Kitabı oku: «Миры Эры. Книга Вторая. Крах и Надежда», sayfa 8
Страстная неделя
Русское Вербное Воскресенье, 26 марта (8 апреля)
Начинается Страстная неделя, и я намереваюсь "блюсти своё благочестие". Почему-то в нынешние времена это кажется особенно значимым и необходимым – по крайней мере, я так искренне считаю. После всех треволнений, через которые нам пришлось пройти, тихие и мирные богослужения очень успокаивают. Больше всего я люблю службы, проходящие вечером, когда в церкви темно, если не считать маленьких красных и синих лампад и мерцающего света свечей перед святыми образами.
Император и императрица были разлучены по приказу правительства и теперь вынуждены жить в разных комнатах, не имея дозволения даже видеться друг с другом. Это представляется необъяснимой и абсолютно излишней жестокостью!
Понедельник, 27 марта (9 апреля)
Сегодня утром я очень рано пошла в церковь, а потом ассистировала в операционной. После обеда Сестра-хозяйка сказала мне, что князь В. послал за ней и докторами, а также за членами президиума "кухонного комитета" и очень тактично с ними всеми поговорил. Он похвалил сторожа и швейцара за их революционное рвение, но поинтересовался, не считают ли они, что наилучшим исходом было бы достичь компромисса с докторами и медсёстрами, учитывая их выдающиеся заслуги на "благо человечества". "Особенно сейчас, когда у обеих сторон есть комитеты и законные представители, – сказал он, – не думаете ли вы, что можно найти способ гармонично сотрудничать в различных сферах вашей деятельности?" И так далее, и тому подобное. В результате столь неимоверно тактичного выступления обвинители решили снять свои обвинения с руководителей больницы, на что те, в свою очередь, пообещали приложить все силы, чтобы меню стало более разнообразным, отгулы – более частыми, а выговоры и увольнения – менее резкими и суровыми. Затем они все пожали друг другу руки, и, видимо, данный инцидент исчерпан, слава Богу!
После вечерни я побеседовала с нашим старым Отцом Пафнутием. Он рассказал мне, что его друг, настоятель собора святого Сергия Радонежского, с парой других священников совершили по приказу Временного правительства молебен над могилами жертв Революции. Похоже, что среди народа было много недовольства и роптания по поводу того, что "жертвы" были погребены без должного отпевания, "аки псы поганые", и, дабы усмирить негодующих, постановили вознести заупокойные молитвы над местом их захоронения. Так оно и бывает: поначалу они, охваченные революционным пылом, хоронят своих героев без каких-либо религиозных обрядов, а потом пугаются и посылают за попами!
Когда я отправилась навестить своих родителей, то обнаружила, что Генерал, как обычно, в ярости от всего происходящего. Единственное утешение он находит в том, что Америка присоединилась к союзникам, расстраиваясь однако, что сделано это слишком поздно. "Если бы они решились на это раньше, то у нас не случилось бы никакой революции", – сокрушался он.
Вторник, 28 марта (10 апреля)
Насколько я могу судить, Революция пока ещё не отразилась на религиозном усердии уже свободных граждан. Все храмы переполнены, да и наши самые ярые госпитальные революционеры благочестиво посещают Страстные службы. Наконец-то настали мирные дни, и я могу посвятить себя учёбе. Сестра С. съездила на денёк в Царское и говорит, что там тоже всё спокойно. Она слышала, что императрица под гнётом страшного напряжения от всего происшедшего совсем сдала и не может ходить. Дети же вполне здоровы и день ото дня продолжают крепнуть. Пока они болели, от них скрывали правду, но как только дело пошло на поправку, им сказали, что их отец отрёкся от престола и больше не является российским самодержцем.
Среда, 29 марта (11 апреля)
Сегодня нет времени писать. Маззи только что телефонировала сказать, что Генерал желает, чтобы я пришла послушать, как он читает "Акафист" перед исповедью. О Боже, его чтение неизменно усыпляет меня! Затем, я полагаю, он напишет список своих грехов и потеряет его, как и в прошлом году. Какой это был переполох: он был так расстроен, бедняжка, а все в доме метались, лихорадочно выискивая этот клочок бумаги. В конце концов он сам обнаружил пропажу в кармане своего старого пиджака! Мне не дано забыть, как абсолютно по-дурацки развеселил меня тот случай и как, внезапно вспомнив его, я расхохоталась, к полному изумлению батюшки, прямо посреди исповеди.
Сейчас я собираюсь, согласно русскому обычаю, "попросить у всех прощения" за свои прегрешения, после сбегаю послушать "Акафист", а затем поужинаю и пойду к исповеди.
Четверг, 30 марта (12 апреля)
Я причастилась вместе с родителями. Генерал довольно сильно дрожал, а Маззи много плакала. Я так рада, что смогла провести с ними всю вторую половину дня и даже пойти на чтение "Двенадцати Евангелий", так как завтра я не смогу с ними увидеться, поскольку придётся работать весь день.
Суббота, 1 апреля (14 апреля)
Сегодня именины Маззи, и я подарила ей кулон цвета морской волны, которым она так восхищалась в магазине Фаберже24, а также её любимые цветы. Одетая в одно из своих самых красивых платьев – серебристо-серое бархатное чудо – она была безукоризненно прекрасна. Но в её глазах проступало нечто столь трогательное, что их выражение причиняло мне боль, и, сама не знаю почему, хотелось заплакать! Всенощную пасхальную службу я отстою в нашей госпитальной церкви, но сразу после неё помчусь к родителям на совместное разговение.
