Kitabı oku: «Теметерон. Понтиада», sayfa 5

Глава 3
25 Марта. «Свадьба» в среду

Ну почему я эту здоровенную Элладку должна сажать на свои колени? Всё! Всё теперь помято, моё платье коровой жёванное, хоть лицо не потекло, и то дело. Вид «старшей сестры» из «хорошей семьи» должен быть именно таким – мятое платье, сама как «чмо», потому, что «помощница по дому», ухаживает за «младшей сестрёнкой», значит, честная, порядочная, «целомудренная» – похожая на тыкву с телеги и «покладистая». Фу, какая мерзость! Это называется «жертвенность», то есть, я «жертвую собой» ради семьи. Ладно, Александрос сидит у деды на коленях на переднем сиденье рядом с водителем. Он даже не сидит, а стоит между дедыных колен. И как нас таксист вообще всех в машину пустил? Добрый, наверное. Сейчас подъедем и будем горошинками по одному из машины высыпаться. А там точно все наши стоят, но всё равно сто раз ещё по списку по фамилиям проверят. Не приглашённые в ресторан попасть не смогут.

Как я люблю всякие рестораны! Не потому, что там вкусно готовят, поесть можно и дома, есть я не люблю вообще, хоть мне никто и не верит. Мне нравится, когда все нарядные, друг с другом раскланиваются, танцуют медленные танцы и на небольшой сцене поют в живую. Когда я была маленькая и моя бабуля – папина мама была ещё жива, они несколько раз брали меня с собой в круиз на теплоходе по Чёрному морю. Конечно, я помню немногое, но в памяти застряли два шикарных бассейна, один детский – яркими металлическими цветами, а второй взрослый – глубокий и большой. Деда надевал на меня спасательный круг, и я плавала с ними во взрослом бассейне. Я этот круг ни за что не хотела снимать, надевала прямо на него платье, и таким образом юбка становилась пышнее. По всем палубам стояли деревянные скамейки с брезентами, и на них загорали женщины в широкополых соломенных шляпах с цветами. Но самым прекрасным на теплоходе был ресторан. Огромный, со столами, покрытыми белой скатертью, с фонтаном, сложенным из каменных глыб в центре зала и с настоящим, живым оркестром. Музыканты выходили не сразу, они приходили к середине вечера, попозже, рассаживались, и тогда самый главный музыкант, дунув в микрофон и постучав по нему пальцем, говорил:

– Добрый вечер, дорогие товарищи! – Не отрывая губ от микрофона, наклонял голову то влево, то вправо, чтоб видеть весь зал.

Потом они начинали играть и петь, и даже самые патриотические песни о нашей великой социалистической Родине и добыче угля в забое звучали нежно и таинственно. Тогда очень красивые мужчины в костюмах и галстуках, подойдя к другим столикам, кланялись и тихо спрашивали у кавалеров:

– Разрешите пригласить вашу даму на танец.

Пары плыли и кружились между столиками, потом кавалеры отводили дам обратно, целовали им ручку и благодарили за танец. Конечно, мой деда был самым красивым и в ресторане, и на теплоходе, и вообще. Он приглашал бабулю танцевать, и я не понимала, как бабушки умеют быть такими молодыми?

Потом теплоход возвращался в порт.

Мы уходили, а он оставался. Он нас не мог запомнить, слишком много дел и впечатлений дарят право на ошибку. Зато каждому, кто хоть однажды подходил к фонтану с розовой подсветкой в самом центре зала, долгими зимними вечерами слышалась сквозь вой ветра эта лёгкая, прекрасная мелодия, без насилия и жестокости, а на горизонте в окне, за стволами промёрзших насквозь деревьев, угадывались очертания огромного, как плавучий город теплохода, словно приплывшего прямо по воздуху навестить старых друзей в их холодных квартирах..

Конечно, я в школе никому не рассказывала о море и ресторанах. Не поймут, скажут, что на пароходах катаются капиталисты. Ну, во-первых, это не «пароход», а «теплоход», а во-вторых, мой деда всю свою жизнь трудился и копил деньги на летний отпуск с бабушкой. Всё равно, не поймут ни за что, в отпуск надо ездить в деревню, и помогать в колхозе собирать урожай, да ещё станут выяснить «чему эти учителя своих детей дома учат»?

