Kitabı oku: «Тэмуджин. Книга 2», sayfa 2
– Трое их будто было, – Унэгэн с недоуменным взглядом на лице пожимал плечами. – Лет по десяти-двенадцати, но хорошо обученные; разом бросили арканы, да так, что эти и опомниться не успели, как их за шеи стянули с коней.
– А эти из какого рода?
– Урянхаи. Люди говорят, что они сами частенько занимались разбоем, а в последнее время совсем исчезли из куреня. Видно, сами они и пристали к тем подросткам. Что-то не верится, чтобы десятилетние щенки сами напали на взрослых мужчин. Да и ничего они не тронули, ни коней, ни оружие, все так и осталось при убитых.
– Хорошо обученные подростки, говоришь, – Таргудай, сдвинув брови, задумался. – Опять эти кияты… Да, они всегда хорошо обучали своих детей, но так, чтобы десятилетние дети взрослых воинов отправили к праотцам, такого я еще не помню.
– Да, такое нечасто можно услышать, – согласно качнул головой Унэгэн.
– А чьи, ты думаешь, это могли быть дети? – Таргудай поднял на него косоватый взгляд. – Ну, я же тебя знаю, ты хитрец старый и у тебя всегда есть какие-нибудь догадки. Скажи-ка мне…
Унэгэн молча пожал плечами, опустив глаза.
– Ты не пожимай плечами, а говори, что думаешь, – снова повысил голос Таргудай. – Я вижу, что есть у тебя что-то.
Тот повертел головой, будто ища место, куда спрятаться.
– Я думаю…
– Говори!
– Я думаю, это не киятские были дети, – проговорил Унэгэн, вытирая вспотевший лоб. – Где сейчас живут кияты? Хутугта и Даритай с подданными на Шуусе, далековато от сонидов, чтобы подростки их там разъезжали. Ехэ Цэрэн и Бури Бухэ, те еще дальше, на Ингоде или Аге, ну а сыновья Хутулы всегда у вас на виду, да и дети их еще маловаты. А те подростки явно наврали, чтобы отвести от себя след.
– Ты так думаешь? – Таргудай успокоенно откинулся на подушки.
– Да, так я думаю, – Унэгэн, незаметно переводя дух, радуясь, что не придется браться за разнюхивание этого непростого дела, говорил уже равнодушным голосом: – Ведь человек, если хочет убить или украсть, никогда не назовет своего истинного имени.
– Да, ты прав, – окончательно успокоился Таргудай, облегченно вздыхая. – А то я тут было уже подумал несуразное… Ладно, думаешь ты иногда головой неплохо. Ну, ладно, ты иди, а мне еще отдохнуть надо.
Унэгэн с готовностью встал с места и, кланяясь, попятился к двери.
Выйдя на воздух, он подставил лицо прохладному восточному ветру, успокаиваясь после опасного разговора. Он утаил от хозяина то, что сам ездил на место рассматривать следы и неподалеку в траве нашел стрелу, видно, оброненную в суматохе, на которой была вырезана тамга покойного Есугея-багатура – натянутый лук с трезубцем вместо стрелы.
Долго думал Унэгэн, пока ехал домой, говорить об этом Таргудаю или нет. Под конец он решил промолчать: если снова начнутся поиски семьи Есугея, то он, как старший над нукерами, будет на самом видном месте, а это опасно. «Если дети Есугея уже сейчас такие звери, то какими чудовищами они вырастут в свои зрелые годы? – думал он. – Я уже не молодой, чтобы из-за этого глупца Таргудая навлекать на себя их месть».
IV
Хасар с Бэлгутэем, больше всех среди братьев полюбившие бродить по таежным зарослям, считались теперь в семье самыми удачливыми в охоте на косуль. С начала лета они непрерывно поставляли для Оэлун и Сочигэл лучшее мясо из леса. Исходив сначала все ближние пади, они теперь с каждым разом уходили все дальше от стойбища. Не встречая поблизости ни людей, ни следов их, они уже чувствовали себя хозяевами в окрестных горах.
Привыкнув к новой жизни среди тенистых зарослей, ежедневно преодолевая далекие расстояния по лесным дебрям, по подъемам и спускам, по неровным звериным тропам, они даже походку обрели новую и ходили теперь, слегка наклонившись вперед, мягкими, по-рысьи крадущимися шагами.