Русское Пасхальное Воскресенье, 2 апреля (15 апреля)
После всенощной службы я присоединилась к родителям, успев как раз к завтраку. В качестве пасхальных даров я вручила Маззи жемчужное яйцо с бриллиантами, а Генералу – серебряное с нарисованной внутри иконой Спасителя. Яйца, судя по всему, им понравились, и они ответили мне не менее прекрасными вещами. Маззи подарила кольцо с бирюзой и две броши с рубинами и бриллиантами, сделанные из пуговиц придворного платья прабабушки, а Генерал – большой цветущий куст сирени и молитвенник в красивом переплёте. Тётя Паскевич прислала мне хрустальный флакон для духов с золотой крышкой и моей монограммой в бриллиантах. Сидя за праздничным столом, мы все пытались сохранять веселье, но отчего-то так и не смогли. Генерал начал говорить об императоре и чуть не сломался, тогда как Маззи выглядела озабоченной и грустной, хотя изо всех сил старалась казаться радостной и поддерживать беседу.
Ленин и экзамены
Понедельник, 3 апреля (16 апреля)
Нынче в моду вошли шествия. Можно повсюду увидеть, как люди маршируют, направляясь к Таврическому дворцу и неся транспаранты с лозунгами, более или менее отражающими мнения и чаяния несущих. Марши, марши и снова марши – вот чем все занимаются после того, как наорались до хрипоты. Сперва речи, затем марши! А что же будет дальше?
Суббота, 8 апреля (21 апреля)
Хотя в Совете полно болтунов, вопящих о "республике и мире", но этот человек, Ленин, превосходит их всех. Его речи привлекают значительное внимание и покоряют сердца "народа". "Отнимите землю у помещиков, заводы у фабрикантов, деньги у капиталистов", – вещает он, и его слова подобны огненным головням, брошенным в бочки с порохом. Отобрать землю у помещиков – вот о чём мечтает каждый крестьянин, как и всякий рабочий, вероятно, грезит о завладении фабрикой, на которой он трудится, и призывы Ленина – это те самые слова, которые западают им всем в самую душу. Сначала, когда толпа не совсем понимала, о чём он говорит, то потешалась над ним и высмеивала его речи, но нынче она полна энтузиазма, и его популярность растёт с каждым днём. Хотя он выступает за мир без аннексий и контрибуций, однако сам аннексировал особняк Кшесинской и живёт там очень комфортно. Время от времени выходя на балкон, он начинает своё очередное выступление, привлекающее тысячи слушателей. Я посещала их дважды и была весьма заинтригована. Он лыс, ужасно некрасив, носит старый мятый коричневый костюм, говорит без малейшего намёка на ораторский пыл, больше похож на профессора колледжа, негромко читающего свою ежедневную лекцию в спокойной и невозмутимой манере – нельзя даже подумать, что он демагог, – однако то, что он говорит, буквально сводит людей с ума. Поистине выдающаяся личность, ничуть не похожая на обычного революционного оратора, размахивающего руками и кричащего с пеной у рта, на грани истерического припадка. Нет, положительно, не то, как говорит этот человек, а то, что он говорит, возбуждает аудиторию больше, чем разглагольствования любого другого оратора, которого я слышала, – даже больше самого Керенского со всем его блистательным красноречием. Несмотря на спокойные профессорские манеры, чувствуется, что Ленин – человек огромной энергии и воли, и мне интересно, что ожидает его в будущем.
Понедельник, 10 апреля (23 апреля)
Я подхватила зверскую простуду и не могу выйти из дому. Это просто выводит из себя, так как Сестра Наталья сходила вчера на Финляндский вокзал, чтобы посмотреть на прибытие новой большой группы политических ссыльных, а я была совершенно не в состоянии присоединиться. По её словам, всё это оказалось унылым зрелищем, и бедные изгнанники выглядели сбитыми с толку и потерянными. Тем не менее я испытываю отвращение к себе за то, что не смогла быть там. Много говорят об "Учредительном собрании" и о том, где оно должно состояться. Одни считают, что его обязаны провести здесь, другие —что Москва – единственно правильное место для этого. "Учредительное собрание", "мир без аннексий и контрибуций", Ленин и приезд французских депутатов-социалистов – вот главные темы дня. Но поскольку экзамены слишком близко, мои личные темы в основном сосредоточены вокруг анатомии, хирургии и прочего подобного. Из-за всех этих волнений и учёбы я так похудела, что стала похожа на пугало.
Сегодня на чай заходила моя сестра Ольга. Она в восторге от Керенского, считая его великим человеком, которому суждено спасти Россию. Она хочет взять своего сына и поскорее уехать в деревню. Вряд ли это можно назвать безопасным замыслом. Родители тоже желали бы поехать в Троицкое этим летом, но я сомневаюсь, что они смогут это сделать. Всё зависит от стойкости Временного правительства. Если ему удастся стать единственной властью до созыва Учредительного собрания, тогда жизнь будет мирной и безопасной, но если возьмёт верх Совет и этот Ленин станет более популярным и могущественным, то я боюсь, что страна превратится в довольно опасное место для жизни любого человека. На днях я сказала об этом Генералу, но он страшно разозлился, крича, что я в этом ничего не смыслю. Время покажет. Газеты уже сообщают о крестьянских бунтах неподалёку от Орла.
