими, они давали в городском здании спектакли для вольных. В первых рядах надменно садились с женами самые крупные местные эмведешники и смотрели на своих рабов с любопытством и презрением. А конвоиры сидели с автоматами за кулисами и в ложах. После концерта артистов, отслушавших аплодисменты, везли в лагерь, а провинившихся -- в карцер. Иногда и аплодисментами не давали насладиться. В магаданском театре Никишев, начальник Дальстроя, обрывал Вадима Козина, широко известного тогда певца: "Ладно, Козин, нечего раскланиваться, уходи!" (Козин пытался повеситься, его вынули из петли.) В послевоенные годы через Архипелаг прошли артисты с известными именами: кроме Козина -- артистки кино Токарская, Окуневская, Зоя Федорова. Много шума было на Архипелаге от посадки Руслановой, шли противоречивые слухи, на каких она сидела пересылках, в какой лагерь отправлена. Уверяли, что на Колыме она отказалась петь и работала в прачечной. Не знаю.

Неудержимое веселье, правда? Вся книга написана очень горьким, циннично-саркастическим языком, так, что хочется даже не плакать от всего ужаса, а, скорее, биться в истерике.

Понимаю, что критиковать Архипелаг ГУЛАГ - значит сознаваться в отсутствии души и сердца, но не могу удержаться. Не знаю, кто причисляет Солженицына к авторам-историкам, эта книга - жалоба, душевное излияние сломленного, обиженного и растоптанного человека. Ну просто не историческая это литература, это такое полухудожественное ревью, прочитав которое, читатель заинтересовался и проникся, открыл список используемой литературы в конце, и уже начал серьезно изучать вопрос.

Многие обвиняют Солженицына в том, что он приверженец царизма. Но в чем же это проявляется? Только в противопоставлении советского режима царской власти? Мне кажется, что были у автора предпосылки романтизировать царский режим, в котором он не жил, но жили его родители, нынешнему зверскому режиму, в котором пол страны сидит, а пол охраняет. А с чем же еще сравнивать, когда других режимов в стране не существовало?

Книга сделала прорыв в советской жизни и литературе, прохаживаясь по рукам "надеящихся, но немощных". Проблема в том, что сейчас, как, собственно, и во времена выхода киги, стенограммы всех описанных судов были доступны широкому пользователю (вот это и есть историческая литература!). Казалось бы, зачем нужно было советскому гражданину читать Архипелаг ГУЛАГ ("антисоветчина" же!), за которую точно посадят? Почему же никто не пошел в библиотеку проштудировать эти стенограммы и все остальные сталинские зверства, аккуратно законспектированные самими ГБшниками и написать что-то подобное, и приблизить крах режима?

На эти вопросы никто никогда не ответит.

Резюме.

Книга зверская, душераздирающая, невероятно длинная, но невероятно захватывающая, невозможно оторваться от чтения. Эту книгу обязан прочесть каждый.

«Архипелаг» наверное, самое обсуждаемое и спорное, что когда-либо было написано о политических репрессиях. Несмотря на то, что сей труд был опубликован много лет назад, а самого Солженицына уже нет в живых, люди продолжают спорить и что-то доказывать. Выведение автора на чистую воду продолжается. Кто-то им восхищается, кто-то называет его предателем. Я же считаю, что «Архипелаг ГУЛАГ» должен быть.

Неудивительно, что автора не любят. Солженицын в книге проходится по целому ряду людей. Достается коммунистам, вождям, писателям за участие в пропаганде. Автор затрагивает Великую Отечественную, поднимает неприятные темы войны – говорит о бездарном руководстве, о солдатах, о пленных, о военных преступлениях. Также Солженицын проходится катком и по блатному тюремному миру. Есть мнение, что автор создал произведение полное лжи, но я так не думаю. Возможно, что-то преувеличено, но в целом, ничего нового я почти не узнал, так как до этого уже читал о репрессиях.

А еще у меня есть собственная история семьи, которую 1937 затронул напрямую. Поэтому, чему тут удивляться. В тот год арестовали и осудили по 58 статье моего прадеда. Дали ему десять лет, оставив жену без мужа, детей без отца. А их было немало, целых шестеро. После ареста семья больше его не видела. Прадед сгинул где-то в лагерях. Реабилитировали его посмертно, когда сменился вождь. Признали арест незаконным, но это не вернуло человека.

Если брать отдельно книги о репрессиях, то мне больше нравится литература Варлама Шаламова и Евгении Гинзбург. Писали они более прозаично и по-доброму. При этом я понимаю, какую большую работу совершил Солженицын. Это не то что писать, читать было утомительно. Три больших тома. Но ругать я «Архипелаг» за растянутость не стану, так как это не столь важно. В трилогии больше всего нравилось, когда автор рассказывал истории про себя, нежели о других. Впрочем, другие не забыты, это тоже важно.

