Kitabı oku: «Лекарство от смерти», sayfa 2
Каждый шаг с осторожностью делает барин, от холода дрожит, да ухо востро держит. Как бы тварь, что в тумане хрюкала, со спины не подобралась.
– Ты по что, мил человек, при такой погоде без штанов шастаешь? – вдруг раздался приятно хрипловатый голос, заставивший Акакия сильно вздрогнуть.
Обернулся тот и обомлел. Внизу, из тумана, рыльце поросячье, чёрное как уголь, на него таращилось.
– Во дела? – прошептал барин. – Свинья привиделась, ещё и говорящая.
– Ты разумом хворый? Где тут тебе свинья говорящая? Обычный Буйка мой, – раздался голос.
Хрюкнул порося, ушками хлопнул и туман чуть расступился как по велению его.
Смотрит Акакий, а к поросю малому поводья тянутся, да оглобли. А на другом конце телега огромная. Да такая, что не каждый слобень потянет. И сидит на козлах мужичок не крупный. Шапка лисья на нём, воротник бобровый. Кнут в руках будто из волос сплетён, в кольцо смотан.
– Я говорю: ты чего тут с голым задом бродишь? Околеть хочешь? – спросил извозчик.
– Да я, так… ограбили меня, – потупив взгляд стыдливо ответил Акакий.
– Ну, в этих местах такое не редкость. А куда путь держишь?
– В Захолустье мне надобно. Где-то там, севернее, гора есть, что раз в луну туманом окутывается густым.
– Да ты что? Прям таки раз в луну? Вот диво. Значит остальное время туман стороной обходит? А ведь там туман столь же частый гость, как свет днём и тьма ночью.
– Ну, сказали мне так.
– Да полно, не обижайся. Прыгай в телегу, подвезу, – извозчик жестом указал на борт телеги.
Больших трудов Акакию стоило вскарабкаться на телегу со своим брюхом. Ладно хоть лестница с борта свисала. Усевшись между огромных мешков он осмотрелся. Кроме него в телеге было ещё двое.
Злобного вида мужик, весь в шрамах, грязный и угрюмый. От него просто разило бедой. Как есть, бандит. Возможно беглый каторжник, и, скорее всего, убивец.
«Такому человека зарезать, всё равно что по нужде сходить», – осматривая спутника подумал барин.
По другую сторону телеги сидела девица. Румяная, в жёлтом платье и волчьем полушубке. Сама красота и невинность. Большие голубые глаза, аккуратный, чуть вздёрнутый носик и алые губы. Любоваться – не налюбоваться.
Как только уселся Акакий, так будто всё вокруг туманом заволокло ещё сильнее. И не понятно, движется телега или просто скрипит.
– Ну, – говорит извозчик, – дорога длинная. Впереди ничего интересного, кроме тумана. Коль я вас за так везу, хоть потешете меня? Истории свои расскажите. Кто вы и откуда будете.
Призадумался Акакий, с чего бы начать. Да тот бандит, что напротив сидел, опередил его.
– Узнал я тебя, Извозчик, – говорит бандит. – Много о тебе и о поросе твоём наслышан. И знаю, к чему ты потеху такую ведёшь, по что подвезти нас взялся. Ну, раз так, всему своё место, всему своё время. Видать моё место тут, и время моё пришло. Расскажу тебе историю свою, потешу.
* * *
Времена, когда я мал был, худыми были. Прошла хворь чёрная, мамка с папкой к Кондратию и отправились. Я один остался жить. Хилый и глупый восьмилетка.
На деревне нашей староста управлял, что всех в узде держал. Ну и брал, что надобно ему. Как родителей моих не стало, так он и вовсе руки распустил. Отобрал у меня всё, что было, по миру пустив. Вот тогда я на кривую дорожку и ступил.
Связался я с бандитами, что промышляли грабежом. Да так с ними и остался. Труды не пыльные, брюхо сытое, а в морозы землянка тёплая. Промышляли мы грабежом, да всё мелким. Крупных господ не щипали от того, что шибко боязно было. Всё простых мужиков, да мелких купцов. Да вот однажды, наш главарь затеял дело покрупнее.
Узнал он, что будет по дороге проезжать именитый купец. А у купца того серебра столько, что на две жизни каждому из нас хватит. Вот и решили мы купца того ограбить.