Среда, 12 апреля (25 апреля)
Моя простуда проходит, и сегодня я впервые вышла на воздух. На улицах просто отвратительно – там полно солдат, дезертировавших с фронта и как бы возвращающихся домой, хотя, судя по всему, они расслабляются и прекрасно проводят время прямо здесь. Они выглядят ужасно. Отрощенные волосы свисают на лоб грязными и неопрятными паклями. Они небриты и немыты, а на одежду так и вовсе без слёз не глянешь. Однако, по-видимому, они очень гордятся своей внешностью и делают всё возможное, чтобы не походить на солдат "старого режима". В лихо заломленных на затылок фуражках и расхристанных грязных шинелях, с нахальным выражением на лицах, громкими грубыми выкриками и неустанным плеванием семечной шелухой, "вояки" эти представляют собой поистине жалкое зрелище. Их любимейшее развлечение – висеть гроздями на подножках трамваев, и я просто не могу описать, насколько отталкивающе они выглядят, вися там с развевающимися позади них подобно широко расправленным обшарпанным крыльям фалдами шинелей. Я видела, как один из них столкнул с подножки очень древнюю старушку – столкнул столь грубо, что она упала навзничь в сугроб, тогда как он тут же занял её место под громкие возгласы и смех своих товарищей – мне стало не по себе. Да и наши пациенты, что из рядовых, изо всех сил стараются подражать этим скотам. Они отказываются мыться и бриться, неряшливо одеваются и повсюду сорят шелухой. Разумеется, почти все из них прогуливаются под руку сразу с несколькими девушками, а те, у кого есть губные гармошки, умудряются при этом громко играть на ходу.
Пятница, 14 апреля (27 апреля)
Я должна записать кое-что забавное: Поля рассказала мне, что прошлой ночью был митинг ("Разве Вы не слышали?"), и я являлась ключевой темой обсуждения. Кто-то предложил арестовать меня и выгнать из госпиталя из-за моего титула, но большинство его не поддержало, говоря, что я усердно работаю почти три года и, кроме того, много делаю для раненых с финансовой точки зрения. По словам Поли, они даже не поленились подсчитать, сколько денег я потратила на подарки для нескольких сотен пациентов на каждое Рождество и Пасху, после чего пришли к выводу, что я хорошо справилась. Итак, они решили не обращать внимания на мой титул и оставить меня в покое. Я рада этому, потому что мне не хотелось бы бросать экзамены и работу в госпитале после столь долгой и усердной учёбы.
Суббота, 15 апреля (28 апреля)
Сегодня я виделась с Генералом, и всё, о чём он мог говорить, – это о "Красной гвардии", которая нынче пришла на смену старорежимной полиции. Эта Красная гвардия раздражает его так же сильно, как красная тряпка – быка, но в то же самое время и завораживает, как способно завораживать нечто отвратительное. Когда он видит красногвардейца, то бродит вокруг него кругами, пристально смотрит, следя за каждым его движением, затем бормочет "дурак" и уходит на поиски следующего. Это забавно и страшно одновременно, потому что однажды он может сказать тому что-то действительно грубое во весь голос, за что, вероятно, будет пристрелен на месте как старый "контрреволюционер". Остаётся загадкой, почему его до сих пор не арестовали. Очевидно, за ним присматривает его ангел-хранитель или Казанская Божья Матерь, которой он так благоговейно поклоняется.
Среда, 19 апреля (2 мая)
Вчера было первое мая по новому стилю, и на Марсовом поле состоялась грандиозная демонстрация рабочих. У меня не было времени туда сходить. Сестра Наталья тоже была занята, однако другие Сёстры, побывавшие там, доложили мне обо всём. Огромные толпы, перечисляли они, красные флаги, алые трибуны, многочисленные оркестры и речи, речи, речи! Очевидно, это было не так волнующе, как похороны жертв Революции, и я не жалею, что не смогла пойти. Увидев одну демонстрацию, можешь считать, что видел их все, ведь они похожи как две капли воды. Кроме того, простуда снова даёт о себе знать, болит голова, да и учёба норовит свести с ума.
Сегодня вечером состоится ещё один революционный концерт, где снова выступит Керенский, но на этот раз в Михайловском театре. Я бы хотела поприсутствовать, но не смогу. Однако туда пойдут Сестра Наталья и Сестра Вера, а это означает, что позже меня ждёт детальнейшее описание.
Суббота, 22 апреля (5 мая)
Сейчас в городе тихо, но два предыдущих дня отметились волной уличных беспорядков из-за споров между Советом и Временным правительством. Совет не хочет видеть Милюкова среди министров, и весь сыр-бор начался с криков "долой Милюкова". Генерал посмеивается, так как никогда терпеть его не мог, и, похоже, уверен, что судьба сыграла с тем злую шутку. Однако Временное правительство на этот раз не сдалось и, по-видимому, одержало верх.
Понедельник, 24 апреля (7 мая)
Больше никаких лекций, никакой работы в госпитале, и можно полностью посвятить своё время подготовке к экзаменам. Я, вероятно, буду слишком занята в течение длительного периода, чтобы вести дневник, если только не случится что-то экстраординарное.