Первой это заметила Сочигэл. Когда, собравшись все вместе, они разделывали перед юртой очередную их добычу, она, деревянным ковшиком наполняя косульи кишки густой бурой кровью, рассказывала остальным:
– Вчера я иду от реки с кувшином воды и вижу, будто от опушки идут к нам два хамнигана. Они спустились в ложбину, а я стала и жду, гадаю, что это еще за люди тут появились. Немного погодя вышли они на бугор, уже поближе, я смотрю, а это наши Хасар с Бэлгутэем идут… пригнулись, как рыси на охоте, и вышагивают, будто следы разнюхивают… Ну, думаю, так мы здесь все скоро превратимся в хамниганов.
В середине лета Хасар с Бэлгутэем на двух старых конях отправились осматривать дальние места вверх по Онону. Выехали они с рассветом, а к полудню были на узкой горной речке, впадающей в Онон с правой стороны.
Шум воды заглушал звуки вокруг. Хасар шел впереди, ведя коня в поводу и глядя под ноги, выбирая дорогу среди прибрежных камней. Увидев перед собой устье другой речки, он остановился и, оглядев ее пенистые воды, спускающиеся из ближнего распадка, обернулся к Бэлгутэю.
– Передохнем, заодно подкрепимся рыбой. Тут, наверно, есть хариусы.
– Я тоже проголодался, – устало отозвался Бэлгутэй. – Никак не привыкну ходить по камням…
Разнуздали коней, напоили их в прибрежной отмели и привязали к кустам.
Наспех заострив ножами сосновые палки, они скоро накололи среди прибрежных камней по крупной рыбине. Не снимая чешуи, нанизали их на те же палки от пасти до хвоста.
С трудом раздули огонь. Сыроватые ветки, которые они наломали от палой сосны, лежавшей неподалеку от реки, долго не хотели разгораться. Поддавшись, наконец, пламени, они яростно шипели и трещали, разбрасывая вокруг искры, заполнив синим дымом весь берег.
– Надо было березовых сучьев найти, – отползая от костра и отдуваясь, щуря глаза от едкого клуба, опахнувшего лицо, говорил Бэлгутэй.
– Долго искать пришлось бы, – Хасар, взяв свой рожон, поднял его над огнем. – И так обойдемся, не дома…
Рыба жарилась долго. Хасар в шутку отпихивал рожон Бэлгутэя, занимая все место над огнем. Тот, переползая на другое место, заходил с другой стороны.
У Хасара рыба поспела раньше и он, с хрустом откусывая от обугленной туши горячий кусок, посмеивался, глядя на Бэлгутэя. Тот с добродушной улыбкой дожаривал свою рыбу, глядя, как с треском стекают на огонь желтые капли рыбьего жира, терпеливо глотал слюни.
Ели молча и жадно.
Насытившись первым, Хасар отбросил в сторону обглоданную рыбью хребтину и тут увидел, как в кустах на той стороне речки шевельнулась ветка и, немного погодя, на берег вышли трое таких же, как и они, подростков. Бэлгутэй проследил за его настороженным взглядом, обернулся.
– Люди, – удивленно сказал он и замолчал, проглотив в волнении слюну.
– Это хамниганы, – догадался Хасар, увидев искусно вышитые разноцветными лоскутками голенища их гутулов.
Трое подростков, лет восьми-девяти, некоторое время молча смотрели на них, потом один, державший в правой руке железный трезубец на длинном тонком древке, левой призывно махнул им.
Хасар, помедлив, встал с места и спустился к берегу. За ним поспешил Бэлгутэй. Теперь их с хамниганами разделяло русло неглубокой речки в десяток шагов шириной.
«Зря мы так близко подошли, – запоздало подумал Хасар. – Если захочет, то может метнуть трезубцем. Надо было зарядить луки и спросить, что надо…»
– Вы кто? – неверно выговаривая монгольские слова, спросил хамниган с трезубцем, видно, старший из них. – Из какого племени?
– Мы кият-борджигины, – сказал Хасар. – А вы кто?
– Мы лимагиры, – ответил тот и повел рукой, указывая на берег речки. – По эту сторону наша земля.
– Сколько у вас людей? – помедлив, спросил Хасар.
– Не скажу! – сжимая древко трезубца и ожесточив лицо, выкрикнул хамниган. – Какой ты хитрый…
– Ладно, – примиряюще сказал Хасар, вспомнив строгий наказ Тэмуджина ни с кем не вступать в ссоры. – Мы пойдем назад.
