Kitabı oku: «Спецзона для бывших», sayfa 2

На этом «Послесловие автора» заканчивалось. Разумеется, после такого послесловия я захотел прочитать и сами интервью, о которых автор сообщал, что они «закончены, обработаны, собраны в один текст». Но про которые он в то же время заметил, что «они никогда не будут опубликованы». Если автор действительно был уверен, что их нельзя публиковать, то почему он «забыл» стереть их с компьютера? Или специально оставил, чтобы… Чтобы кто-нибудь когда-нибудь и где-нибудь их опубликовал? Не знаю, не буду гадать. Тем более что спросить об этом теперь уже не у кого. Уволившись из редакции, мой предшественник куда-то пропал. По одним слухам, он вроде бы сменил место жительства, а по другим – даже гражданство. Одним словом, было очевидным, что человек решил резко покончить с прошлым. И скорее всего, интервью на компьютере он оставил не случайно, а намеренно. Конечно, я вскоре прочитал их. С того времени прошло несколько лет. Время течет, как и жизнь в стране, рождая новые темы. Герои всех интервью рассказывают о своей жизни в период с середины 1990-х до 2010-х годов, которые уже превратились в историю. Ни на что не претендуя, я оформил все интервью в главы, которым придумал заголовки. И решил опубликовать, никак не меняя авторский стиль.

Часть 1
Три уголовных дела, которые потрясли Россию

Патруль смерти

Две обоймы, шестнадцать патронов. – «Мозги убитых разлетелись в стороны…» – Почему не работала рация? – «Они делали в городе все, что хотели…» – Экспертиза на адекватность. – Свидание с матушкой. – «На воле даже тяжелее».

О массовом убийстве на улице Правды в небольшом городке Грязи на юге Липецкой области писали многие российские газеты. Стрельбу по живым мишеням открыл из табельного пистолета старший милицейского патруля Владимир Локотков. Сначала он расстреливал людей в грудь и живот, а потом делал контрольные выстрелы в голову. Стрельба затихла только тогда, когда Локотков израсходовал весь боезапас – две обоймы по восемь патронов в каждой.

Дикая история повергла жителей города в шок. На месте трагедии еще в течение нескольких дней с помощью пожарных машин отмывали кровь. Медэкспертиза признала Локоткова вполне вменяемым. На суде убийца сказал: «Кровь можно смыть только кровью. Поэтому прошу применить ко мне смертную казнь».

Суд приговорил его к 25 годам заключения.

В колонии Локотков живет в десятом простойном отряде. Друзей в зоне не завел. Живет «в одного», как говорят в колонии. Редкие письма из дома сразу рвет. Посылок не получает. На свидания к нему никто не приезжает. Вечно хмурый, неразговорчивый. Одним словом, мрачный тип. Едва ли не самая зловещая фигура в колонии. И что у него на уме – никто не знает…

Поначалу он отказался о чем-либо со мной говорить. Пояснил только, что в свое время о его преступлении уже писали в газетах. Мне стало интересно, встречались ли журналисты с ним самим? Оказалось, нет. Во время следствия прессу к нему не допускали. А когда он попал в колонию, то оказался окончательно отрезанным от всего внешнего мира.

Но слово за слово, и Локотков вдруг разговорился. Впервые с того времени, как совершил свое страшное преступление.

– Я был милиционером патрульно-постовой службы. Мы патрулировали центральную часть города. Увидели двух парней, которые приставали к двум девушкам. Я окликнул их, предложил оставить девушек в покое. Девушки убежали, а парни остались и начали меня оскорблять. Потом к ним подошли еще трое парней. Я предложил им проследовать с нами в отделение милиции, и там выяснить все отношения. Они отказались. Тогда я вытащил пистолет и убил их…

– Всех пятерых?

– Нет, четверых. Пятый в это время пошел покупать сигареты.

– Вы сразу стреляли на поражение?