Понедельник, 1 мая (14 мая)
Нет времени писать подробно, однако не могу не набросать несколько радостных и грустных фактов. С блеском сдала анатомию и физиологию, получила "отлично" за хирургическую работу и детскую гигиену, а также дивную похвалу в дополнение к самой высокой оценке от профессора Бобина за глазные болезни. Всё шло хорошо, но … чуть не провалилась по фармакологии из-за вылетевшей из головы фор-мулы, которую я бы ни в жизнь не вспомнила, если бы моя соседка по смотровому столу, мисс Шапиро, не притворилась, что уронила карандаш, и, наклоняясь за ним, не прошептала её. Милая девушка – я надеюсь, что когда-нибудь настанет и мой черёд отплатить ей добром! Если бы она этого не сделала, я бы с треском провалилась, так как не была уверена в правильности ни одного из своих ответов на вопросы профессора, и, опозорься я с формулой, он никогда бы не принял у меня экзамен. Как бы то ни было, я удостоилась самой низкой оценки, которая едва позволила мне пройти дальше. И с массажем всё получилось не лучшим образом. Мне пришлось демонстрировать его на тучной сварливой женщине, жаловавшейся, что почти не чувствует моих рук, хотя я вкладывала все свои силы в изнурительный процесс её разминания, и пот ручьями струился по моему лицу. "Не слишком яркое шоу показала нам наша графиня", – едко заметила преподавательница массажа, сделав особый упор на "наша графиня". Она большевичка и открыто декларирует, что ненавидит титулы и людей, их носящих, хотя я яростно спорю с ней, что её политические предрассудки не должны влиять на её чувство справедливости в том, что касается отношения к ученикам. В действительности же я справилась намного лучше, чем Варвара Б., однако та всё равно поставила ей более высокую оценку. Ну да ладно – в любом случае массаж мне неинтересен (если честно, то всё это отговорки, "кислый виноград"!). Пока только две сокурсницы провалили все свои экзамены, так что я должна быть счастлива, что мне повезло больше, чем им, ведь я действительно чу́дно справилась с первыми тремя. Хотя должна признаться, что, демонстрируя сложную хирургическую перевязку, я уронила бинт, и он покатился с кафедры в центральный проход аудитории. Студенты захихикали, а профессор Исаченко довольно саркастически отозвался о моей неуклюжести, однако не позволил этому эпизоду повлиять на выставленную мне оценку. Что же до старенького профессора Рутковского, то тот был очень любезен, когда я закончила рассказывать ему всё, что знала о детской гигиене. "Вы благородно подтвердили своё достоинство графини", – сказал он, величаво поклонившись в пояс, на что я в знак благодарности молча поклонилась в ответ, и тогда он поклонился снова, и снова поклонилась я, и всё было просто волшебно. Это ужасно забавно, когда один преподаватель использует "графиню" как сарказм, а другой – как комплимент! Сейчас же я усердно готовлюсь к сдаче обследовательского экзамена в Калинкинской больнице. Мы должны отправиться туда и диагностировать различные фазы заболевания. Поскольку я очень хорошо знаю этот предмет, то испытываю немалую надежду.
Воскресенье, 7 мая (20 мая)
Экзамены продвигаются благоприятно. Высокие оценки за лабораторную работу и акушерство. Посредственные – по проблемам ушей, горла и носа и инфекционным заболеваниям. Кое-как удалось "перелезть через забор" по заболеваниям кожи.
Среда, 10 мая (23 мая)
Обследование в Калинкинской больнице прошло прекрасно. У первого доставшегося мне пациента я обнаружила просто идеальные "опаловые бляшки" и, досконально зная предмет, с удовольствием вещала лекторским тоном в течение пары минут, стоя рядом с ним на кафедре. С двумя другими тоже всё прошло гладко, и я правильно поставила все свои диагнозы, порадовав тем самым сердце профессора Ельцина, который остался очень доволен и прямо перед всеми сказал мне много приятных слов. Этот экзамен стал по-настоящему окрылившим и осчастливившим меня триумфом!
Произошли некоторые перемены в политическом плане. Милюков и Гучков ушли в отставку, и будет коалиция между Временным правительством и Советом, который в правительстве представят Церетели, Чернов и Скобелев. Керенский нынче требует введения строгой дисциплины на фронте. Интересно, как он это сделает. Сначала дисциплина была разрушена, а теперь они хотят вернуть её обратно!
Суббота, 13 мая (26 мая)
Всё позади! Я успешно выдержала экзамены и наконец-то могу отдохнуть. На следующей неделе мы едем в деревню – Генерал, Маззи и я. А в эти выходные наш класс празднует, запланировав обширную программу мероприятий. Кто сказал, что когда-то была Революция?
Дача в Царском и арест
Вторник, 16 мая (29 мая)
Всё-таки нам не суждено отправиться в деревню. Крестьяне пребывают в крайне враждебном и опасном умонастроении, и, как следствие того, сельские беспорядки распространяются, будто лесной пожар. Несколько усадеб были полностью разрушены. Как обычно в таких случаях, бунтовщики сжигают дома, вырубают лес и даже убивают скот, что, по моему мнению, является наиболее идиотским поступком, так как они бы могли сами использовать животных. Маззи мечтает в целости и сохранности вывезти из Троицкого библиотеку. Она всерьёз подумывает о том, чтобы пожертвовать её Саратовскому университету, и на то есть две причины: во-первых, она владеет там собственностью, а во-вторых, названное учебное заведение молодо и бедно и потому будет ценить книги сильнее, чем более старые и богатые университеты, и так уже имеющие замечательные библиотеки. Нам будет больно расставаться с нашей старой библиотекой, но, похоже, это единственный способ её спасти. По какой-то причине крестьяне обожают уничтожать книги, собранные крупными помещиками, и почти всегда сжигают их отдельно в огромных кострах либо же разрывают одну за другой, разбрасывая страницы по дорогам на многие вёрсты вокруг. Маззи попросила меня написать декану университета и предложить ему библиотеку – более 20000 томов, накопленных моими прадедом Скарятиным25 и дедом Лобановым-Ростовским.