Не оглядываясь, они поднялись на свой берег, взяли за поводья своих лошадей и пошли вниз по берегу. Перед тем, как повернуть за излучину, Хасар оглянулся. На том месте, где только что стояли подростки-хамниганы, уже никого не было.
– Видно, они были недалеко и увидели дым, – пыхтел сзади Бэлгутэй. – Что было бы, если бы мы сразу перешли реку?..
Хасар, не отвечая ему, гадал про себя о том, как отнесется к их встрече с хамниганами брат Тэмуджин.
«Никогда нельзя узнать, что у него сейчас на уме, – размышлял он, глядя под ноги, обходя острые камни. – То он требует ни с кем не ссориться, то велит бросать арканы и душить людей насмерть… Ну, здесь-то я сделал все так, как он велел, ни слова лишнего не сказал, ссоры не начинал. Придраться ему будет не к чему…»
Выйдя из горной теснины, они сели на коней и по ровному месту тронули рысью. Хасар вырывался вперед, оставляя Бэлгутэя далеко позади, и сердито махал ему рукой, призывая поспешать.
Задолго до вечера они были в стойбище.
Тэмуджина застали за юртой. Сидя под стеной в тени и положив перед собой седло, он зашивал порвавшийся стременной ремень. Хасар сбивчиво рассказал ему о встрече с незнакомцами. Когда подошел Бэктэр, Тэмуджин потребовал рассказать еще раз. Скрывая недовольство и недоумение – для какой нужды дважды пересказывать одно и то же дело? – Хасар повторил свой рассказ.
– Нам надо поехать к ним, – подумав, сказал Тэмуджин и посмотрел на Бэктэра. – Посмотреть, что это за люди стоят за нами.
– Нельзя не поехать, – согласился тот. – Если после такого разговора сами не поедем к ним, они потом нас и за людей считать не будут.
Тэмуджин тщательно обдумал предстоящую встречу с хамниганами. Он сразу предупредил Бэктэра и Хасара о том, что встреча с ними будет мирной. Попутно он похвалил Хасара:
– Ты сделал хорошо, что не стал меряться с ними силами. Нам нужны друзья, а не враги. Ты очень разумно поступил.
Редко слышавший похвалы от старшего брата и поначалу несогласный с его мирными намерениями, и даже собиравшийся возразить ему, Хасар быстро остыл, задумавшись над его доводом. Он долго морщил свой темный лоб, оставшись один за юртой, беспокойно дергал ремень своего кнута, оглядываясь вокруг…
На следующее утро вверх по Онону выехали Тэмуджин и Бэктэр. По важному случаю они были одеты в новые замшевые штаны и рубахи, на головах были высокие войлочные шапки. В переметную суму среди других подарков Оэлун положила кусок синей китайской ткани.
– Вручишь это старшей женщине стойбища, – напутствовала она Тэмуджина. – Подарок приличный для любого возраста.
Добравшись в полдень до горной речки, они, не останавливаясь, проехали мимо вчерашнего кострища Хасара и Бэлгутэя, черневшего недогоревшими углями на прибрежном песке, вброд перешли реку и, сойдя с коней, осторожно двинулись вглубь зарослей.
– И следов их не видно, – озадаченно говорил Бэктэр, оглядывая вставший перед ними густой кустарник, – ни на берегу, ни в лесу… Верно говорят, что в лесу легче выследить старую самку рыси, чем старуху хамниганской кости.
– Потому я и говорю вам с Хасаром, что с ними нужно дружить, а не враждовать, – Тэмуджин внимательно осмотрел подпруги на коне и решил: – Пойдем по берегу Онона. Люди всегда держатся поближе к воде.
Оглядывая незнакомые горы, возвышающиеся по сторонам, запоминая приметные скалы и деревья, они прошли время, за которое можно было вскипятить средний котел воды, когда впереди раздался собачий лай. Два крупных черных кобеля стояли на краю небольшой поляны, точно так же, как и у них выходящей к реке и, задрав головы, словно на зверя, озлобленно лаяли.
Вскоре на берегу появились знакомые по рассказу Хасара подростки, негромко окликнули собак, и те послушно умолкли, отойдя в сторону. Тэмуджин, переглянувшись с Бэктэром, подошел к подросткам вплотную и поздоровался с поклоном, прижав руку к груди, как со взрослыми.