– Да, я стрелял в жизненно важные органы – в грудь и живот, а потом еще выстрелил каждому в голову. Кстати, когда пули пробивали голову, звук такой интересный был…

– За что вы так жестоко с ними расправились?

– Они меня оскорбляли…

– И что же, так сильно оскорбляли, что вы не вытерпели, и потянулись к оружию?

– Они меня оскорбляли полчаса. Нецензурной бранью. Глаза в глаза. В мой адрес. Я все это сначала терпел.

– Почему вы не сообщили об этом в свой отдел милиции? Вызвали бы кого-нибудь на помощь. Наверняка у вас была рация.

– Даже две рации были: у меня и напарника. Но они, как всегда, не работали. Я был старшим патруля, поэтому дважды отправлял напарника бегать звонить в РОВД из телефонной будки. Полчаса мы ждали, что к нам из РОВД кто-нибудь приедет – не дождались. А когда уже все было кончено, когда я убил их, то через три минуты к нам подъехали сразу три машины, опоздали… Помню, я поразился: оказывается, человека так легко убить! Я раньше об этом никогда не думал. А когда стрелял в них, так быстро все произошло. Достал пистолет, и – бах-бах! – убил. Очень просто. Только свои ботинки потом вытер: мозги убитых разлетелись в стороны… И мне после этого сразу очень легко стало. Думаю, ну вот, как здорово все закончилось. Потом на место убийства приехал начальник РОВД, спросил: «Ты пил?». Отвечаю, что – нет. Он говорит: «Тогда поехали в больницу, снимать стресс». Я отдал ему пистолет. Помню еще, что начальник РОВД сказал мне: «Все нормально, ты не переживай, если что, я сяду вместе с тобой».

– Сколько всего патронов вы расстреляли из своего пистолета?

– Две обоймы, шестнадцать патронов. В последнего потерпевшего я вообще всадил восемь пуль.

– Зачем так много?

– Потому что он был последним. И я просто разряжал в него обойму. Хотя его, по большому счету, можно было бы и не убивать. Меня оскорбляли только двое из всей компании. Остальные молча наблюдали.

– А раньше когда-либо вам приходилось с ними встречаться?

– Только с одним из них, царство ему небесное, пять лет уже гниет в земле. Однажды я выводил его пьяного из бара. Ко мне подошла директор бара, со слезами, и сказала, что он ее оскорбляет. Я подошел к нему, стукнул об стенку мордой, и вывел на улицу. Там его подхватили дружки. А потом я встретился с ним двенадцатого июня. Сначала он просто оскорблял меня, а потом стал кричать: «Ну, что, стрелять будешь? На, стреляй!»

– Это и спровоцировало вас?

– Нет, не это. В тот момент я еще не собирался стрелять.

– А что же стало переломным моментом в вашем конфликте?

– Они угрожали мне.

– Чем?

– Серьезными неприятностями по службе.

– И это вас задело?

– Да ну как задело, они вообще в кабинет начальника милиции дверь пинком открывали. Они были своими людьми в его кабинете…

– Откуда вы это знаете?

– Да у нас все это знали, городок-то маленький. Всего пятьдесят тысяч население, как в большом колхозе. Начальник РОВД у них был свой, прокурор – свой, городская администрация – своя. Они делали в городе все, что хотели…

– Чем они занимались?

– Темными делами. Их одно время разрабатывал шестой отдел по борьбе с организованной преступностью. Но потом на них глаза закрыли, и перестали разрабатывать. Я не жалею, что убил их. Но у родственников убитых я попросил на суде извинения. Я сказал в своем последнем слове: «Это, наверное, судьба: так получилось, я убил людей. Кровь можно смыть только кровью. Поэтому прошу применить ко мне смертную казнь». Суд совещался неделю. Меня приговорили к двадцати пяти годам заключения.

– Вас признали вменяемым?

– Да, вменяемым.

– Вы говорили, что сразу после убийства вас отправили в больницу.