Сегодня тоже будет праздник в ресторане. Совсем другой, конечно, без фонтана, с другой музыкой, танцами, но такой я тоже очень люблю. Инструменты музыкальные совсем не такие, не фортепьяно и ударник и гитары, а кемендже, даул, дудук.

Даул – такой барабан. Когда в него бьют, он начинает стучать, всё вокруг вибрирует, мой пульс то ли учащается от его звука, то ли сам даул разгоняет кровь по моим сосудам от того, что стал моим сердцем.

Кемендже совсем наоборот – тихая понтийская лира, на ней играют смычком и песни звучат, словно рядом кто-то плачет. Даже если песня весёлая и люди веселятся, всё равно в душе плачут.

Деда мой сам очень хорошо играет на дудуке. Звук дудука похож на рожок, но гораздо красивее и богаче. Деда приносил с собой дудук на свадьбы, на другие праздники и играл, играл, как соловьи поют, играл сам, даже если его не просили. Деда давно не играет, когда бабушка умерла, его жизнь разделилась на «до» и «после».

Мы уже около ресторана. Как интересно, все друг с другом раскланиваются, целуются, мужчины, когда разговаривают, прикасаются к локтю собеседника, наклоняясь поближе. Так получается гораздо теплее.

Кто сказал, будто измятое платье надолго портит настроение?! Как бы не так! Главное сейчас проходить мимо всех, прикрываясь сумкой, для этого надо громко со всеми здороваться, смотреть в лицо и улыбаться, так никто не успеет заметить мятый подол. Вот уже два раза мы проходили мимо «ответственных» со списками. Интересно, настоящие греки из Греции тоже по списку? Скорее всего нет, их как почётных гостей привезут позже всех на чьей-нибудь «ГАЗ-24», на «Волге», это очень, очень круто. У нас жёлтые «Волги» с шашечками только такси, и редко, очень редко у кого есть своя «Волга», а у самых богатых – белая «Волга».

Банкетный зал украшен торжественно и нарядно. Столы устланы белоснежной скатертью, на стульях льняные чехлы с бантами на спинках, а в центре столов прикреплены за верёвочки два больших воздушных шарика, маячащие под потолком, белый и нежно-голубой, символизирующие двуколор греческого флага. На самой задней стене банкетного зала висит огромный ковёр, а под ним, за столом, ломящемся от яств, приготовлены места для «дорогих жениха и невесты». На стенах огромными буквами выведено «25 Марта», чтоб никто не забыл: «свадьба» – свадьбой, а зачем мы здесь на самом деле собрались. Женщины в чёрных пальто с меховым воротником совсем не торопятся пальто снять, многие ведь шили их в ателье. Они задерживаются около своих стульев и мельком поглядывают по сторонам, чтоб убедиться, заметили ли их. Мужчины в костюмах, галстуках. А, вон и Мерин папа! Какой он подтянутый и красивый, Мерка-зараза вся в него, бежит уже в нашу сторону.

Почти все места в ресторане заняты. Если бы мы ещё часик прособиралась, точно на ногах пришлось стоять. В пригласительных билетах написаны номера столов, но всё рано люди местами меняются, подсаживаются друг к другу, и начинается неразбериха.

Нас усаживают всех вместе за отдельный стол и надписью «ЗАРЕЗЕРВИРОВАНО», воистину дедын авторитет безграничен. Мерка, не спрашивая никого, усаживается рядом со мной.

– Тебя родители не будут ругать, что ты не с семьёй? – Задаю я глупый вопрос больше для себя.

– А какая разница? – Подруга искренне удивлена.

– Меня бы съели…

– Дорогие гости! – Мерин папа стучит вилкой по своему фужеру, таким образом, объявляя о начале торжества, – Позвольте мне поздравить всех вас здесь собравшихся с самым большим праздником всех греков на Земле, а тем более, понтийских греков, с очередной годовщиной «свадьбы», – он смешно подмигивает и улыбается, у настоящей свадьбы ведь не может быть никакой «годовщины», – Годовщины нашего дорогого Илюши и Маргариточки!