Первое мое знакомство с Солженицыным состоялось в 11-ом классе школы. Особо историей я не увлекалась, но из разных книг понемногу вычерпывалась разная информация. Впрочем, знания были выборочны и разобщены. Например, древнегреческие мифы, войны Александра Македонского и прочие темы, которые так активно проходят в средних классах школы. Из более современного, конечно, Великая Отечественная война. Причем именно она, не Вторая Мировая. Но, как я с удивлением узнала на уроках литературы, об истории своей страны я имела весьма смутное понятие. Да, на тот момент я уже знала о диктатуре Сталина. Откуда? Не знаю, одна передача, другая, какая-то книга, чьи-то слова. Так что спроси меня кто об этом, я бы убежденно кивнула, да-да, я об этом знаю. Но вот в школе задают "Колымские рассказы" Шаламова и что-то небольшое из Солженицына, наверное, "Один день Ивана Денисовича". И вот тут я начинаю понимать, что ничего не понимаю. В ход идет "В круге первом", "Архипелаг", кажется, читаю уже после окончания школы и осознаю, что слова "сталинские репрессии" все это время были для меня пустым звуком, за которым ничего не стояло. Как я могу плохо относится к трудам Солженицына? Он открыл для меня новую страницу в русской истории. Его мнение предвзято? Разумеется, а вы бы писали непредвзято, посидев там? Я вот не претендую на всепрощающий характер, и после подобного излома в биографии, вряд ли смогла бы описывать картину сверху и бесстрастно. Поэтому, разумеется, и у него были перегибы, отклонения и более жестокие суждения, чем следовало бы. Например, я совершенно не собираюсь перестать читать, например, Горького после этого. Но не мне и осуждать Солженицына за его непримиримую позицию. Ведь довольно сложно, сломав человеку жизнь, проведя его через череду унижений, каторжного труда и бесправия, потом говорить: ну, ладно, ошибочка вышла, вы уж извините и не держите зла. Какие еще претензии предъявляют ему? Цифры не те? В то время чудом было собрать уже тот материал, который собрал он. Эмигрировал и спокойно жил в другой стране? Так эмигрировал не по собственной воле, и, между прочим, вернулся в 90-х, а далеко не все так сделали. Вообщем, заканчиваю обсуждать автора и перехожу к содержанию самой книги. Начинается книга, как и новая судьба, с ареста. И здесь автор ставит своим долгом с самого начала потрясти читателя. Эдак подкрасться из-за угла и пыльным мешком по голове. А потом уже, вот в таком состоянии оглушенности, недоверия, шока, пусть уже читает дальше. И вот перед нами проходит череда арестов. Кого берут, за что берут, как берут? Не упомянула лишний раз, но, думаю, понятно, что речь идет не об уголовниках, а о "политических", о 58 статье. Впрочем, понятие "политический" здесь очень условное, Это не только шпион, агитатор или член другой партии, в эту категорию может попасть практически любой человек: не поддержал, не заклеймил, не отрекся, слышал и не сообщил и прочее, прочее, прочее. Один из замечательных подпунктов статьи - ЧС (член семьи). В XIX веке многие жены декабристов совершили подвиг, о котором мы не раз слышали на уроках истории, они добровольно последовали в ссылку за своими мужьями. Разве может XX век отставать? Этот век духовного подъема и великого освобождения от ретроградного буржуазного XIX? И подвиг вменяют в обязанность, вслед за мужьями арестовывают и жен, и детей с 12-ти лет. Смертную казнь, кстати, тоже разрешают применять с этого возраста. Вдумайтесь в этот возраст те, кто до сих пор провожает в школу или на занятия своих детей. Так что приготовляемся к тому, что внезапный арест мог постигнуть любого, по вине (неосторожное слово) или без оной (а нечего соседу по коммуналке мешать!).

В 1937 году в приёмную новочеркасского НКВД пришла женщина спросить: как быть с некормленным сосунком-ребёнком её арестованной соседки. "Посидите, — сказали ей, — выясним." Она посидела часа два — её взяли из приёмной и отвели в камеру: надо было спешно заполнять число, и не хватало сотрудников рассылать по городу, а эта уже была здесь!

А эта растерянность, неверие в происходящее, которое мешает мыслить, сосредоточиться, сделать что-то разумное в последний момент.

Раз ты невиновен — то за что же могут тебя брать? Это ошибка! Тебя уже волокут за шиворот, а ты всё заклинаешь про себя: "Это ошибка! Разберутся — выпустят!" Других сажают повально, это тоже нелепо, но там ещё в каждом случае остаются потёмки: "а может быть этот как раз…?" А уж ты! — ты-то наверняка невиновен! Ты ещё рассматриваешь Органы как учреждение человечески-логичное: разберутся — выпустят. И зачем тебе тогда бежать?… И как же можно тебе тогда сопротивляться?… Ведь ты только ухудшишь своё положение, ты помешаешь разобраться в ошибке.