– Меня отправили в больницу УВД снимать стресс. Хотя лично мне этого не было нужно, поскольку никакого стресса у меня не было. Я прекрасно себя чувствовал, потому что когда я убил, у меня гора с плеч свалилась. Через месяц я вышел из больницы, и меня отправили в отпуск. Три дня я успел отгулять. Потом меня вызвал следователь прокуратуры и предъявил обвинение. Психиатрическое обследование мне проводили в областной психбольнице, где я провел сорок пять суток. Потом меня направили на психиатрическую экспертизу в институт имени Сербского в Москву, там я пробыл двадцать восемь дней. Экспертиза дала ответы на три главных вопроса, интересовавших следствие. Был ли я в момент совершения преступления вменяемым? Да. Совершил ли я преступление в состоянии аффекта? Нет. В данный момент вменяемый? Да.

– Как вели себя на суде родные убитых?

– Сначала все были против меня, а потом некоторые стали уже за меня, и даже поддерживали.

– У вас семья была?

– Только сожительница.

– Родители живы?

– Матушке семьдесят восьмой год идет. Когда шло следствие, я сказал ей: «Не ходи ко мне».

– И вы с ней больше ни разу не виделись?

– Один раз виделся. Следователь предложил выехать на место преступления, провести следственный эксперимент. При этом пообещал, что на обратном пути заедем ко мне домой…

– Заехали?

– Ну, да. Повидался с матушкой.

– Домой письма пишете?

– Иногда.

– А из дома – получаете?

– Получаю, но сразу их рву.

– Почему?

– А зачем хранить? Только себя расстраивать.

– У вас есть братья-сестры?

– Сестра есть, тоже иногда пишет письма. А вот родной брат отказался от меня. Я еще когда в больнице лежал, он пришел ко мне и сказал: «Я тут посоветовался с женой и тещей, и мы решили, что ты – убийца. Поэтому мы тебя теперь знать не хотим».

– Брат младше или старше вас?

– Старше. Я самый младший ребенок в семье.

– Могли бы вы вспомнить какой-нибудь случай из детства, поразивший вас на всю жизнь?

– Случай из детства? Ну, вот, однажды что было. Мы увидели, как возле нашего дома тридцать человек одного били. Батя выбежал с топором… Когда все разбежались, мы завели избитого к нам, во двор, кровь смыли.

– У вас есть принцип, которому вы следуете всю жизнь?

– Батя говорил мне: «Никогда не связывайся с женщиной, а то сам будешь женщиной». Этот принцип для меня закон.

– С какого времени вы находитесь в колонии?

– Пока шло следствие, я полтора года сидел в СИЗО. А в колонию меня привезли тридцать первого марта девяносто девятого года.

– Чем в колонии занимаетесь?

– Сиднем сижу… Раньше о колониях ничего не знал, думал, что здесь – лесоповал. А теперь вижу, что делать здесь абсолютно нечего. Вот просто сижу и смотрю в окно. Вон забор, а вон дерево зеленое, за забором. Вдалеке гора, а на ней – дома. Ощущается ностальгия по дому. А вообще в колонии одна рутина. День прошел, и ладно. Сейчас и на воле так живут. На воле даже тяжелее. Нас кормят, одевают, телевизор смотрим, а КПД от нас – ноль. Вот у меня с девяносто девятого года иск, по которому я должен выплатить родственникам погибших круглую сумму. Они еще ни копейки не получили от меня. Потому что я не работаю: не пускают меня на работу. У нас специальный простойный отряд. И вот мы весь день ходим по локалке, чай пьем, в шахматы играем. Скучно! Одни и те же лица надоедают. Я вообще работать хочу…

– Вы жалеете, что попали сюда?

– Я ни о чем не жалею. Что ни делается, все к лучшему. Другим людям свободнее будет дышать без меня. Так я считаю. Потому что я убил людей. За это и сижу. А вообще я не выдержу двадцать пять лет. На свободе я двадцать лет занимался по системе Порфирия Иванова, был абсолютно здоровым. А сейчас у меня давление поднимается, я стал гипертоником. Потому что здесь низкое атмосферное давление, это сказывается на голове…

Суд в Лефортово

«Это политический заказ» – Следователи из глубинки. – Подкинутый пистолет. – Липовый адвокат. – «Кто-то «сливал» адреса, агентов…» – Четырнадцать лет строгача. – «За вами следят круглосуточно!»