Весь банкетный зал встаёт на ноги и аплодирует.

– Я сейчас хочу напомнить вам немного истории наших любимых людей: Илюша и Маргариточка очень долго страдали и мучились, потеряли всех близких и родных и вот, наконец, всё свершилось!

– Ну, твой папа даёт! Это он накрутил! – Соплю я от удовольствия Мери в плечо. Мне здорово и хорошо.

– Это пока твой дедушка не выступал. Вот кто крутит, так крутит! – Мерка закрывает мне ладошкой рот и всем своим видом показывает, как внимательно слушает отца.

– 29 мая 1443 года главный город Илюши и Маргариточки Константинополь был захвачен Османской империей. Этот день считается точкой отсчёта четырёхсотлетнего Османского господства в доме у Илюши и Маргариточки. Однако, даже в 15—16 веках не все греки подчинились новой османской власти, и Илюша и Маргариточка тоже. Они бежали из родных мест и основывали новые греческие поселения. И вот 25 марта 1821 года впервые родственники провозгласили призыв: «Свобода или смерть!» За этим последовали годы тяжёлой борьбы Илюши и Маргариточки с Османским владычеством. И вот, наконец, – в голосе говорящего звучит сталь, – в 1838 году 25 марта официальным указом объявляют днём Национальной свадьбы наших Илюши и Маргариточки! И с тех пор греки всего мира каждое 25 Марта празднуют этот день. А сейчас, дорогие собравшиеся, я всем предлагаю наполнить свои бокалы и выпить за свадьбу и здоровье молодых!

У всех в руках бокалы с вином. Включают греческую музыку, и руки с бокалами взлетают вверх.

Внезапно к отцу Мери сзади подходит невысокий мужчина. Он что-то шепчет ему на ухо и беспокойно показывает на входную дверь. Меркин папа немного смущается и удивлённо кивает.

– Точно! Мерка, а где «настоящие греки»!? Про них уже забыли что ли? Дядя Васо папе твоему на ушко напомнил. Вау-у-у…

– Никто не забыл, они чуть попозже приедут, сказали.

– Попрошу… попрошу сделать музыку немного тише, – папа Мери старается скрыть смущение, – сейчас я предлагаю ещё раз наполнить наши бокалы и поприветствовать самих молодожёнов Илюшу и Маргариточку.

Громко заиграл знаменитый марш Мендельсона – неизменный гимн брачующимся на безграничное счастье – и в проёме распахнутой настежь входной двери, появились «новобрачные», о которых все давно забыли.

Маргариточкой оказалась полная женщина лет сорока, туго затянутая в подвенечное платье, не оставшееся равнодушным к её архитектурным излишествам, без фаты, но убранная белыми цветочками по седеющим волосам. Илюшей – мужчина гораздо моложе своей «избранницы», худой и выбрасывающий при ходьбе левую ногу вперёд, от чего тело его клонилось, было неловко, казалось, он упадёт. «Молодые» под бурное ликование присутствующих медленно прошествовали меж накрытых столов вглубь зала к своим местам.

Не выдерживаю, снова лезу к уху Мери. Хочу спросить, почему «настоящие греки» опаздывают, но спрашиваю совсем другое:

– Слушай, а ты когда-нибудь настоящий греческий язык слышала?

– Конечно!

– Как здорово! А ты… а ты его понимаешь? Он сильно отличается от нашего, понтийского греческого?

– Да почти не отличается, как русский от белорусского. Кто хочет понять – понимает.

– Мерка, а где эти…

– Да успокойся уже! – Она меня толкает плечом, – я вообще восхищена твоим терпением. Как ты раньше не спросила «а где эти»? Не переживай, ничего не изменилось, скоро их привезут.