Рассмотрим картину того, как брали и попадем в нашу первую камеру, познакомимся с тюрьмой изнутри. Но что там знакомиться? Мы же слышали на школьных уроках о революционерах (ой, нет, не все, уже выросло новое поколение), ладно, читали о них в книгах. Я вот вспоминаю тоненькие книжки моего детства, как Ленин сделал из хлеба чернильницу, налил в нее молока и писал на полях книги пометки. Но, либо ребёнок мыслит по-детски просто и жёстко, либо XX век сделал свое дело, но еще тогда мне в голову закрадывались мысли: как, молоко в тюрьме? А в других книгах пишут, что узников держали на хлебе и воде. Какие в тюрьмах делают льготы больным, надо же! И в Петропавловске в тюремных казематах бывать приходилось, смотреть на одиночные камеры. Соответственно, чувствовала себя подготовленно. Но XX опять показывает своё превосходство. Например, одиночные камеры, в которые посажено несколько десятков заключенных, карцеры, в которых можно только стоять по нескольку суток, пытки бессонницей и ярким режущим светом. А, может, нет? Может, наоборот, надо заглянуть в глубь веков, чтобы встретить аналогии? И вот перед нами проходит череда пыток и наказаний, карцеры по назначению следователя и бесконечные изматывающие допросы, на которых подписываются нелепые обвинения. И сложно после этого обвинять кого-то в показаниях на себя, да и на других тоже, кто знает, что ему пришлось пройти. Да, здесь тоже было для меня много открытий. Но цитировать эти пытки я не хочу, про них будет можно подробно и на реальных примерах прочитать в книге. Некоторых арестовывали под серийное сфабрикованное дело, под громкий процесс. А других арестовывали для количества, даже не всегда зная, что им предъявить. Как же следователь выходил из положения в этом случае? А очень просто, главная задача - ошеломить, оглушить, а потом: ну-ка, подумайте-ка, почему вы здесь? И человек вспоминает какой-то мелкий эпизод, считает, что он известен следователю, и начинает по нему оправдываться. А следователь лишь записывает. Очень удобно, и самому ничего изобретать не надо, наш интеллигент и сам себе дело готов состряпать. Раз уж мы об этом заговорили, давайте посмотрим поподробнее и на тех, кого сажали, хотя бы в общих чертах. Они образовывали аж несколько потоков, разных годов. В начале сажали всех, принадлежащих к другим партиям, принадлежащих не сейчас, а когда-то тогда, до революции.Очищали политическое поле от инакомыслящих. Тут были люди, к тюрьмам и ссылкам привычные, да и попали они в первые, еще слабые потоки. С другой стороны, если уж втянули их в эту воронку, выхода из нее уже не было. Тюрьма, ссылка, лагерь, второй срок, третий, затягивало все глубже и глубже. Но были люди и совершенно далекие от политики - крестьяне. Кто-то посмел быть недоволен колхозом, кому-то нечем кормить детей и он взял с поля горсть зерна.

знаменитый Закон "от седьмого-восьмого" или "семь восьмых", закон, по которому обильно сажали — за колосок, за огурец, за две картошины, за щепку, за катушку ниток (в протоколе писалось "двести метров пошивочного материала", всё-таки стыдно было писать "катушка ниток") — всё на десять лет.

Там же оказывались и все служители культов, без особого разбору. Затем, отбор по национальному признаку. По сословному - само собой, устранить "бывших". По профессиональному: инженеры - вредительство на производстве, агрономы - вредители на полях, геологи - лишают страну золота, учителя, профессора, ученые, врачи - развелось тут интеллигенции, понимаешь ли, все напакостить мечтают, поди-ка, уследи за ними. А отточив и натренировав аппарат, можно уже было перейти и к прореживанию своих рядов, дабы не подрывали старые партийцы своими возражениями авторитет товарища Сталина. А там потихоньку и военные годы подкатили, бдительность усилилась. И, само собой, в лагеря отправились сдавшиеся в плен, попавшие в окружение, побывавшие на оккупированной территории. Как можно видеть, список достаточно широк, застраховаться не получалось. Что же делать с этой толпой народа? Рассовать по тюрьмам? Да их и не хватит, даже и при том, что под них переделали монастыри. Да и не кормить же этакую ораву за государственный счет. Нет уж, нечего им жировать на народной шее сидючи, пусть-ка поработают. А что, бесплатная рабочая сила, отправить можно куда угодно, по поводу условий и зарплаты капризничать не придется. И начали расти по нашей стране лагеря. Наиболее подробно в книге описано строительство Беломорканала, тяжелые условия и плохая еда, приводившиек высокой смертности среди заключенных. Но посмотрим на результаты строительства. По данным, приводимым Солженицыным, он оказался недостаточно глубок, узок, требовал доработок сразу после своего открытия и в дальнейшем использовался недостаточно активно. К сожалению, это распространенная проблема, когда работа выполнялась для прикрытия глаз, а не для фактических результатов, так что тема насколько труд заключенных был выгоден государству, если учесть расширенный аппарат охраны, остается открытым. С Беломорканала мы переместимся в другие лагеря, переедем на Колыму. Многое, очень многое рассмотрено в этой книге, и не ухватить все в рецензии. Здесь и этапы, и перевозка заключенных в вагонах. Как не сказать о ней отдельное слово? В купе вталкивают по 15-25 человек, во время поездки стараются не кормить, дают мало воды или не дают ее вовсе, а в паек входит селедка. За время пути конвой создает условия, чтобы заключенные выменивали свои хорошие вещи на хлеб из своего же пайка, наиболее удобным образом это получается, если размещать политических вместе с блатными. Уголовникам прощается многое, а организация у политических - это новое дело, новый срок. В самом лагере тоже своя система, вспомним Шаламова:

«В лагере убивает большая пайка, а не маленькая»

Попытка выполнить повышенную норму, чтобы получить большую пайку приводит к работе на износ и раннему истощению. Для экономии сил выгоднее маленькая пайка. Но и тут много тонкостей, и бригадная работа, и заданная норма на день, и ответственность всех членов бригады. А также необходимая туфта, которую всеми правдами и неправдами стараются добавить к сделанному уроку, чтобы избежать штрафной пайки. Да и живут на общих работах недолго, стараются выбиться в лагерные "придурки". Оказаться на командных должностях или оставаться на работу в лагере, не выходить из зоны на лесозаготовки, добывание камня и прочие работы. Начальники лагерей - это маленькие царьки в своем обособленном государстве. Им можно практически все, рабов у них достаточно. Могут заводить гаремы, могут держать певцов для собственного удовольствия. Так вот, а начинали мы наш поход в тюрьму к тому, что вспоминали революционеров. И Солженицын тоже их вспоминает, да еще как, в деталях и подробностях. И насколько мягок был царский суд в сравнении с совещанием ОСО, и как гуманно обращались с революционерами в ссылке, и работать не заставляли, и денежное содержание выделяли. Кстати о ссылке, после детального анализа целого ряда дел революционеров перейдем к ней. Не только к той, которую получал каждый лагерник (три года ссылки и пять лет поражения в правах - намордник), но и к той, в которую ссылались целыми семьями: раскулаченные, неугодные национальности. Их вывозили внезапно, целыми семьями, с малыми детьми. Везли на открытых телегах или санях, несмотря на погоду, привозили в Сибирь и оставляли там. Вещей с собой минимум, нет ни инвентаря, ни знаний, как выжить в чужой природе. Народ справлялся и с этим, обживались мужики, но дети, в основном, умирали дорогой, а местным было запрещено, опасно помогать вновь прибывшим. Эти рассказы - не просто голая теория. Практически каждый из них подтверждается какой-то конкретной историей, чьими-то воспоминаниями, фамилиями. Также построена и часть, посвященная побегам. Большинство было неудачны, удачных - единицы. Но и жизнь тех, у кого побег удался, была как у затравленных зверей, боялись всех, никаких знакомых, переезды с места на место, постоянное бегство и страх. И лишь к концу книги намечается некоторый просвет. Смерть Сталина, восстания в лагерях, освобождение автора, смягчение режима. Но, если вы считаете, что освобождением все заканчивается, то вы сильно ошибаетесь. Выйдя на свободу, лагерник вовсе не принят в окружающий мир с распростертыми объятьями. Его избегают принимать на работу, у него испорчена биография. Ему практически каждый может угрожать доносом: а кому поверят, преступнику или честному работнику? Лагеря у нас не для исправления, а для наказания. Наступает Хрущевская оттепель, журнал "Новый мир" публикует повесть "Один день Ивана Денисовича". Это огромный, почти нереальный прорыв. Партия отрекается от Сталина, многих реабилитируют. Кажется, вот уже и прорывает плотину, сейчас изменится общественное мнение, но не тут-то было, после небольшого послабления гайки закручиваются обратно. Те, кого реабилитировали, теперь выслушивают обвинения в свой адрес: почему не боролись? Как допустили? Сами виноваты! А те, кто сажал? О, они уже на пенсии, зачем беспокоить уважаемых людей, они же выполняли приказ. Судя по применяемым пыткам, некоторые подошли к выполнению приказа достаточно творчески, тем более, нельзя обижать ценных работников. А тем временем система продолжает работать. А виновные найдены. Они же пострадавшие: дали себя посадить, не боролись, не возмущались, обвинительные протоколы подписали - кто же еще виноват? Главные зачинщики мертвы, остальные - только выполняли приказ, а общество - оно ничего не знало и даже не подозревало. Книгу можно обвинять в преувеличении или неточной передаче некоторых фактов. Впрочем, сложно обвинять человека, прошедшего все это. Но я продолжаю считать, что она открыла обществу и детально продемонстрировала многое из зверств, которые творились на нашей земле нашими же соотечественниками. И не один человек в них виноват, очень многие радовались возможности упиваться властью, и крупный начальник, и конвойный, и соседка по коммуналке. И проходить эту тему в школе надо, чтобы дети знали историю своей страны, и ее неприглядные моменты в том числе.