Пятница, 19 мая (1 июня)
Я написала письмо про библиотеку и отправила его. Вместо того чтобы ехать в Троицкое, мы решили снять на лето дом в Царском Селе. Завтра мы с Маззи отправляемся туда, чтобы посмотреть на тот, который нам очень рекомендовали.
Мы узнали, что вдовствующая императрица Мария и великая княгиня Ксения испытывают в Крыму большие проблемы. Матросы часто приезжают в Ай-Тодор, где те живут, и снова и снова обыскивают их дом. В основном они приходят посреди ночи, заставляя их бодрствовать, пока не перероют каждую комнату от чердака до подвала. Ах, бедная, бедная императрица, какой опыт ей приходится переживать в её-то возрасте!
Попытки Керенского стимулировать войска на фронте кажутся безнадёжными. Отсутствие дисциплины, вызванное этим дрянным "Приказом №1", немецкой пропагандой и агитацией большевиков – всё это вместе взятое полностью деморализовало солдат! Они не понимают, почему должны оставаться на фронте, и массово дезертируют, тогда как те, кто не бежит, убивают своих собственных офицеров и братаются с немцами. Таким образом, границы практически открыты, и в действительности нет ничего, что могло бы хоть как-то помешать немцам войти в Россию без малейшего сопротивления – было бы желание!
Воскресенье, 21 мая (3 июня)
Вчера мы провели всю вторую половину дня в Царском, и она выдалась просто кошмарной. Поезд отправлялся туда с опозданием на час и был так забит солдатами, что нам пришлось стоять всю дорогу. Ни одному мужчине и в голову не пришло уступить Маззи место, и я боялась, что она упадёт в обморок от усталости и ужасного запаха в вагоне, так как все солдаты курили отвратительный табак, ели чесночную колбасу да и сами воняли по́том и кожаными сапогами. Хотя день стоял тёплый, все окна были закрыты, и мы чувствовали себя совершенно больными. По прибытии на нашу станцию мы отыскали старую и ветхую пролётку, в которую и забрались, сказав извозчику отвезти нас на Дачу Фредерице, которая, как нас убеждали, была одним из самых красивых домов, сдаваемых в аренду. Поколесив по округе, как нам показалось, совершенно бесцельно, извозчик внезапно остановил свою древнюю клячу возле железной ограды Александровского дворца, где стояла группа людей и насмехалась над чем-то в парке. "Что это?" – спросили мы, но, к нашему удивлению, мужик вдруг вскарабкался на своё сиденье и начал неистово выкрикивать во весь голос самые гнусные оскорбления, одновременно щёлкая кнутом и прыгая вверх-вниз в яростном остервенении. Поражённые, мы уставились на этого бесноватого, не понимая, что с ним такое приключилось, и с ужасом глядя на его искажённое судорогой лицо, выпученные глаза и дикие ужимки. Затем мы заметили, что со всех сторон нас окружали точно такие же искажённые злобой рожи, издававшие одни и те же оскорбительные вопли. "Что это? – спросила я женщину, стоявшую ближе всех к пролётке, – На что все смотрят? На кого они кричат?" "На Государя Императора", – прошептала та с глазами, полными страдания, и слезами, текущими по её щекам. "Видите его, нашего святого мученика, вон там?" – и она указала на маленького человечка вдалеке, судя по всему, копавшегося в цветочной клумбе, согнув спину и отвернув лицо. "Каждый день он работает там, – продолжила женщина, – и каждый день толпы людей сходятся поглазеть и поиздеваться над ним". Вдруг я почувствовала слабость и головокружение – на секунду мне показалось, что я упаду в обморок, – а затем вместе с сильнейшим отвращением от этого ощущения меня захлестнула мощная волна гнева. Никогда за всю свою жизнь я не испытывала ничего подобного и очень надеюсь никогда не испытать это вновь. "Ну-ка сядь и езжай сию же минуту!" – закричала я извозчику, и тот, как ни странно, тут же слез со своего сиденья, сел и, схватив поводья, пустил свою доходягу вялым галопом. Я была полностью уверена, что он развернётся и станет выкрикивать оскорбления уже в мой адрес, но он не произнёс ни слова и молча довёз нас до Дачи Фредерице.
Мы решили арендовать этот дом. Он в хорошем состоянии, и в нём достаточно места для всех нас. Обратная поездка оказалась полегче, так как поезд был не так переполнен, и я нашла место для Маззи у открытого окна. Мы надеемся переехать через неделю.
Воскресенье, 28 мая (10 июня)
Сегодня мы со всем своим скарбом уезжаем в Царское, правда, без Генерала, который пока не хочет покидать город.