Мой собеседник явно волнуется и оттого поминутно машинально приглаживает свою тюремную робу.

– Если вы это опубликуете, будет шок, – говорит он. – Это взорвется «бомба», от которой в Москве полетят самые высокие чины!

На зону бывший полковник МУРа попал по самому громкому уголовному делу начала XXI века – делу «банды генерала Валеева». Семеро высокопоставленных сотрудников столичных правоохранительных органов обвинялись в целом букете преступлений: вымогательстве денег, перевозке наркотиков, оружия, злоупотреблении служебным положением. Всех членов организованной преступной группы приговорили к длительным срокам заключения. И вот теперь один из них утверждает: не было ни преступлений, ни самой банды. Все дело от начала до конца шито белыми нитками. Снять с постов и подвести под статьи УК сразу семерых руководителей правоохранительной системы Москвы было чьим-то заказом.

Спрашиваю напрямую:

– Чьим заказом?

В который раз пригладив свою робу, бывший полковник Сергей Чатов решительно произносит:

– Эти люди сейчас работают в Думе!

– Расскажите обо всем по порядку.

– Я пришел на службу, где мне сказали: «Тебя вызывает начальник Управления кадров». Как только я зашел в его кабинет, меня прижал к стене амбал в форме омоновца, вывернул мне руки и надел наручники. Помню, я еще сказал ему: «Сынок, ты ключик-то не потеряй». Так нет ведь, сукин сын, все равно потерял…

Его отвезли в Лефортово. Там же прошло и первое судебное заседание. В специальной комнате судей и подсудимых разделяли только столы, поставленные в один ряд.

– Когда меня завели в эту комнату, то я первым делом увидел коренастого мужчину в гражданской одежде. Спросил его: «Вы кто?» Он ответил: «Я – Валеев». Я тоже назвался. Так состоялось мое знакомство с человеком, которого впоследствии назвали главарем нашей «банды».

В милиции Чатов прослужил двадцать пять лет. Последняя должность – заместитель начальника одного из отделов МУРа.

– У меня агентура была одна из лучших в Москве. Мы раскрывали самые запутанные преступления. И я никогда никого не боялся. Потому что у нас была нормальная репутация. Если мы ловили кого, то это были такие люди… – Сергей Васильевич пытается подобрать верное слово. – Это были люди авторитетные, которые не держали обид на нас. Потому что мы действовали всегда по закону. Приведу вам такой эпизод. Проводится обыск в одной квартире. Хозяин – крупный мошенник. В какой-то момент открываем антресоль – там доверху стодолларовые купюры. И все это при открытой дверце начинает сыпаться на пол. В прямом смысле золотой дождь. Мы не поленились – скрупулезно все запротоколировали. И впоследствии ничего никуда не исчезло – ни одной купюры. Потому что если бы кто взял что-нибудь себе – он сразу бы стал изгоем, которому не место в нашем отделе.

Вспомнив о прошлой жизни, Чатов никак не может успокоиться. Вскакивает с казенной табуретки и начинает ходить по комнате взад-вперед.

– Понимаете, мы честно работали…

Пожалуй, в нашей беседе наступил кульминационный момент. «Банду Валеева» обвинили в совершении тяжких и особо тяжких преступлений: злоупотреблениях служебным положением, перевозке наркотиков, оружия, вымогательстве денег у задержанных.