Захотелось мне осилить произведение все и сразу. Ребята, это колоссальная ошибка - не ведитесь. Лучше знакомиться отдельными книгами, делая перерывы и отвлекаясь на что-то более лекгое, менее трагичное. Слог у Солженицына на высоте - зачитываешься, смакуешь. Но содержание, конечно, тяжелое. Это же надо все беззаконие описать! Есть и повторения у автора, любит он и разжевать читателю суть. Поэтому лучше разбить чтение на части - прочитаешь часть, отдохнешь и по новой. Автор сделал огромнейший труд - он постарался осветить все грани лагерной жизни, всю эту мерзкую машину законодательства советских времен. Следствие, тюремное заключение, вымогание признания, этапы, лагеря. Описывает лагерный быт, разные категории зэков. Там есть и политические и воры, убийцы, женщины и даже дети. Каждый выживает по-своему. А кто-то не выживает и вовсе. Не обходит он вниманием и лагерное начальство. Да, времена были страшные. И весь этот великий подъем Советского Союза был сделан по большей части руками рабов.

Нет в русской литературе более спорной (и оспаривающейся) и неоднозначной работы чем «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына. В настоящее время превалирует скорее отрицательная оценка этой работы – громят её и за недокументальность, неточность, неправдивость, даже почитатели Солженицына называют «Архипелаг» - «сборником лагерных баек». И это не говоря о мировоззренчески сомнительным сочувствиям автора власовцам и полицаям. Поток положительных отзывов в сторону этого произведения значительно тоньше и эти отзывы носят осторожный характер. И я примкну к этому осторожному крылу читателей.

«Опыт художественного исследования» - так озаглавил автор жанр работы в её названии, что уже подразумевает ненаучность и отход от документалистики. Художественное исследование подразумевает определенный элемент недостоверности. Но все же восприятие Солженицыным ареста, тюрьмы и прочего, вряд ли сильно будет отличаться от восприятия обычного лагерника. Все те истории, что покажутся читателю, не побывавшему в тех местах, нелепыми, возможно, каждым лагерником принимаются за «чистую монету» и на веру, потому что от режима, который бросил их на четверть века «ни-за-что» и чуть ли не на верную смерть в лагеря, можно ожидать чего-угодно.

На новосибирской пересылке в 1945 конвой принимает арестантов перекличкой по делам. " Такой-то!" - "58-1-а, двадцать пять лет." Начальник конвоя заинтересовался: "За что дали?"- " Да ни за что." - "Врёшь. Ни за что - десять лет дают!

Здесь лагерный миф и байка мешается с реальностью, виденной и прочувствованной. Подвергать сомнению слова самого Солженицына или других известных сидельцев, что приводились в этой работе, нет никаких оснований, но все-таки люди есть люди. Они могли что-то додумать, что-то придумать, какие-то сведения просто ходили из рук в руки до такой степени, что превращались во что-то невообразимое (как, например, метод допроса обвиняемого женщиной-следователем посредством своего стриптиза, который приводится автором). (В этом плане Солженицыну сами чекисты развязали руки, по его мысли, своей методикой ведения следствия – «пускай обвиняемый сам докажет, что преступления в котором он обвиняется не было». Он заявляет, будучи осуждён ни-за-что, своё моральное право на использование таких же приёмов.) Да, статистические данные, приводимые Александром Исаевичем голословны, да, исчисление потоков на ГУЛАГ и антипотоков с ГУЛАГа в точности не мог знать Солженицын. Но вся голая статистика и большая часть публицистических сетований автора не самое интересное и не самое важное, что находится на этих страницах. Важно кое-что другое.

Лёжа в постели и попивая кофе, приятно рассуждать, дескать, да, были репрессии и людей садили в тюрьму за анекдот (ведь можно же было анекдот и не рассказывать!), зато Россия из страны аграрной превратилась в индустриально-развитую. Да, кого-то расстреливали за какую-то деятельность, которой может и не было, ну, зато государство укрепилось и мы победили в войне. Да, такое было и это, наверное, плохо, но ведь не носило это прям такой уж массовый характер, ведь никто из твоих родных не был ни репрессирован, ни расстрелян. «Архипелаг ГУЛАГ» рушит эти представления и заставляет пережить вместе с миллионами сидельцев все стадии уголовного преследования. Арест, пытки, доносы, заключение в изоляторе, каторга – 10, 15, 20, 25 лет, а некоторые сидели и по 30 лет по совокупности. Солженицын фантазирует, а вдруг тебе не повезло. Тебя хватают на улице, на работе за донос, за критику советской власти или просто так, и, если в период следствия не потеряешь большую часть своего здоровья, которая помогла бы тебе пережить десять лет каторги, то можешь всё-таки считать себя счастливцем. «Архипелаг ГУЛАГ» несёт в себе чистый, яростный посыл автора – показать простого человека, за которым приезжает опергруппа и его жизнь меняется коренным образом. В этой эпопее выписаны сотни человеческих судеб, в некоторые с трудом верится, но остальные поражают своей правдивостью и ужасом.