Понедельник, 29 мая (11 июня)
Вот мы и снова в городе, воротившись после загадочного происшествия! Вчера мы отправились в Царское и прибыли на дачу как раз к трапезе, так как повар и другие слуги выехали туда на пару часов раньше. Разложив в своих комнатах личные вещи и создав там как можно более домашнюю обстановку, мы отобедали, а затем вышли в сад. Уже темнело, и мы подумывали о том, чтобы вернуться в дом, как вдруг, Бог знает откуда, возникла мужская фигура в рубашке цвета хаки и солдатской фуражке. "Кто Вы такой?" – спросила я, однако мужчина, не ответив, подошёл ближе и несколько секунд молча нас разглядывал. "Итак, в чём дело?" – задала я следующий вопрос, пока Маззи нервно сжимала мою руку, настойчиво шепча мне в ухо: "Лес лё транки́ль и алё а ля мейзо́н"26. Тут незнакомец расхохотался. "Что она говорит, боится меня, да? – спросил он, указывая большим пальцем на Маззи. – Зря, старушка, тебе покуда нечего бояться, потому как я не желаю тебе зла. Напротив, я пришёл спасти тебе жизнь, ведь я хороший парень и мне жаль тебя. Уважение к сединам и всё такое, ну, ты понимаешь". В принципе, с моей точки зрения, основанной на недавно приобретённом опыте общения с различными видами революционных личностей, он выглядел вполне нормально. Я отчётливо видела его лицо – типичную круглую и здоровую физиономию молодого крестьянина со светлыми волосами, голубыми глазами и доброй улыбкой. "Дело вот в чём, – объяснил он, приблизившись вплотную и говоря очень тихо. – Вашей жизни сегодня угрожает опасность. Этот дом будет разрушен, и все, кто в нём, – убиты. А теперь послушай меня – возвращайся нынче же в Петроград и забери с собой каждую живую душу, ясно? Завтра станет известно, что Дача Фредерице сгорела дотла. Но я богобоязненный человек, и мне жаль старушку – вот почему я решил вас предупредить! А теперь прощайте и уносите ноги – тикайте как можно скорее!" После этого он исчез так же быстро и загадочно, как появился. Мы ошеломлённо уставились друг на друга – что это значит и что теперь прикажете делать? Маззи дрожала всем телом, её прекрасные глаза были широко раскрыты от ужаса. "Немедленно уезжаем, – прошептала она. – Идём предупредим слуг и соберём вещи". Итак, мы двинулись к дому, не особо торопясь, поскольку думали, что мужчина может наблюдать за нами, а нам не хотелось, чтобы он решил, что напугал нас. Зайдя, я сообщила известие Татьяне, тут же помчавшейся оповестить остальных слуг, чтобы они немедленно готовились к отъезду. Мы просто побросали наши вещи в чемоданы – увы, сведя на нет все усилия, предпринятые для создания комфорта несколькими часами ранее. Около десяти вечера мы были готовы и выехали на станцию в той же старой обшарпанной пролётке, которая доставила нас на дачу во время первого приезда. Мне показалось, что извозчик более чем странно глядел на нас и, когда я расплачивалась, пробурчал себе под нос нечто похожее на "нет смысла возвращаться туда, где тебя не ждут". Я же притворилась, что не расслышала его "приятных" напутствий, и он медленно укатил, оглядываясь через плечо с противной ухмылкой на лице. Странное совпадение, что именно он вызвался отвезти нас на станцию, когда рядом находилось множество других экипажей, заставляет меня думать, что, возможно, это он стоял за постигшими нас неприятностями – в наказание за наше отношение к нему в тот день, когда он выкрикивал оскорбления в адрес императора. Это выглядит вполне вероятным.
Сегодня Пётр поехал в Царское, дабы выяснить, была ли дача сожжена или нет.
Поздним вечером того же дня
Что ж, это чистая головоломка! Пётр вернулся и сообщил, что дачу никто не трогал и что всё вокруг выглядит тихим и мирным. Теперь мы пытаемся решить задачку: действительно ли человек, предупредивший нас, спас наши жизни и сохранил дачу, потому что мы её покинули, или он сыграл с нами злую шутку, дабы просто отпугнуть? Пока что мы не можем этого понять. Мы решили остаться в городе на три дня, а затем вернуться в Царское, посчитав, что подобные провокации нас не остановят.