V
Оэлун, живя тихой безмятежной жизнью их маленького айла, отдыхала от людского шума, мутного водоворота бесконечных женских сплетен, дрязгов, тревожных слухов, вражды между родами, чем извечно полнится жизнь в больших куренях. Крохотное их хозяйство из двух коров с годовалыми телками и семнадцати коней, за которыми смотрели сыновья, почти не отнимало времени, давая Оэлун волю и на отдых и на спокойные размышления.
Место их летнего стойбища у тенистого горного леса с легким, прохладным воздухом даже в середине лета, когда в степи все вокруг изнывает от жары, подходило ей как нигде больше. Она сравнивала духоту знойной степи, когда сопки вдали растаивают в белом мареве, а горячий воздух застревает в глотке, отдаваясь саднящей болью в висках, с здешними благословенными местами и благодарила богов за данную им с детьми передышку в этом уголке. К тому же здесь ни чертей, ни приведений или какой-то другой нечисти, как заметили они с Сочигэл, не было – верной приметой этому было то, что подрастающая Тэмулун не боялась оставаться одна в темноте и не плакала во сне, – тогда как в куренях между людьми потусторонние духи так и кишели, часто пугая даже взрослых людей.
«Жили бы люди в лесу, как хамниганы, и не мучили себя, – думала иногда Оэлун. – Много ли нужно человеку?.. Но нет, вожди жаждут власти над улусами и табунами, бьются за славу, за почести, влияние среди людей… и ведут за собою народы. Оттого и все смуты в жизни…»
Оэлун блаженствовала в покое, но иное, как замечала она, держала в себе невестка Сочигэл. С детства привыкшая к многолюдству и весельям, она и в борджигинских куренях никогда не упускала того, чтобы поболтать и повеселиться с другими женщинами. На празднествах она любила разодеться в свои китайские одежды и, уложив на голове волосы диковинной пышной шапкой, невиданной до нее среди здешних людей, выйти с накрашенными бровями и ресницами перед взоры мужчин, так, что те, увидев ее, уже с трудом отводили глаза.
Будучи второй, нелюбимой женой, она с мужем ложе делила нечасто и, так и не насытившись ласками, с плохо скрытой жаждой поглядывала на других мужчин. Оэлун нередко замечала ее голодные, затуманенные глаза, когда рядом находились молодые нойоны, и жалела ее. Она и Есугея просила почаще наведываться к младшей жене, но тот был к ней холоден.
И теперь, когда они остались одни, Оэлун все чаще видела в глазах невестки знакомый огонь женского голода, когда ей не хватает мужчины. Та, сдерживая себя при сыновьях, без них становилась раздражительной, часто срывала злобу на Хоахчин, покрикивая на нее из-за пустяков. Тяжко мучила ее жизнь вдали от многолюдных куреней. А однажды она высказалась перед Оэлун прямо:
– Если бы не прихоть твоего сына, мы сейчас не жили бы в лесу как дикие звери.
Оэлун не нашла слов для ответа, но поняла, что на невестку у нее нет твердой надежды, что в какое-то время она может подвести. Отнеся это к малому уму ее, Оэлун, все же, по-прежнему жалела ее, обиженную на судьбу, и надеялась, что как-нибудь они вместе протянут это тяжелое время, пока дети не встали на свою тропу – а там будет видно.
Думая о будущем детей, Оэлун теперь часто задумывалась и о том, что происходит в племени сейчас, после того, как распался киятский род. Снова и снова она расспрашивала Хоахчин о том, что видела и слышала та, живя у тайчиутов, старательно выуживала из ее старческой памяти все нужное для себя. Особенно дотошно она выпытывала про киятских нойонов, братьев Есугея. И по словам Хоахчин выходило, что братья-кияты, сильные и влиятельные при Есугее и Тодоене, теперь же вконец опустились и обесценились в своих достоинствах. За все это время их почти не было видно в главной ставке тайчиутов, а на больших пирах, которые были после зимней облавной охоты, они сидели ниже даже сонидов и генигесов, средних нойонов племени. Даже дети Хутулы, поначалу гонористые и беспокойные, в последнее время поутихли, и среди тайчиутских харачу теперь шли слухи, будто им прямо указали, чтобы они не слишком часто беспокоили Таргудая своими хождениями к нему.