Созданная во тьме СССР толчками и огнём зэчечких памятей, она должна остаться на том, на чем выросла.

Цель Солженицына – раскрыть глаза читателю и это одна из немногих книг, которой это удается. Почувствуй. Испугайся. Поставь себя на место обвиняемого, подсудимого, осуждённого. Каково бы было тебе? И все статистики, графики, победы производства или войн кажутся бессмысленными, если такое могло происходить с простым человеком. Государству, которое допускало подобное, оправдания быть не может.

Критика этого романа вполне обоснована. «Архипелаг ГУЛАГ» - не пойми что. И не художественное, и не документальное произведение. Вроде бы и нет свойственных роману ходов, характеров и структуры, нет документальной точности, а весь документальный материал – пара статей да лагерные истории заключённых. В «Архипелаге» множество сугубо публицистических рассуждений и отступлений, но считать его - неимоверно разросшейся статьёй или сборником статей, язык не повернется. Правы те, кто говорит о сомнительной достоверности работы. Но все же, несмотря на это, как мне кажется, в этом труде заключена огромная правда и истина, в которой был до конца убеждён Александр Исаевич. А если уж хотя бы он один был убеждён в этой истине, то есть основания любому человеку к ней прислушаться.

Стержень «Архипелага» это личные воспоминания Солженицына о своём аресте, следствии, допросе, отбывании наказания. Пожалуй, эти автобиографические куски лучшее, что выходило из-под пера Александра Исаевича. Пятая часть «Каторга», которая почти полностью состоит из восприятия Солженицыным отбывания им наказания в Казахстане – лучшая во всём «АГ». Её красота не в достоверности кошмара, а в надежде, которую дарит бывший сиделец. Надежду на то, что человек может бороться, может что-то противопоставить античеловечной машине принуждения – побег, восстание, мятеж, война. Финал этой части нерадужный, но это самая оптимистичная часть работы. Здесь и лагерное начальство присмиряется заключенными, и блатные видят силу «политических». Все остальные части крайне пессимистичны. Особенно первая.

В первой части Солженицын представляет читателю следствие. Мне она показалась слабоватой. Главы, касающиеся ареста и следствия Солженицына, конечно, – превосходны. Однако в ней содержатся самые скучные и неубедительные главы всей работы – «закон-ребенок», «закон мужает» и прочее. К примеру, в главе «закон мужает» АИ приводит выдержки из сборника обвинительных речей прокурора Крыленко (будущий председатель Верховного суда СССР) и комментирует их с усмешкой и издевкой. Совершено скучно и без толку. Но именно первая часть ставит один из главных вопросов всей книги – кто он этот Следователь, ломавший и избивавший невиновных? Как он оправдывался перед собой, перед людьми? Почему ему не вернулось возмездие?

Кому-кому, но следователям-то было ясно видно, что дела - дуты! Они-то, исключая совещания, не могли же друг другу и себе серьёзно говорить, что разоблачают преступников? И все-таки протоколы на наше сгноение писали за листом лист? Так это уж получается блатной принцип: "умри ты сегодня, а я - завтра!"

Хотел бы Солженицын умолчать, указав, что все они поголовно мерзавцы и подлецы с рождения, но не может. Потому что сам помнит, как, будучи офицером, гонял солдат и пользовался благами офицерства. Гордился тем, что он выше остальных, отдаёт приказания и даже дед-солдат с ним на «вы», а он со всеми на «ты». В карательных органах та же система подчинения человека, как и в армии. Невозможно не нарасти гордости на сердце, невозможно отказаться от положенных по закону послаблений. Поразительны слова Солженицына о том, что, быть может, пойди он на службу в НКВД, то мог бы и сам оказаться в рядах, мучающих людей, и почитал это за нормальное явление жизни.

Меня поставили в четвертую пару, и сержант-татарин, начальник конвоя, кивнул мне взять мой опечатанный, в стороне стоявший чемодан......то есть как чемодан? Он, сержант, хотел, чтобы я, офицер, взял и нес чемодан? То есть громоздкую вещь, запрещённую новым внутренним уставом? А рядом с порожними руками шли бы 6 рядовых? И - представитель побеждённой нации? Так сложно я всего не выразил сержанту, но сказал: - я - офицер. Пусть несёт немец.

Идеология дает оправдание злодейству рассуждает Солженицын и в этом находит причину твердости комиссаров, истреблявших людей. Идеология даёт моральное (в собственных глазах) Право отнимать жизнь, калечить и топтать.