Вторник, 30 мая (12 июня)
Сегодня утром два красногвардейца арестовали меня и повели в тюрьму! Случилось это так: когда я стояла на улице и читала новую, только что наклеенную на стену "прокламацию" правительства, ко мне подошла женщина и тоже стала читать. "Ох, Боже, Боже! – воскликнула она, внезапно повернувшись ко мне. – Что вы обо всём этом думаете?" (текст был связан с фронтовыми вестями) "Считаете, это снова нагромождение лжи или нет? Скажите мне, где сегодня взять правду?" "Правда как раз здесь", – ответила я, достаточно сильно постучав указательным пальцем по бумажке. Мне не понравилась внешность этой особы, и я не хотела быть втянутой в какую-либо дискуссию. Однако едва я успела произнести эти слова, как, к моему ужасу, прокламация с громким шелестом упала прямо нам на головы, очевидно, отклеившаяся из-за тычков, которые я ей нанесла. В тот же миг женщина начала вопить во весь голос: "Помогите, помогите – здесь контрреволюция! Правительственная прокламация сорвана – спасите Революцию!" – одновременно вцепившись в мою руку и повиснув на ней с яростью дикой кошки. Прежде чем я успела хоть что-то сделать или сказать, по обе стороны от меня, сверкая глазами и выхватив револьверы, выросли два дюжих красногвардейца. Всё это было настолько абсурдно и нелепо, что я не могла удержаться от смеха, чем привела их в ещё бо́льшую ярость. "Ну, погоди же! – гневно рыкнули они. – В тюрьме вдоволь насмеёшься!" "А вы, гражданочка, – повернулись они к доносчице, – показали себя достойным товарищем. Пройдёмте с нами, и вы получите свою революционную награду". И мы тронулись в путь – в ряд два красногвардейца и я (я, разумеется, посередине), и женщина чуть сзади нас. Как только мы завернули за угол, то встретили Петра и Соню М., в изумлении остановившихся и уставившихся на меня и моих странных спутников, а затем развернувшихся и последовавших за нами. Вскоре к нашей группе присоединилась стайка мальчуганов, затем несколько прохожих, так что к моменту прибытия в бывший участок или полицейское отделение, нынче используемое Красной гвардией в качестве окружного суда и тюрьмы, уже образовалась небольшая толпа. Всем сопровождавшим приказали остаться снаружи, в то время как меня провели в большую грязную комнату с длинными деревянными лавками вдоль стен. Тут двое моих стражников передали меня другому красногвардейцу, который, очевидно, был главным в комнате, и, пошептавшись, исчезли, забрав с собой доносчицу. Тюремщик приказал мне сесть между невероятно толстой, пыхтящей бабой с корзиной овощей на коленях и довольно дикого вида мужчиной, который свирепо смотрел на всех из-под кустистых бровей, бормоча себе под нос проклятия. Помимо того, что баба была крайне тучной и неприятной на вид, от неё ещё и страшно воняло овощами, поэтому, чтобы отвлечься от неё, я начала оглядывать помещение, рассматривая всех прочих людей, сидящих на лавках. Неожиданно я заметила княжну Т., сидевшую прямо напротив меня. Она выглядела вполне жизнерадостной, и мы встретились весёлыми взглядами, хотя благоразумно не подали виду, что узнали друг друга. Вскоре привели ещё нескольких "задержанных", повелев им сесть, несмотря на то, что все лавки были переполнены, поэтому им ничего не оставалось, кроме как стоять, сгрудившись у входной двери, – небольшая удручённая группка весьма респектабельных пожилых господ, совсем не находивших происходящее забавным. Через некоторое время толстая баба справа от меня выудила из своей корзины ломоть чёрного хлеба и огромную луковицу, которые и принялась поедать с большим удовольствием, в то время как хмурый мужчина слева стал в молчаливой ярости прожигать её взглядом. Наконец, не в силах больше сдерживаться, он начал открыто выражать свой гнев и отвращение, вызвав во мне восторг, поскольку, конечно же, все мои симпатии были на его стороне. "Мадам, – сипло прохрипел он. – Мадам, разве ситуация и без того недостаточно плоха, чтобы вы ещё и ели здесь лук?" "Я не разговариваю с незнакомцами", – ответила та с великим достоинством, вытаскивая очередную луковицу и вгрызаясь в неё с ещё бо́льшим наслаждением, от чего у меня заслезились глаза, а мужчина застонал, как от боли. Внезапно вскочив и вырвав луковицу из рук бабы, он швырнул её через всю комнату, едва не попав в голову княжны Т., а после, издав нечто наподобие воинственного клича, опрокинул корзину, разметав во все стороны её содержимое. "Вор, убийца", – завопила баба, бешено размахивая руками и задыхаясь от негодования. Через секунду её причёска рассыпалась по спине, а платье со зловещими щелчками застёжек разошлось под мышкой. "Прекратить! – проревел наш тюремщик. – Немедленно прекратить, а не то я вас всех пристрелю – да, каждого, кто осмелится тут скандалить или шуметь", – ведь к тому моменту в комнате вовсю стоял радостный гвалт из-за стычки между двумя моими соседями. Только пожилые господа в той небольшой кучке, стоявшей у двери, испуганно жались друг к другу. После рыка красногвардейца шум прекратился, и все примолкли, только мужчина продолжал тихо ругаться про лук, а женщина – пыхтеть, как паровоз. Один раз она попыталась собрать овощи, но наш тюремщик так яростно заорал на неё, что она тут же отскочила на своё место и больше не шевелилась. Между тем в комнате с каждой минутой становилось всё жарче и зловоннее, поскольку все окна были плотно заперты, и смрад немытых человеческих тел зловеще смешивался с запахом лука и прочих овощей. Меня начало сильно мутить, но тут мы услышали шум в соседней комнате, и вышедший оттуда доселе незнакомый нам красногвардеец поспешил объявить, что прибыли революционные судьи и сейчас нас будут заводить по очереди, но не в алфавитном порядке, а по времени ареста. Моё сердце упало, ведь комната была почти