Обдумывая все услышанное от своей служанки, Оэлун с гордостью приходила к мысли, что теперь сын ее Тэмуджин даже по сравнению со своими дядьями выглядит более достойно – несмотря на малые годы, не поддался посулам Таргудая, не поклонился ему и единственный из всех киятов сохранил честь своего рода…
Раньше не вникавшая в дела племени, относя их к мужским заботам, Оэлун теперь невольно раздумывала о тех путях, которые могли встать перед ее детьми. Узнав от Хоахчин о том, что Таргудай теперь часто и много пьет, она была рада этому: подобный человек не может быть таким уж опасным для них. Не может такой человек быть и вожаком в племени. И, преодолевая робость в душе, пугаясь собственных мыслей, она про себя мечтала: старший ее сын Тэмуджин, идя по пути своего отца, может быть, и окажется тем самым, кто поднимет общее знамя племени – ведь было такое предсказание шаманов! И тут же, страшась неизвестно чего – вездесущих ли восточных духов, проникающих в людские мысли, или высших небожителей, не любящих гордости и зазнайства – обращала красное от возбуждения лицо через черный дымоход юрты к далекому небу: «Великие вожди-небожители, простите глупую женщину, я не зарюсь на невозможное, пусть будет так, как вы сочтете нужным…»
Обращалась она и к онгонам, духам предков, особенно к тому, который был великим шаманом и имел единственный глаз посередине лба, умоляла почаще оглядываться на детей Есугея и оборонять от опасностей.
И снова осторожно возвращалась она к мысли о тайном шаманском предсказании, о котором мало кто знал даже в своем роду. Приглядываясь к старшему сыну, она с радостью и тревогой отмечала, что умом своим тот далеко ушел от своих сверстников, обычных подростков. Даже рано повзрослевшему шаману Кокэчу, казалось ей, не уступает ее сын в разуме и она находила подтверждения этому, перебирая в памяти последние события: «Взять даже то, как он решил кочевать на Бурхан-Халдун, скрываясь от Таргудая, а потом и сюда, в горные верховья привел нас – до этого не каждый взрослый мудрец додумается… И то, что в такие-то годы надумал подружиться с хамниганами и для этого не пожалел вещей на подарки из того немногого, что у него осталось… Никто не умеет выживать в лесу зимой, как хамниганы и тот, кто дружен с ними, тот никогда не погибнет в тайге от голода. Прошлую зиму прожили на старых запасах, а будущую никто не знает, как нам придется проживать. А Тэмуджин уже подумал об этом… Да и будет к кому бежать в его положении, если из степи придут недруги, ведь только хамниганы в тайге умеют скрываться от людей бесследно. Обо всем продумал мой сын, разве не говорит это об особенном его уме?..»
Думала Оэлун и передумывала, прогоняя в голове одни и те же мысли о детях своих и будущем их, а по утрам брызгала молоком на восток, умоляя солнце и луну, вечное синее небо и девяносто девять небесных властителей ниспослать ее сыновьям безопасный путь.
VI
Тэмуджин и Бэктэр возвратились от хамниганов вечером того же дня.
Тэмуджину до этого мало приходилось видеть людей этого лесного народа – лишь изредка, когда их вожди приезжали в гости к отцу Есугею. Да и то, как всегда по приезду чужих послов, детей загоняли в малую юрту и они сидели там, не видя гостей. Но Тэмуджин не раз от отца и других старших сородичей слышал о странностях этих людей, а особенно их обычаев, и вот сегодня пришлось ему увидеть их своими глазами. Говорили раньше, что хамниганы всем встречным мужчинам без различия к возрасту и положению – что седовласому старцу, что семилетнему мальчику, нойону или простому охотнику – отдают равную дань уважения. И он смотрел на такое, как и все монголы, с насмешкой, как на никчемные чудачества чуждого народа, а теперь, испытав это на себе, стал по-другому относиться к ним.
Встретили их хамниганы с таким почетом, словно они с Бэктэром были большие нойоны, прибывшие к ним на важные переговоры, а не подростки из чуждого племени, разъезжающие по их звероловным угодьям.
Их провели в самый большой в стойбище чум, усадили на хойморе, а сами хозяева – старик и пятеро его сыновей – сели ниже на мужской стороне и завели с ними вежливый разговор, приличествующий знатным взрослым людям.