– Сейчас, – папа Мери прямо сияет, – я предлагаю поднять бокалы за нашего тамаду! – Он очень любит вести всякие застолья, говорить тосты, но сегодня особый случай, и меня сейчас разорвёт от гордости на миллион Афродиточек, – позвольте вам представить нашего всеми любимого и уважаемого Ивана Христофоровича Лазариди, который сегодня будет хозяином торжества.

Все хлопают, и я хлопаю. Пьют за моего деду, и снова наполняют бокалы.

– Секундочку! Ещё только одну секундочку! Я кое-что скажу и передам микрофон тамаде. У меня для вас есть один и о-о-очень приятный сюрприз! Сегодня, как вы, наверное уже все знаете, мы все одна кровь, все теметерон, и между нами секретов не бывает, у нас в гостя-я-я-х… настоящие греки из самой Греции! Вот они! – Меркин папа указывает рукой с микрофоном за столик для самых почётных гостей. Луч прожектора освещает лица «настоящих греков». Когда и откуда они ухитрились сюда войти?!

– Давайте поприветствуем их стоя!

Наконец бурные овации смолкают.

– Дорогие мои соотечественники и наши любимые гости! – Ах, это уже мой дедушка взял в руки микрофон. Такого тёплого и бархатного голоса нет ни у кого на свете. Он говорит с кавказским акцентом, и от этого его слова звучат ещё твёрже и весомей. Голос у моего деды – бархат стального цвета, – я предлагаю тост. Вот, смотрите, сейчас вы услышали, что у нас здесь в зале гости из Греции. Я знаю, как вам всем не терпится их увидеть поближе, обнять, а ещё больше услышать, как они говорят. Было время, когда некоторые наши предки осталась в Греции, их язык и обычаи менялись под влиянием Европы, другие члены семей – тоже наши предки – заселяли новые земли, многие пришли на Кавказ. Но мы – греки Понда, где бы не жили и что бы не делали, всегда оберегали свои обычаи, передавая их из поколения в поколение и сохранили нашу веру навсегда. Наши деды и прадеды рождались и умирали здесь, на Кавказе, поэтому наш язык звучит как древнегреческий, на котором говорили и титаны, и сам Бог Зевс, на котором говорил Бог Аполлон. Наш многострадальный народ много раз подвергался гонениям и уничтожению, поэтому нам приходилось замолкать и прятаться. Ещё живы те, кто был выслан в голые степи Казахстана только за то, что он – грек… Хорошо… я сейчас не об этом. Я хочу спросить, что может быть большим счастьем для человека, чем открыто говорить на родном языке?! Давайте мы сейчас выпьем за мир во всём мире и за то, чтобы в Грузии открылись греческие школы, и нам снова разрешили изучение греческого языка. А от себя лично я желаю счастья Илюше и Маргариточке и всем вашим любимым и родным, потому что вы все, собравшиеся здесь – дети Великого Понда и мои дети. Вы все здесь – теметерон!

Весь зал хлопает моему дедушке. Дедушка прижимает руку к груди, где стучит его сердце, и седая голова его в поклоне падает на грудь.

Почти никто не ест. Столько всего вкусного, и «сациви», и «пхали», и шикарное красное вино в запотевших, глиняных кувшинах. Ха-ха! Эти кувшины похожи на амфоры с обложки той книги с голыми фигурками из охры. Ну вот! Теперь заиграла «пондиака», все повскакивали с мест, и хоровод пошёл по залу. Музыканты так врезали на лире, что даже бабушка с крайнего стола, совсем не боясь, что её затопчут, пошла в круг. А в центре круга теперь… Боже! Что это в центре круга?!

Понтийский костюм с довольно широкими шароварами облегает его идеальную фигуру, заставив окружающих сделать глубокое:

– Ах!

Да, танцуют все, но его ноги в высоких сапогах из тонкой чёрной кожи почти не касаются земли, они изящны и гибки, стройны и нереально подвижны… «Настоящий грек» парит по воздуху. Как это может быть?! Я поняла: сам Бог Солнца посетил наш праздник. Тот Аполлон, про которого написано в моей книге, что он иногда спускался к людям на землю.

– Э! Ты чего?!