– Да не было ничего этого, – без обиняков заявляет бывший полковник. – Меня самого обокрали. Во время обыска. В служебном кабинете. Исчезли мой китель, спортивная одежда (после работы я ходил в спортзал), пропали кроссовки «Найк». И это не всё. Как только меня и так называемых подельников задержали, то в интернете появились наши адреса, и по всем адресам были совершены кражи. Однако крупные вещи не брали. В моей квартире взяли мой паспорт, дочкину золотую цепочку и… утюг! Возможно, искали какие-то бумаги. Но и это тоже не все странности в нашем деле. После нашего ареста по Москве кто-то растиражировал книгу, где раскрыл всю нашу агентурную сеть. Что это значит? Только одно: кто-то целенаправленно «сливал» информацию про нас: адреса, агентов… Фактически это служебные данные. И этот кто-то хорошо владел всей этой служебной информацией.

Следствие длилось четыре года шесть месяцев.

– А вы представляете, что значит провести такой срок в СИЗО? – восклицает Чатов. – Это все время находишься в одной маленькой камере, где ты либо сидишь, либо лежишь. Раз в месяц парикмахерская, два раза в месяц по часу свидания, один раз в неделю – душ на пятнадцать минут. Вот все «прогулки», разрешенные распорядком дня. Через каждые полторы минуты на двери камеры открывается-закрывается «зрачок» – за вами следят круглосуточно! И все время на вас давят стены закрытого помещения, отчего развивается фобия на замкнутое пространство. Когда меня после суда наконец повезли в зону и сажали в автозак, то я первым делом посмотрел на небо и так удивился, оттого что вдруг увидел самолет. Я даже непроизвольно воскликнул: «Смотрите, летит!»

– На суде вы признали вину?

– Да ничего не признал. Хотя и следствие, и суд очень старались доказать нашу вину. Сначала у нас были одни следователи, потом другие. Все московские следователи отказались вести наше дело, поняв, что это политический заказ. Тогда набрали следователей с периферии, пообещали всем московскую прописку. А потом их всех «кинули»…

– Откуда вы знаете?

– Знаю. Дошла информация.

– Что на суде вам конкретно вменяли в вину?

– Якобы мы занимались вымогательством. Задерживали коммерсантов, возбуждали уголовное дело, а потом за деньги отпускали. Хотя в действительности по нашему делу не проходило ни одного коммерсанта.

– Тогда на чем же строились обвинения?

– Потерпевшими в нашем деле были уголовники. Один из них оказался наемным убийцей. Он был в федеральном розыске. Нам из УВД Татарстана прислали на него ориентировку. Сообщили, где он может скрываться. Два дня мы его караулили. Задержали. При нем были восемь тысяч долларов и оружие. Отправили его в ИВС. Утром его забрали опера и увезли в Питер по каким-то своим делам. Потом его осудили на двадцать лет зоны. А затем начался торг. К нему то и дело приезжали прокурорские и предлагали: дашь нужные показания – мы тебе сократим срок. В итоге через три года отсидки он вдруг «вспомнил», что МУР у него вымогал за освобождение пятьдесят тысяч долларов. Другим потерпевшим по нашему делу был чеченский боевик, который приехал в Москву лечиться. Нам поступила информация на него. Мы выехали и задержали его. Нашли у него пистолет, поддельный паспорт и поддельный техталон. А потом нам вменили в вину незаконное задержание. Якобы мы подкинули ему пистолет. И якобы незаконно применили наручники. Хотя ясно было, что он скрывался. Все следствие по нашему «делу» было фальсификацией от начала до конца. Следователи не знали, что с нами делать. Поэтому следствие и длилось так долго – больше четырех лет.

Тяжело вздохнув, мой собеседник выдает наболевшее:

– Я до сих пор не знаю, зачем нас посадили. Кому мы мешали? Впрочем, догадываюсь…

– Какой вам срок дали?