Пока шли взаимные расспросы о прошедшей зимовке и охоте на зверя, внуки хозяина добыли в лесу молодую косулю и старик по-хамниганскому обычаю поднес им свежую кровь – высший знак уважения у хамниган. Следом угощали их лучшей хамниганской едой: сырыми мозгами, сырыми же печенью и сердцем, а потом жареным в жиру мясом.
Старик и его сыновья перед ними держались с неизменной сдержанной почтительностью: ни одной улыбки или небрежного взгляда Тэмуджин ни разу не заметил на их лицах. Зато он увидел неподдельную радость в их глазах, когда он выложил перед ними свои подарки: два новых больших ножа в деревянных ножнах, десять железных наконечников к стрелам и шелковую ткань для жены старика. Отдарили их хамниганы не менее щедро: дали четыре костяных гарпуна на крупную рыбу, десять соболиных шкурок и с ног до головы одели их в зимнюю хамниганскую одежду из лосиных шкур.
Отсидев в гостях приличное время, задолго до захода солнца Тэмуджин и Бэктэр засобирались домой. Один из сыновей старика провожал их до устья речки, показывая тем, что русло ее – граница между их владениями.
По пути домой Тэмуджин тщательно перебирал в мыслях всю их встречу с новыми соседями. Неотвязно крутилось в голове одно и то же: «Почему хамниганы встречали нас с такой пышностью? Ведь они не должны были знать о том, из какого мы рода: ни о том, что потомки Алан-гуа, ни о том, что правнуки хана Хабула или сыновья большого нойона и багатура Есугея».
Ничего такого, что говорило бы о них самих, Тэмуджин с Бэктэром на себе не имели.
«И вообще, они не должны были думать, что мы нойонские дети, – упорно вдумывался он, осторожно спускаясь козьей тропой в низину. – Дети высоких родов не бродят одни по тайге. Тогда почему они это сделали? Хоть и всем, говорят, они оказывают честь, но не всех, наверно, так торжественно встречают…»
Перебрав все возможное, Тэмуджин нашел единственное объяснение всему – хамниганы эти были не кто иные, как сильные шаманы. Подумав, он еще больше утвердился в этой мысли: одежда, которую хамниганы подарили, оказалась как раз впору им, будто для них и была сшита, когда те до этого видели только Хасара и Бэлгутэя, которые намного меньше их телом и ростом. А еще, несмотря на то, что они нагрянули без предупреждения, все подарки для них у хамниганов были приготовлены заранее – старик при них снял с жердины чума кожаную суму, в которой оказалось десять соболиных шкур и четыре гарпуна.
«Похоже на то, что старик знал о нас еще до встречи Хасара и Бэлгутэя с его внуками, – приходил он к окончательному решению. – И о том, что мы с Бэктэром придем к нему, он знал заранее, и потому он приказал своим женщинам шить одежду на нас, а не на младших… А раз так, то он знает и то, кто мы такие на самом деле…»
Придя к этому, он еще больше обрадовался мирному исходу их встречи, облегченно вздохнув: во врагах такие люди втрое хуже обычных людей, а в друзьях они и того лучше.
Когда до стойбища оставалось совсем немного, Бэктэр, чуть приотстав от него, спросил:
– Как будем делить подарки?
– А что тут делить, – беспечно сказал Тэмуджин. – Гарпуны поделят младшие, ведь они охотятся на рыбу, соболей отдадим матерям, а одежду нам подарили.
– Соболей матерям хочешь отдать? – внимательно разглядывая в руках рукоятку плетки, переспросил Бэктэр.
– А кому же больше?
– Давай по-другому сделаем, – Бэктэр, натужно улыбаясь, заговорщицки подмигнул ему. – Про соболей никому не скажем, спрячем где-нибудь здесь, а завтра поедем в степь и обменяем на что-нибудь.
– Обменяем? – Тэмуджин остановил коня.
– На что хочешь можно обменять, ведь они высоко ценятся, – глядя ему прямо в глаза и глотая слюни от волнения, убеждал его Бэктэр. – А так они будут зря лежать в сундуке, пропадут без толку…
«Глуп и коварен, – вспомнились Тэмуджину слова Кокэчу. – Такой человек опасен больше всего…»
– Нет, мы отдадим их матерям, – сказал Тэмуджин и тронул коня вперед. – Больше такое мне не говори.
Бэктэр тут же изменился в лице, досадливо оскалив ровные белые зубы, резко натянул поводья и отстал от него, ненавидяще глядя ему вслед.