Затеяли засаду и ждать стали. И вот, как по писанному, в назначенный день три телеги слобнями запряжённые, одна за одной в связке появились. И только один извозчик телеги ведёт. Ну, обрадовались мы, что дело простое, окружили и схватили купца. Глядь, а то не купец вовсе, а девка.
Начали мы её допытывать, кто она и чего. Оказалось, дочь купца. Говорит, что отец её отправляет по делам, чтоб лишнего на дорогу не тратить. Отправил вот её муку продать в три воза.
Обшарили мы возы, а там и правда только мука. Никакого тебе серебра, никаких каменьев. Но главарь наш не опечалился.
– По что нам серебро, когда мы куда более ценный товар захватили, – смеётся главарь наш. – Отправим купцу весточку и велим за дочь свою выкуп платить. Да такой, чтоб куда больше был, чем тут мы ждали. Да так, чтоб оставил его в месте укромном. И шкурой рисковать не придётся, и деньжат побольше.
И вот, составил главарь наш послание и велел мне его купцу доставить. Дескать, у бандитов твоя дочь, гони монету. Сам лично в своей землянке девку запер, чтоб охранять.
Ну, я по молодости и глупости своей поплёлся. Дня три шёл, да к деревне купца вышел. Нашёл его сразу, и как есть, рассказал всё. Да купец тот ещё скупердяй оказался. Головой печально помотал и изрёк.
– Судьба моя горькая, знать такова. Без дочери на старости лет остался, без наследников. Оплакивать дочь придётся, потому как, убьют её бандиты.
Я ж ему повторил послание, на тот случай, если он не понял. Дескать, не убьют, коль выкуп уплатишь. А тот опять за своё, дескать, судьба. Коль небеса были бы на его стороне, дочь вернулась бы. А так, ясное дело, что не вернуть её, да ещё и деньги терять. Такое не годится вовсе никуда. Вертайся, мол, пацан, к своим и передай, что не будет денег.
Ну, вот как-то так сказал. А для ускорения велел мне плетей навесить. Побитый я еле ноги унёс, еле до своих дошёл. Рассказал всё, как есть.
Ну, главарь наш рассвирепел.
– Всё, – говорит, – доигрался старый. Продадим мы его дочь в рабство, коль выкуп не заплатит. А потом и слух такой распустим, будто сам он нас нанял, чтоб дочь в рабство сдать. Опозорим на весь мир, не рад будет. Иди и так ему и передай!
И вот я вновь к купцу потопал. Сказал всё как есть, да старик только головой покачал. Дескать, горе ему бедному, судьба его печальная. На старости лет без дочери остался, да ещё и опозорят. Но платить хоть как нет никакого разума. Против судьбы идти, всё равно что против течения плыть. Устанешь, и тогда снесёт ещё ниже, чем в реку вошёл.
Ну, а для того, чтоб я послание его лучше запомнил, велел он мне плетей навесить. Слуги мне и навесили.
Обратно я чуть живой возвращался. И так мне жалко девку ту стало, как себя не жаль. Мало того, что попала в руки к нам, так ещё и батя тот ещё жмот. Родную дочь готов сгубить, только бы с деньгами не расставаться.
Вернулся я к своим и всё, как есть, рассказал. А главарь наш рассвирепел.
– Всё, – говорит. – Завтра же продадим девку. И не просто в рабство, а в рабство в утешную хату. Пусть там её всякий, кому вздумается, тетерит за монету.
Потом помолчал и говорит, мол, дадим старику ещё один шанс. И вновь меня послал к купцу с донесением.
Вновь я поплёлся, уж ног не чувствуя. Иду и думаю, что опять вернусь ни с чем и поколоченный. И себя жалко, и ноги жалко свои, а девку ту больше всего жалко. Ладно я, морда бандитская, по морде получу. Ей то за что такие тяготы терпеть? За то, что батя еёйный – жмотяра тот ещё.
И вот, решил я её спасти. Промыкался я срок положенный по лесам, вернулся к своим и сказал, дескать, согласен купец денег дать. Оставит их на веленом месте через три дня. Ждёт, что и мы обещание сдержим.
Я то, по глупости думал, что главарь девку отпустит, а уж потом за выкупом тем потопаем. Пока суть, да дело, она уж дома будет. Не знал я, что такие дела так не делаются.
Обрадовался главарь и сказал, мол все вместе завтра и пойдём за серебром, купца дождёмся в месте условленном, и коль всё по счёту будет, быть девке вольной.
То бишь, все планы мои, по спасению девки, рухнули.