– Четырнадцать лет строгого режима. Это очень много. Одним из так называемых подельников по моему делу проходил мой коллега, у которого произошла страшная драма. Накануне ареста он отдыхал где-то за городом, катался на лыжах и сломал себе позвоночник. Его арестовали и тоже привезли в Лефортово, где он пролежал на койке четыре с половиной года. На суд его приносили на носилках. В итоге осудили на тринадцать лет. У меня тоже произошла трагедия. Через два месяца после того, как меня арестовали, погиб мой сын. На него набросились на улице хулиганы, жестоко избили. И я сам потом читал в одной из московских газет: мол, сами «оборотни в погонах» убили сына Чатова с той целью, чтобы он не смог дать в суде показания против отца. Ну не подонки ли могли все это придумать?

Перебив сам себя, Сергей Васильевич вдруг спрашивает:

– Вы пьете воду?

Заметив мой недоуменный взгляд, он поясняет:

– Извините, волнуюсь, мне надо выпить воды.

Судорожно пьет. Понемногу успокаивается и продолжает свою исповедь:

– Изоляция от общества накладывает свой отпечаток. Замкнутое пространство. Узкий круг общения. Нет средств для расширения своего лексикона. Через три года пребывания в Лефортово я вдруг понял, что разучился… говорить! Ко мне приходил адвокат, а у меня язык не поворачивался – в прямом смысле – отвечать на его вопросы. Я спросил адвоката: как мне быть? Он посоветовал нанять репетитора.

– Где, в тюрьме?

– А где же еще.

– Наняли?

– Да, нанял.

– И его пропускали?

– Он приходил под видом адвоката.

Спрашиваю Чатова, чему может научить зона. Отвечает не задумываясь:

– Зона ничему не научит, если сам не захочешь учиться.

В будущее он смотрит с оптимизмом:

– Я выучил в колонии английский язык. Научился работать на персональном компьютере.

О прошлом говорит безапелляционно:

– В отношении меня был вынесен преступный приговор преступной группой под видом суда. Я не считаю виновным ни себя, ни своих товарищей. Нам хотели доказать сто тридцать эпизодов преступных действий, но вменили (а не доказали) только четыре преступления.

Капкан для природоохранного прокурора

Капитал и власть. – «Честь и родина». – Эдичка Лимонов и другие. – Забавы губернатора. – Чужая жертва. – РУБОП, ФСБ и бандиты-охранники. – Следователь, который исчез. – «Они смеялись в лицо…». – Каждый сам за себя. – В четырех стенах. – Малоизученный зэк.

– Я работал в Красноярске природоохранным прокурором. В круг моих обязанностей входила вся природоохранная деятельность Красноярского края. Исполнял обязанности на протяжении пяти лет, а до этого был начальником следственной части краевой прокуратуры, заместителем прокурора центрального района. То есть я – профессиональный прокурорский работник. Отработавший в прокуратуре с 1972 года. В свое время закончил дневной юридический факультет Томского университета имени Куйбышева. По распределению попал в прокуратуру Красноярского края. Прошел все ступени прокурорской лестницы.

– За что вы попали в колонию?

– Видите ли, сейчас общество переживает как бы разлом. Происходит передел собственности. Идет тихая революция – без войны, без гражданских коллизий, потрясений. На момент моего ареста шёл уже третий передел собственности. Это когда путем организации банкротств уже поделили промышленность и сельское хозяйство. Оставались только недра, то есть то, за что я отвечал. Источники, полезные ископаемые – ресурсы, одним словом. То есть приватизация переходила на эти объекты. К власти в то время пришла партия «Честь и родина» – во главе с господином Лебедем – которая попыталась приватизировать Красноярский край. В полном объёме, в угоду интересам определённых промышленных групп. Правильнее сказать, к власти пришли лица, за которыми стояли определённые промышленно-финансовые группировки. Которые пытались эту власть приватизировать. Ну а я человек еще старой школы, со старыми понятиями, для меня государство превыше всего. В своей работе я не перестроился, считал, что государственные интересы должны превалировать над интересами частных лиц. Но оказалось, это далеко не так. Другие думали иначе. И я вошёл в противоречие с интересами лиц, которые приватизировали власть. Это партия «Честь и родина», где есть своя структура, включая контрразведку, которая занимается и устранением людей. В борьбе за власть. Так было в Приднестровье у господина Лебедя, где исчезали люди. Так было в Москве… Так же вот избивали Эдичку Лимонова – автора книги в отношении председателя совета директоров КрАЗа Быкова. За публикацию этой книги. По воле я знал Быкова – меня арестовали раньше, чем его – и я имел возможность общаться с ним как на воле, так и в системе СИЗО. Он тоже стал жертвой междоусобных, межклановых разборок. Вытеснение людей ведь происходило разными способами. Все так или иначе пострадали от этого. И пострадали в результате административного ресурса Лебедя. Поскольку прокуратура использовалась для устранения этих людей. Не только прокуратура, но и соответствующие органы… то есть структуры, которые готовы были угодить, не считаясь ни с чем. Я-то знаю, за что я сижу, в принципе… Есть объекты, недра, которые нельзя приватизировать. Но их пытались приватизировать, и в конце концов приватизировали – пока я находился в тюрьме… В Красноярском крае в последние годы вообще происходило много любопытного. Однажды мне пришлось возбудить дело в отношении факта отстрела лосей. Потом оказалось, что в охоте участвовал губернатор края. Это было в Енисейском районе, в Емельяновском районе…