Мери? Откуда она здесь? Ах, да… здесь не только Мери.

– Ты тоже его видишь? – я стою посереди круга и мешаю людям танцевать.

– Кого?

– Думаю, Бога Аполлона…

– О, да-а-а… Вижу, вижу. Он там номер одни, у него и своя школа танцев есть. Короче, смотри, подруга, не влюбись, а то «Бог Аполлон, Бог Аполлон» Не надо было тебе ту книжку показывать…

Поздно, теперь всё поздно. Я хочу уйти, но не могу. Ноги вросли в пол. Я вижу его взгляд и понимаю – произошла катастрофа.

Ярче разбрызганных отблесков и искр, ярче огней и ламп, сквозь зал, сквозь мир, сквозь вселенную светит огонь его зелёных глаз. Его глаза… на долю секунды, на мгновение, они влились в мои…

Спасенья нет. Всё кончено.

Меня снова затаскивают в круг. Зачем?! Его взор исчез, пропал, он танцует в другом конце зала, мир рухнул.

Кто держит меня за руки?! Мери. Чувствую её тонкие, тёплые пальцы. А это кто рядом с ней? Это Одиссей?! Водитель тех коричневых «Жигулей»? Что он тут делает?!

Они с Мери утащили меня, пристроили между собой и заставляют двигаться в такт песне. Я совсем больше не хочу танцевать. Они смеются и дёргаются, как ненормальные. Ну, всё понятно… всё с ними понятно…

Апрель только начался, но у нас всегда продают мороженое в стаканчиках, и зимой, и летом. Его продают и около станции метро, и в кинотеатрах перед началом сеанса.

Мы сидим на лавочке и едим мороженое. У меня всегда съедается быстрее, чем у Мери. Наверное, потому она красивая, а я толстая. Я хочу поговорить с ней о том танцоре из Греции, но не могу. Не могу не потому, что она будет смеяться или скажет что-нибудь противное, просто не могу. Я не могу признаться даже самой себе, что жизнь стала другой. Я перестала думать, перестала читать перед сном, ложусь, сразу выключаю свет, делаю вид Элладкиной воспитательницы, типа, надо «соблюдать режим и вовремя засыпать». Мне самой мешает свет, я сама хочу лежать в темноте, чтоб меня не было видно и думать, думать. Думать о Греции. Говорят, она очень, очень красивая – белая с голубым, как цвета её государственного флага, думать о красивых, свободных людях, не собирающих макулатуру и не запрещающих девочкам громко смеяться. Думать о том, как Он ярким солнечным днём стоит на палубе под белыми-белыми парусами, в волосах его заблудился ветер и никак не может оттуда выбраться. В зелёных глазах… а в зелёных глазах его отражается весь мир.

Какое оно – Средиземное море? Красивее нашего Чёрного? Но разве бывает море красивее нашего – Эвксинос Пондос?

Мы с дедой объездили всё побережье на его «Запорожце» – очень маленькой машине с мотором в багажнике. Мы видели замечательный парк с плавучими «викториями региями» – огромными листьями, на которые можно сажать детей, с апельсиновыми зарослями, но летом они совсем не красивые, сами апельсины не спелые и их за жирной листвой не видно. А, Крым, Крым, я думаю, похож на Грецию. Может быть, я хоть когда-нибудь увижу Грецию и смогу сравнить? Во всяком случае, картинки с Грецией очень напоминают Крым. Может, это даже маленькая Греция? Может, там такие же камни, деревья, в пещерах тоже прячутся лесные нимфы? Крым… Неужели древние греки плавали торговать так далеко?

Греция – простор, свобода.

Он там, на Средиземном море, а я здесь – с макулатурой для Советской страны, с завучем по воспитательной части Лилией Шалвовной, которая номер нашего домашнего телефона знает так же твёрдо, как Гимн Советского Союза

Я никому не скажу про себя. И Мери не скажу. У неё теперь главное слово «Одиссей». Или поделиться этим с дедой? Что я ему скажу?

– Деда! Кажется, я влюбилась! – Это глупо и смешно.