И это наше наследство. Нынешняя следственная и судебная система правопреемница не имперской, а советской традиции. Нельзя забывать это. Имперская правовая традиция, отражённая в трудах классиков художественной литературы (тех же Толстого и Достоевского) была разрушена до основания. На её месте воздвигнута Революционная Необходимость. Необходимость переросла в данность, а затем в закостенелую привычку. Сегодня в России применение уголовного закона по аналогии запрещено, а откровенно политических статей в УК РФ не предусмотрено… Однако ШИЗО – штрафной изолятор (термин, придуманный большевиками), например, до сих пор существуют. Чего уж говорить о бесправии заключенных попадающих в некоторые исправительные колонии (термин тоже времён СССР). В сознании обывателя укоренилось представление о тюремном наказании, как о Каре за преступление (да и не должно быть виновному удобно, должен страдать!) и прочее-прочее. СССР оправдывал существование столь жестоких методов «искоренения преступности» идеологией. Идеология пала, да только методы кое в чём остались прежние.

Одна из моих любимых частей «АГ» - четвертая, озаглавленная «Душа и колючая проволока». В ней АИ отдаётся размышлению о том, как нужно было прожить жизнь за решеткой. Он говорит, что всем нам с детства навязывают мысль, что важен лишь результат, материальное - сколотить партию, победить в политической борьбе, первым полететь в космос, Выжить. В этой связи не важны методы достижения, а лишь сам полученный «фидбек». Солженицын высказывает свою истину - важен не результат, а дух, ни то, что сделано, а как. Ни что достигнуто, а какой ценой. Для лагерника известна цель - выжить ЛЮБОЙ ЦЕНОЙ, а чтобы выжить нужно стать стукачем, предать товарищей, таким образом, устроиться в «тёплое место», нужно гнуться, угождать, подличать. АИ заявляет на это свой протест. Да, приятно овладеть результатом, но не ценой потери человеческого облика.

Лишь отказавшись от идеи «выжить любой ценой», человек остаётся человеком в лагере. В «Душе и колючей проволоке» Александр Исаевич благодарит заключение под стражей за 8 лет выживания, потому что это бесценный опыт, перевернувший его существо и сделавший его таким, каков он есть. Однако сам же себе возражает, ведь те, кто умер за колючей проволокой, вряд ли могут быть благодарны палачам.

Особенное внимание Солженицын уделяет блатным. «Умри ты сегодня, а я завтра», «соседа раздевают – молчи, тебя разденем завтра». С ненавистью, с отвращением он высказывается об этом пласте тюремного населения. Фраер или «каэр» для них не человек, а инструмент, его нужно использовать, а потом выбросить. Это самая сплочённая часть тюремного населения, благодаря чему в заключении им «всё дозволено». Рассуждения Солженицына натолкнули меня на мысль близости советского большевизма и «блатоты». Блатные считались для советского государства социально-близкими. В чём же выражалась эта близость, если даже само государство признавало его? Блатной разденет фраера догола на морозе, если сам будет замерзать, чтобы согреться, здесь прослеживается воплощение основного принципа – «умри ты сегодня, а я завтра». Советские чекисты же всех, так называемых «контрреволюционеров-антисоветчиков», отправляли в лагеря на десятки лет на каторжные работы, чтобы самим не оказаться на их месте, в случае отказа от выполнения своих обязанностей. Чем не блатной принцип в действии? Близость выражается в общности - все как один, и спасают только друг друга, остальные пускай погибают и умирают. (АИ говорит о том, что осуждённые чекисты получали несерьёзные сроки и отбывали наказание на удобных должностях лагерных «придурков»). В таком ключе, блатные и, правда, социально-близкие по своей сути советскому государству. Не случайно в фильме «Хрусталев машину!» Германа главного героя, в условиях террора 30-х годов, сперва «опускают» сотрудники правоохранительных органов, а затем блатные. Сотрудники ГБ и блатные сращиваются в одно целое - в орган подавления неблагонадёжных масс населения.

Самые обругиваемые и неоднозначные части этой работы связаны с власовцами и полицаями. Солженицын пытается по-новому взглянуть на русский коллаборационизм как явление. Высказывая не только мысль о том, что это было естественным поведением людей при безальтернативном выборе, но и что человек, у которого близкие люди были либо расстреляны, либо репрессированы, не мог относиться иначе к советскому государству, как с ненавистью, и с радостью шёл в ряды завоевателей Родины. Он оправдывает переход на сторону немцев, говорит о том, что порывы этих людей были чисты. Вспоминает своего знакомого, который в годы войны работал на немцев на оккупированной территории, и то, как он был в своё время поражён этим фактом. Спустя годы он иначе осмысляет это, понимая, что его знакомый с супругой могли лишь ненавидеть советскую власть, поскольку провели десятки лет в тюрьме по «политической» 58 статье УК.

Я хотел страницами этими напомнить, что для мировой истории это явление довольно небывалое: чтобы несколько сот тысяч молодых людей в возрасте от двадцати до тридцати подняли оружие на своё Отечество в союзе со злейшим врагом. Что, может, задуматься надо: кто ж больше виноват - эта молодёжь или Отечество?