Тем же вечером я грибов дурных набрал и в котелок их набросал. Наелись мужики досыта. А как видения у них начались, так я девку и вывел. А как из землянки мы вышли, так и обомлели. Все мужики в муках извивались, все пеной извергались. Как черви на углях крутились и один за одним помирали.
По глупости своей переборщил я с грибами. И таких страхов насмотрелся я в тот миг, что по сей день во сне мне видится. Люди пеной исходят спереди, поносом сзаду. Кровь и носом льётся, и из глаз лопнувших. Не понимая они ничего, сами себя ногтями рвут, языки сами себе откусывают.
Ну, девка вовсе чуть без чувств не упала. Побежали мы с того места, а она только и просит меня, чтоб к дому её вывел. И, дескать, коль к отцу вернётся, там уж сможет уговорить его, чтоб наградил меня. Может не серебром, но хоть едой, да крышей над головой.
Привёл я её, она слово сдержала. Уговорила батю меня на службу взять к себе. Конечно, не шибко много мне перепадало, но тепло, сытно, не тяжело и честно. Почему бы и нет. Куда лучше, чем бандитствовать.
Да вот, пришла как-то девка ко мне и давай жаловаться. Дескать, отец её тогда специально отправил той дорогой, чтоб она в лапы к бандитам попала. Дескать, избавиться хотел от неё, потому как, ведьма одна ему предрекла смерть из-за дочери. И вот теперь, чтоб пророчество не сбылось, решил он её продать какому-то старому барину.
И так она рыдала у меня на плече, так печалилась, что я, тринадцати годов сопля, себя таким мужиком ощутил, что горы свернуть готов был. А уж девицу защитить и подавно.
Воспылал я к ней чувствами, целовать её начал, а она и не прочь. Сама в ответ меня целует, да всё шепчет, какая она несчастная. Дескать, судьба её тяжкая, не позволит ей со мной быть, потому как завтра уже отец пошлёт человека к тому барину.
И вот, впервые я тогда подумал, что не её это судьба, а моя. Как уснула возлюбленная моя, прокрался я в покои купца и ножом по глотке его полосонул. Захрипел тот, да и к Кондратию на поклон отправился.
К возлюбленной своей вернуться не успел я. Прямо в покоях меня и схватили, верёвками скрутили, да в клетку и бросили, попутно плетей навесив.
Кидали в меня люди тухляком всяким, клеймили убийцей, и уже к полудню меня, прямо в клетке, погрузили на телегу и повезли дорогами долгими. Три луны через лес везли, потом ещё луну по Сытым лугам мы ехали, а ещё луну спустя оказались у Великого горного хребта. Стал я каторжником и долгих пятнадцать лет из тех пещер глубоких не выходил. Выжить мне помогли только мысли о возлюбленной. Знал я, что после смерти бати её, она всем богатством завладеет, и сама купчихой станет, сама своей жизнью распоряжаться будет. И эти мысли меня ночами холодными, когда спать приходилось стоя, по пояс в воде, согревали. Потом, по случаю, а может по судьбе, писанной, свезло мне сбежать. И лишь зиму спустя я до Чёрного леса вновь добрался.
Долго я блуждал, дорогу к родным местам искал, и вот, нашёл однажды. Конечно, уже не тот юнец глупый я был. Понимал, что любимая моя меня не дождалась. Но, просто хотел узнать, что всё у неё хорошо сложилось. Да только как в деревню я пришёл, так и узнал то, от чего себя последним дураком почувствовал.
Любимая моя сама ту историю с похищением и придумала. Подговорила главаря нашего, пообещав ему и себя и выкуп. Дескать, обмануть отца и вместе с деньгами сбежать. А как не срослось и назад она вернулась, так историю с ведьминым предсказанием сама сочинила и мне поведала. Надеялась, что я глупый в защитники подамся. И не прогадала. Телом её и речами жалостливыми соблазнился я. Убил я купца, а ей только того и нужно было. Как овечка невинная, будто волей судьбы, всё богатство отцовское к рукам прибрала и зажила в своё удовольствие. А как правда всплыла, так уже всем и не важно было. Всех она купила, все от неё зависели.
Вот тогда я будто рассудком и помутился. Купил я у кузница маленькую наковальню, на которой гвоздики куют. Обмотал её цепью и в ночи в покои купчихи пробравшись, спящей увидав её между двух мужей, всем троим головы наковальней и размозжил.