– В Красноярском крае охота на лосей запрещена?

– Ну не знаю, может быть, где-то и разрешено стрелять лосей с вертолета, то у нас – нет. Мы не только возбудили дело, но и вели расследование.

– Чем закончилось дело?

– У меня краевая прокуратура это дело изъяла.

– Под каким предлогом?

– Понимаете, страна разделилась на кланы. Появилась частная собственность. Естественно, появилось соперничество каких-то группировок, корпораций. Они же не могут существовать сами по себе. Они сращиваются с налоговой полицией, с финансовой разведкой. Идет процесс сращивания капитала со структурами управления. Прокуратура тоже не является чем-то обособленным. Должностные лица прокуратуры живут не в безвоздушном пространстве. Они так же участвуют в этих группировках, в этих организациях.

– В восьмидесятые годы тоже были крупные уголовные процессы. То есть явление сращивания капитала с властью было и раньше.

– Да, было. Однако эти случаи носили не массовый характер, а избирательный. В отношении отдельных лиц. Правящая партия была одна. Избирательность относилась к инакомыслящим. То есть к тем, кто был против партии. И руководил партией один хозяин. А сейчас партий много, заказов много, и избирательность потеряла свое значение.

– Вы так и не ответили, за что вас посадили.

– Просто дали команду «фас» – убрать! Очевидно, такой приказ дали со стороны команды Лебедя. Давался этот приказ прокурору края, его заместителю… А первоначально проверили мою работу. Но поскольку у меня никаких нарушений не было, составили положительную справку. Потом искали повод привлечь меня за взятку. Выясняли, что и когда я приобретал. Здесь им тоже ничего не выгорело. Взяток у меня не было. Тогда они использовали случай. Мои родственники строили ювелирный магазин. Рядом, за стенкой, был такой же ювелирный магазин. В директрису этого магазина стреляли… В советское время она занималась скупкой ювелирных изделий, то есть была кадровым торговым работником. И при новом строе она тоже скупала на оптовых ярмарках ювелирные изделия, открыла магазин на дому, и торговала, используя ярлыки своей прежней фирмы. Возможно, она с кем-то что-то не поделила. И стала жертвой нападения. Но поскольку мои родственники рядом строили магазин, это могло навести на мысль – я так полагаю – а не могли ли конкуренты сделать покушение на эту бабушку? Ей причинили телесные повреждения средней тяжести. Нашли двух убийц… это была банда, действовавшая под вывеской охранного агентства. Им сказали, что к ним применят амнистию, если они укажут, что покушений организовал я. Им показали, где моя природоохранная прокуратура. Оказалось, что та женщина жила как раз напротив моей природоохранной прокуратуры. Для создания объективной стороны моего «преступления» мне вменили, что я якобы указал адрес этой женщины. Хотя я до сих пор не знаю, где конкретно она живет, где ее подъезд, а только так, в ходе следствия, понял, что она жила где-то поблизости. Вот и всё мое «преступление», о котором я впервые узнал только в ходе предъявленного мне обвинения.