полна, когда меня привели! Я подумала, что такая очерёдность продержит меня в этой невыносимой вони дольше, чем алфавитный порядок, хотя моя буква и была K27! Однако через минуту я воспряла духом, как только услышала, что мою фамилию упомянули вместе с фамилией княжны Т. "Сначала следует допросить двух самых дерзких контрреволюционеров: Ирину К. и Софью Т. ", – провозгласил, высунув голову в дверь, охранник зала суда, после чего тюремщик жестом велел мне встать, что я и сделала с большой готовностью и вне себя от радости, поскольку стала первой, вырвавшейся из зловонного помещения. Всё было проделано с большим шиком: тюремщик вручил меня охраннику зала суда, который, в свою очередь, передал тем двум стражникам, что ранее произвели арест (в тот миг, когда я, очевидно, была слишком занята срыванием прокламации со стены). Единственная свидетельница моего злого умысла и по совместительству доносчица уже сидела там на стуле, имея очень строгий и добродетельный вид. Когда меня подвели к столу, я вздрогнула от удивления и радости, поскольку за ним в качестве революционного судьи, следователя, комиссара или как там сейчас называется его официальная должность, сидел Пётр Громов, один из моих старых пациентов, которого я выхаживала во время тяжёлого случая перитонита и который тогда повторял мне снова и снова, что сделает для меня всё на свете, если у него когда-нибудь будет такая возможность. И мне стало интересно, что же он предпримет теперь. Вспомнит ли он о своём обещании или позволит революционному долгу взять верх? Я заметила, что он также узнал меня, хотя совершенно не подал вида, а сразу низко склонился над какими-то бумагами на столе. Я стояла неподвижно, абсолютно спокойно ожидая дальнейшего развития событий. Прежде всего он внимательно прочитал составленную стражниками докладную записку с витиеватым описанием моего возмутительного поступка, а затем свидетельница, встав со стула, рассказала длинную историю о том, как она застукала меня как раз в тот момент, когда я, срывая прокламацию, пела "Боже, царя храни". Услышав это, я чуть не расхохоталась, но Громов, зная меня достаточно хорошо, вероятно, догадался об этом порыве, так как бросил на меня быстрый предупреждающий взгляд, успев как раз вовремя его остановить. После выступления свидетельницы меня попросили поведать свою версию. И пока я говорила, Громов сосредоточенно слушал, хотя ни разу не взглянул в мою сторону. Когда я закончила, он тихо побеседовал с другими мужчинами, сидевшими за столом, и те, казалось, с ним согласились. "Мы собираемся проверить, правдива ли история задержанной или нет, – холодно сказал он, впервые посмотрев мне прямо в глаза. – Сейчас я лично наклею одну из сегодняшних прокламаций на эту стену, а через несколько минут вы проделаете те же манипуляции, которые вы только что нам описали и которые, по вашим словам, непреднамеренно привели к её падению. Если бумага упадёт сразу после того, как вы к ней прикоснётесь, вы свободны, но если этого не произойдет, то мы будем считать, что вы умышленно совершили непростительный контрреволюционный акт, за который вас сразу посадят в тюрьму без каких-либо дальнейших обсуждений по данному вопросу. Итак, начнём. Дайте, пожалуйста, прокламацию". Охранник протянул ему листок, в то время как откуда-то появилась маленькая склянка с клейстером. Затем наш революционный Соломон, поднявшись из-за стола, подошёл с прокламацией в одной руке и склянкой в другой к голой стене и стал туда крайне неторопливо и со всей тщательностью наклеивать злосчастную бумагу. Закончив процесс, он остался стоять рядом с часами в руке. "Вы сказали, что прикоснулись к листку примерно через пять минут после того, как он был вывешен?" – спросил меня Пётр. Я утвердительно кивнула. "Что ж, пять минут истекли – подойдите сюда и ткните в него указательным пальцем, как сделали это утром". Я подошла, все ещё пребывая в сомнениях, помогает ли мне этот человек или нет. Однако, когда я встала рядом с ним, повернувшись спиной к другим людям в помещении, он вдруг улыбнулся прежней доброй улыбкой, которую я так хорошо помнила с тех пор, как он был моим пациентом, и в этот миг я, конечно же, поняла, что всё будет замечательно. Поэтому я, внутренне ликуя, ткнула пальцем в листок, и тот пролетел прямо над моей головой, как это было на улице. Я сильно подозреваю, что мой старый друг исполнил какой-то трюк с клейстером, тем самым предуготовив предельно спорое отклеивание прокламации. Так или иначе, я снова была свободна, к превеликому огорчению и раздражению "товарища доносчицы" и схвативших меня ранее красногвардейцев, глядевших свирепо, но не осмеливавшихся высказать вслух своё недовольство. Можно только представить, какую досаду испытала эта женщина, когда её "революционная награда" растворилась в воздухе! "Вы можете идти, гражданка", – сказал Пётр, выписав мне пропуск на выход. "Однако, – строго добавил он, – я советую вам быть как можно осторожнее и больше не ввязываться ни в какие неприятности, так как в следующий раз вам может не повезти". Я выслушала его напутственные слова с кротко склонённой головой и сердцем, переполненным благодарностью (и еле сдержалась, чтобы не обнять дорогого спасителя), а затем, сжимая в руках бумажный "ключ к свободе", выскочила из зала суда так проворно, как только смогла. В дверях я столкнулась с княжной Т., которую туда заводили. Проходя через первую комнату, я мельком увидела своих бывших соседей: баба продолжала пыхтеть, а мужчина всё ещё пялился на неё и что-то бормотал. О, как же прекрасно было выбраться из этого места и снова оказаться на свежем воздухе. Какой неприятный опыт! Не думаю, что стоит рассказывать о нём родителям, так как они, без сомнения, будут необычайно расстроены.