Вопрос сложный и до сих пор, спустя 80 лет после войны, народ не готов поставить его на повестку дня, что уж говорить про времена первого издания «Архипелага ГУЛАГа».

Пускай в этой книге достаточно слабых моментов, пускай она стала рупором пропаганды идей самого автора. Но она даёт возможность прикоснуться к сознанию невинно-осуждённого заключённого. При помощи «АГ» можно взглянуть на мир глаза «каэра» времён СССР и ужаснуться. Это главная и великая заслуга этого произведения, которая оправдывает многие её недостатки.

Страшная, но необходимая всем книга. Об одном из самых страшных периодов в Мировой истории. Порой кажется, что страшнее и гаже уже и быть не может, порой хочется чтобы все это было фантастикой и жутким вымыслом автора, но та правдивость и неизбежность исторической правды настигает нас в каждом повороте, в каждом доме. Читать трудно, но не читать невозможно. Для будущего нам необходимо разобраться в прошлом и вскрыть это гнойник, как вскрывал и обнажал Солженицын.

Одна из самых главных книг 20 века, перевернувшая сознание тысяч людей - но при этом во многом до сих пор не понятая.

Считается, что она о советских лагерях, и формально, конечно, так и есть: автор в первую очередь дает анализ советской правоохранительной и пенитенциарной систем - со всеми их ужасами и несправедливостями. Более того, повествование идет сразу на нескольких уровнях: сам Архипелаг, конкретный лагерь, конкретный барак и конкретный заключенный. И на протяжении всей книги Солженицын довольно лихо меняет это "литературное масштабирование", из-за чего у читателя поначалу может просто закружиться голова.

Точно также довольно разнообразен и язык "Архипелага...". Вполне объяснимые трагические интонации и обличительный пафос периодически сменяются приключенческими (главы о побегах), эпическими (эпизоды о восстаниях), юмористическими (например, эпизод с 11-минутными аплодисментами или глава о "научном исследовании народа зэков") и даже сатирическими (например, идущее рефреном издевательское цитирование фразы прокурора СССР Вышинского про "труд-чародей") вставками. Последних, кстати, особенно много - и это вполне объяснимо не только попыткой счистить "накипь равнодушия" с читателя в том числе и едкой сатирой, но и тем, что советская власть не меньше разоблачений боялась осмеяния.

Собственно, диалог с властью - это еще один прием "Архипелага ГУЛАГ". Но Солженицын не просто говорит с ней на равных - он говорит с ней на ее же языке.

Подход книги необъективен? Но простите - коммунисты же сами на дух не переносили объективность, клеймили ее как “буржуазный объективизм”, противопоставляя ей свою идейную “правду”.

Цитируемые свидетельства не всегда достоверны (местами даже делаются специальные оговорки о недоверии автора)? Пусть, но тем самым Солженицын ставит советскую власть в положение, в которое она ставила репрессированных: "Согласно анонимному доносу вы хотели по заданию монголо-бразильско-норвежской разведки отравить Джугашвили космическими лучами, докажите, что это не так, а мы посмотрим-посмеемся". И "каким судом судите, таким будете судимы" - писатель тоже включает логику советского следователя: "А докажите, что вы НЕ делали того, о чем рассказывает заключенный А, свидетельствует гражданин Б и что я видел лично своими глазами. А мы посмотрим-посмеемся".

Но и вызов советской власти не является для книги главным, что подчеркивается и в тексте: "Пусть захлопнет здесь книгу тот читатель, кто ждет, что она будет политическим обличением". В той ситуации, в которой писался "Архипелаг ГУЛАГ", было бы довольно странно акцентироваться на исторических и фактографических моментах - потому и заканчивается последний том призывом: "...как наступит пора, возможность — соберитесь, друзья уцелевшие, хорошо знающие, да напишите рядом с этой ещё комментарий: что надо — исправьте, где надо — добавьте". Главное же, что интересует Солженицына - человеческая природа в бесчеловечных условиях.

Помимо тонких психологических зарисовок и примеров ломки или же закаливания личности, прошедшей советские тюрьмы и лагеря, писатель довольно беспощадно разоблачает в первую очередь себя самого: свои слабости, недостойные мысли и поступки, трусость и т.д. Местами исповедальность почти равна текстам Толстого или Августина Блаженного - именно потому что автор, пройдя через нечеловеческие условия, сам перестал быть обычным человеком: речь скорее уже о чем-то сверх-человеческом. Советские лагеря не убили его, они практически по Ницше сделали его сильнее - и именно эту силу Солженицын и явил миру в своем творчестве.

Итог - 10 баллов из 10

На самом деле, даже в те времена всё, что сказал Солженицын, не было особенной новостью. Он просто первым сказал это вслух. Другое дело - как сказал...Да, действительно, трудно читать и осмысливать, но такие вещи знать надо, потому что это - история, а историю не скроешь.