Один раз я попыталась рассказать маме, как мне в школе нравится мальчик, и до сих пор помню это фиаско. Мама начала с простых расспросов, усложнявшихся по мере моих прямых ответов:

– Что тебе в нём нравится? Насколько я знаю, учится он не ахти, общественной работой не загружен.

– Мама! Он мастер спорта по гребле!

– И что?! – Мама недоумевает совершенно искренне, – дрыгает ногами, а в голове пусто.

Я не стала рассказывать, что в гребле ногами не дрыгают, но душевная беседа перетекла в грандиозный скандал с поднятиями маминого давления, сердечными приступами и приездами «скорой помощи». На этом разговоры с мамой, не касающиеся напрямую школьного учебного процесса, закончились.

Мерке я тоже ничего не скажу вовсе не из-за Одиссея и не от недоверия, не хочу выглядеть смешно. Он – танцор из Греции, я… я пока никто. Лучше мы с Мери будем есть мороженное и придумывать планы на вечер.

Вафельный стаканчик стал мягким, мне так ещё больше нравится. Он похож на бутон.

– Давай, на Первое Мая сразу после парада пойдём в Муштаид кататься на паровозике! – Мерка мусолит мороженное и будет так мусолить ещё полчаса.

– Давай!

– Интересно, а какой в этом году будет парад? – Я щурюсь на солнце – так можно сделать себе радугу.

– Как какой?! Ну, ты смешная. Какой всегда.

– Какой всегда не получится, – качаю головой прямо как мама в учительской, – перед Домом Правительства колонны не пройдут. Деда говорит, голодающие студенты живут в палатках прямо на площади.

– Так они лежат и голодают, без оружия же, без ничего. Может, их на Первое Мая попросят полежать в другом месте, а после парада они вернутся.

– Не знаю. Знаю, деда просил меня дать ему честное слово не ходить гулять в центр. Мне нельзя его подводить.

– Дала?

– Не-а, не дала, не успела. Мама пришла и разогнала нас.

– Дорогая, это в корне меняет дело! – Мери перестала лизать мороженое, – значит, ты свободна? Мы можем туда съездить, прогуляться, посмотреть и вернуться обратно. Ладно, фиг с ним, с парадом, ты мне лучше скажи, как тебе та «свадьба»? В смысле, у тебя прошло?

– Не твоё дело! – Кажется, я краснею.

– А чьё, если не моё?! Думаешь, я не видела, как ты на него смотрела!?

– На кого смотрела?! На того танцора из Греции?! Так на него все смотрели! Уж как ты смотрела на Одиссея, мне за тебя вообще стыдно было. Ничего, ничего, летом мы снова поедем в Орама, тогда я всей деревне расскажу.

Мери стукает меня портфелем по голове и бежит, бежит стремглав по аллее. Куда мне за ней угнаться? И ведь обе забыли – ни в какую Орама мы уже не едем.

Пора домой, дни пока короткие, скоро стемнеет. Домой всегда надо приходить засветло, свет теперь отключают ещё чаще, и по тёмным улицам плутать – себе дороже. Не буду я искать Мери. Куда она денется?

Дома серо и холодно. Снова нет света. За столом мама шариковой ручкой с красными чернилами черкает в стопке тетрадей, проверяет школьные контрольные по русскому языку и литературе. Сашка – Сосиска прилежно сидит около мамы перед керосиновой лампой и, высунув кончик языка, старательно водит карандашом в альбоме для рисования. Очень тихо, словно город уснул раньше времени или затаился перед чем-то необычным. В воздухе висит ощущение тревоги. Я не могу объяснить это ощущение, только всё быстро меняется, всё не как всегда, оно по-другому.

Деда, наверное, пока во дворе.

– Дита, я взял твой карандаш, – Александрос не совсем уверен, правильно ли он поступил, поэтому смотрит насторожено, – ничего?

– Какой карандаш? – Что он мог взять? – Нет у меня никаких запретных карандашей. Только, Сосиска, в следующий раз сперва спрашивай, потом бери, договорились?