– Как вас арестовали? При каких обстоятельствах?

– Задержали, посадили…

– Где задержали?

– Я пошел первый день в отпуск…

– Вы о чем-нибудь догадывались?

– Я знал, что за мной ведётся слежка. Когда ехал на машине, замечал, что за мной – «хвост». Решил проверить, кто это. Выезжаю на берег Енисея, спускаюсь… А им не видно, что я там, на берегу, делаю. Демонстративно ставлю бутылку, закуску какую-то… хотя я человек непьющий. Думаю, если это с работы следят, то обязательно доложат о факте выпивки в рабочее время. Я несколько раз так делал, но всё оставалось на работе спокойным. Значит, это были не с работы. И я наконец установил, что эти люди были из партии «Честь и родина» – партии Лебедя. Потом к этим людям подсоединились РУБОП, ФСБ. Я это выяснил по номерам, через свои каналы… Я же отработал начальником следственной части лет десять. И я сделал выводы, кто этим руководит. Оставалось ждать развязки событий. Я был в отпуске. Вышел из дома на улицу. Подошли какие-то люди, сказали: «Ты арестован», посадили в машину, и поехали. Я не знаю, куда меня отвезли, и кто отвез. Сказали, что из милиции, хотя были в штатском. Следователь был… потом он исчез. Считаю, это была заранее спланированная операция. Там, куда меня привезли, никому не рекомендую побывать. Добивались признания. Существуют методы убеждения и принуждения… От меня хотели услышать, что я якобы организовал покушение на эту бабушку. Но я ничего не подписал. На всём протяжении следствия я пытался объяснить этим… придуркам… что я содержусь незаконно. Писал жалобы. Все эти жалобы уходили в Генпрокуратуру и возвращались моим же мучителям. Они в лицо смеялись и говорили: «Ну чего ты пишешь?» Потом состоялся суд, а суд ручной… В приговоре мне написали, что я, по их версии, совершил приготовление к убийству в форме организации, подстрекательства, пособничества в совершении преступления. С юридической точки зрения, организация, подстрекательство, пособничество называются соучастием. Из пяти так называемых соучастников по этому делу только мне одному вменили приготовление к убийству – по сто пятой статье, а у всех других – сто двенадцатая статья. То есть получается, что преступление я совершил индивидуально, один. А при индивидуальном приготовлении к совершению преступления не бывает какого-либо соучастия, хотя меня обвиняют именно в соучастии. Я писал кассационную жалобу. Определение Верховного суда, очевидно, тоже шло под чьим-то давлением. В приговоре написано: исполнители признают, что я не требовал убийства. Судья уже интерпретирует это по-своему: мол, я не требовал убийства, но и не возражал, что если убийство всё же произойдет, то ещё и доплачу якобы им. А зональный судья – представитель вышестоящей инстанции – пишет уже конкретное определение: «Требовал убийства». То есть конструкцию косвенного умысла меняет на прямой умысел. И таким способом «доказывается», что с моей стороны якобы были приготовления к убийству. Но даже если принимать их версию, и учесть, что исполнители говорили – не требовал убийства, это будет означать, что по косвенному умыслу я так же, как они, попадаю под амнистию. А Верховный суд… он тоже завязан, он не свободен в своих решениях, уступает нажиму. Ну а какой интерес выходить члену Верховного суда за пределы судебного разбирательства, за пределы обвинения? Суд уже ограничил все «за» и «против» своим приговором.

– Давайте вернёмся в день сегодняшний. Что за люди окружают вас в колонии? Какие отношения складываются в зоне между осуждёнными?

– Каждый сам за себя. Вот и все отношения. День прошёл – и ладно.

– Есть в зоне какие-то негласные правила, установленные не администрацией, а самими осуждёнными?