– Договорились, – смешной он всё-таки, очень любит корчить взрослого. Или на самом деле понимает больше, чем в его возрасте положено?

– Эта, как её… эту соседку снизу… эта Манана принесла тебе в подарок карандаш для глаз, она так сказала, и помаду. Не знаю, что за манера красится? – Мама, не поднимая головы от тетради, смешно морщит лицо, – ты такая красивая девочка, а вот на «свадьбе» ты выглядела просто вульгарно. Как дворовая девка. Самая настоящая дворовая девка. Я уж не стала тебе говорить, чтоб праздник не портить.

Пропускаю «дворовую девку» мимо ушей, и говорю первое, пришедшее на ум:

– Так можно мне к ней спуститься и спасибо сказать? Краситься я не буду, но если не поблагодарить – некрасиво как-то получается, правда, мама?

– Вот сядь за стол передо мной, – мама вытягивает ещё один стул из под стола, – сейчас разберём твоё сочинение, а там видно будет. Ну, вот: что здесь у тебя написано? «Тема зарубежного мира, критика эмиграции приводила Алексея Толстого к использованию всё более резких, обличительных красок, толкая писателя к сатирической манере письма». Очень верно подмечено! Давай, давай дальше.

Как часто я завидую своим одноклассницам, да и соседкам, у которых родители не «учителя, которых все в городе знают», а простые люди. Особенно я завидую переехавшим к нам во двор из деревни. К ним постоянно приезжают родственники, привозят вино, чурчхелы, живых кур с лапами, перетянутыми ситцевыми тряпочками. Куры с обезумевшим взглядом висят, прицепленные к их пальцам вниз головой, клювы их открыты, и они очень хотят пить. Родственники у соседей живут месяцами. Когда на улице хорошая погода, они сидят во дворе за столом вместе с другими соседями, разговаривают, рассказывают всякие истории, потом во двор выносят вино, белый сыр, хлеб, цицмаду и сидят до самого позднего вечера.

Мои родители во дворе не сидят никогда.

Я завидую Мананке, у которой отец каждый день напивается пьяным, идёт домой и горланит песни. Ну и что? Мананка его даже не видит. Напьётся себе, придёт и спит. Брат давно в тюрьме, он сидит в Тбилиси, это очень удобно, они ему носят передачи два раза в месяц. А мама её, хоть и «спекулянтка» тоже никому не мешает. Кому нужно – покупают у неё, и слова не говорят, кому не нужно – не покупают. Хотя, если спросить мою маму, Мананкиных родителей уважать не за что. А мне у них в доме хорошо и спокойно.

Пока никого нет, может, мне почитать мою книжку? Она так и осталась у деды под подушкой, но её надо оттуда перепрятать, мама в любое время может выставить подушки и одеяла проветривать. Она любит проветривать и квартиру, и постель. Тогда всё раскроется, и нам с дедой придётся рассказывать, что да как. На чём я остановилась?

«Бог света, златокудрый Аполлон родился на острове Делос. Мать его Латона, гонимая гневом богини Геры, нигде не могла найти себе приюта. Преследуемая посланным Герой драконом Пифоном, она скиталась по всему свету и, наконец, укрылась на Делосе, носившемся в те времена по волнам бурного моря. Лишь только вступила Латона на Делос, как из морской пучины поднялись громадные столбы и остановили этот пустынный остров. Он стал незыблемо на том месте, где стоит до сих пор. Вокруг Делоса шумело море. Уныло подымались скалы Делоса, обнаженные, без малейшей растительности. Лишь чайки морские находили приют на этих скалах и оглашали их своим печальным криком. Но вот родился бог света Аполлон, и всюду разлились потоки яркого света. Как золотом залили они скалы Делоса. Все кругом зацвело, засверкало: и прибрежные скалы, и гора Кинт, и долина, и море. Громко славили родившегося бога собравшиеся на Делос богини, поднося ему амброзию и нектар. Вся природа вокруг ликовала вместе с богинями.

Юный, светозарный Аполлон понесся по лазурному небу с кифарой в руках, с серебряным луком за плечами; золотые стрелы громко звенели в его колчане. Гордый, ликующий, несся Аполлон высоко над землей, грозя всему злому, всему порожденному мраком. Он стремился туда, где жил грозный Пифон, преследовавший его мать Латону, он хотел отомстить ему за все зло, которое тот ей причинил.

Быстро достиг Аполлон мрачного ущелья, жилища Пифона. Кругом высились скалы, уходя высоко в небо. Мрак царил в ущелье. По дну его стремительно несся седой от пены горный поток, а над потоком клубились туманы. Выполз из своего логовища ужасный Пифон. Громадное тело его, покрытое чешуей, извивалось меж скал бесчисленными кольцами. Скалы и горы дрожали от тяжести его тела и сдвигались с места. Яростный Пифон все предавал опустошению, смерть распространял он кругом. В ужасе бежали нимфы и все живое. Поднялся Пифон, могучий, яростный, раскрыл свою ужасную пасть и уже готов был поглотить златокудрого Аполлона. Тогда раздался звон тетивы серебряного лука, как искра сверкнула в воздухе не знающая промаха золотая стрела, за ней другая, третья, стрелы дождем посыпались на Пифона, и он бездыханный упал на землю. Громко зазвучала торжествующая победная песнь златокудрого Аполлона, победителя Пифона, и вторили ей золотые струны кифары бога. Аполлон зарыл в землю тело Пифона там, где стоят священные Дельфы, и основал в Дельфах святилище, и оракул там прорицает людям волю Зевса.

С высокого берега далеко в море Аполлон увидел корабль критских моряков. Под видом дельфина бросился он в синее море, настиг корабль и лучезарной звездой взлетел из морских волн на корму его. Аполлон привел корабль к пристани города Крисы и через плодородную долину повел критских моряков, играя на золотой кифаре, в Дельфы. Он сделал их первыми жрецами своего святилища…»

Вот это да! Вот это жизнь!

А кто эти критские моряки, ставшие первыми жрецами святилища Аполлона?

Я подумаю об этом потом, а сейчас надо срочно прятать книгу, но куда?!

Мы сидим с Мананкой вдвоём на пустой кухне. Папа её уже спит, мама снова в Москве. Запах сигаретного дыма смешивается с запахом жаренного кофе – нет аромата более тёплого и убаюкивающего, чем этот. Я Мананке верю, она странно усталая и глубокая, я могу ей сказать всё, она никому не расскажет и смеяться не будет, если мы даже поссоримся. Но я и ей ничего не буду говорить, только попрошу.

Она снова курит и задумчиво смотрит в сине-чёрное окно.

– Мано, так можно тебя попросить кое о чём?

Она молча кивает. Худенькие плечи вздёргиваются вверх, она поправляет ободок на волосах. Если соседка волнуется, то всегда поправляет свой ободок.

– Можно я у тебя спрячу одну свою книжку?

– Книжку? – Манана оборачивается ко мне, – ты интересуешься книгами, которые надо прятать? Ар гамагижо! (Не своди меня с ума. груз.) – Улыбается соседка, – никогда бы не подумала. И что за книга? О-о-о… «Легенды и Мифы Древней Греции»? И кто тебе её дал? – Манана осторожно перелистывает страницы, – о чём она? Явно не об освоении целины. Да?

– Книга? Как объяснить? Я сама пока не знаю. Скажем, это история одной исчезнувшей цивилизации.

– Дорогая, цивилизация не может не исчезнуть, ни погибнуть, – Манана гасит в кофейном блюдце бычок сигареты, – цивилизация всегда оставляет следы видимые или невидимые в виде глубоких познаний бытия или незаурядных способностей. Потом из этих следов возрождается новый мир, только в другом месте и в другой форме.

Манана закрывает книгу и кладёт её на край стола:

– Не переживай за свои «Легенды», когда всё будет хорошо, я тебе их обязательно верну.

Она странно говорит по-русски, почти без акцента, только в некоторых длинных словах ставит, как в грузинском языке, по два ударения.

– Что будет хорошо? – Переспрашиваю я.

– Всё…