Ну, а теперь, тут я. В твоей телеге, Миран – Извозчик, что в туманах разъезжает и правит малым поросём, которого Буйкой кличут. Знаю я, к чему ты историю просил поведать. Знаю, чем обернётся мой рассказ.
* * *
– Хм. Коль знаешь, так значит в телегу ко мне специально подсел? – удивился Извозчик. И, будто соглашаясь с ним, Буйка весело хрюкнул.
– Судьба у меня такая. Зачем от неё бежать? – ответил мужик.
– Ну, раз так считаешь, так пусть и будет, – усмехнулся Извозчик. – Ну, а твоя история какая? – обратился он к девице. – Тоже, небось, наслышана про Извозчика? Так может поведаешь кто ты, и чего тут, в глуши такой, делаешь?
– Моя то история? – удивилась девица. – Да какая там история? Так, белиберда одна.
* * *
Звать меня Ведой. С малых лет любила я парня одного. Сильно любила. И, как мне казалось, и он меня любил. К свадьбе мы уже готовились. И была у меня подруга лучшая, по имени Гордея. С детских лет мы неразлучны были. Как говорится, в один детский горшок вместе ходили.
И вот, зависть её заела. Приглянулся ей мой Микишка, да так сильно, что решила она его увести у меня. И соблазнить старалась, да не вышло. И обмануть пыталась, да не срослось. И вот, тогда Гордея к ведьме пошла. И научила ведьма её злым чарам.
Вернулась Гордея и с речами масляными, да улыбкой лживой, локон мой тайком отрезала. И локоном тем воспользовавшись, обратилась она мной. Соблазнила моего суженного в облике моём и вдвоём они уехали прочь в ночи. Вот, я с тех пор странствую, ищу их. Да сама знаю, что не найду.
* * *
– Вот же какая история у тебя интересная, – усмехнулся Извозчик. Да только Буйка вдруг недовольно хрюкнул и встал, как вкопанный.
– Да ничего в ней интересного нет. Скучная и глупая история. Поехали уже, – отмахнулась девка.
– Ничего интересного? Ничего правдивого нет, с этим не поспорить. А так то, очень интересная. Такую ещё придумать нужно, – хриплым голосом, монотонно, будто в бочку пустую, проговорил Извозчик. От его голоса у Акакия мурашки по спине побежали. – А я вот похожую историю знаю. Только там иначе всё завершилось. Вот послушай.
Туман будто отступил от телеги в один миг. Маленький чёрный поросёнок сбросил оглобли и засеменив маленькими копытцами, будто голодный волк, принялся кружить вокруг телеги.
Будто весь мир перевернулся. Да так стремительно, что Акакий чуть с телеги не упал. В миг он будто бестелесным стал и в воздухе повис над деревней какой-то незнакомой. Лишь только голос Извозчика слышен где-то. Да будто голос извозчика, в голове Акакия звучит. Да будто и не голос это вовсе, а мысли Акакия. Будто сам он рассказчиком стал.
* * *
С малых лет Веда и Микишка за ручку бегали, как два росточка из одной семечки. С малых лет им пророчили вместе быть. И сами дети друг в дружке подвоха не чурались, да вот, появилась у Веды подруга, что Гордеей родители нарекли. Девчушка славная, хоть и маловата для годов своих. Хилая, как цыплёнок новорожденный, но красивая, как первая снежинка в серую осень.
Дружили славно меж собой Веда и Гордея. До тех пор, пока Микишка не влюбился в Гордею. Сам Веде про то и рассказал, потому как с малолетства её больше за сестру считал, нежели за суженную. И уверен был, что и Веда к нему как к брату относится.
Улыбнулась Веда и пожелала счастья и Микишке и Гордее. А сама обиду затаила. Решила, что не отдаст своего. Решила она приворожить Микишку, да так, чтоб позабыл он Гордею навсегда. Отправилась ведьму искать.
Долго Веда бродила по лесу в поисках ведьмы. Да разве отыщешь её, коль точно не знаешь, где искать. А все, кого спросит, только примерно сказать могут, в какой стороне какая ведьма живёт. Не так то тех ведьм и много, да и не так то они жаждут, чтоб нашли их.
Да вот, в одной из деревень довелось Веде историю услышать о том, что коль у оборотного срезать прядь волос, да себе в волосы её заплести, то можно облик принять того, у кого каплю крови возьмёшь и на язык себе капнешь. И вот, придумала Веда задумку такую, чтоб превратиться в Гордею и вместо неё замуж за Микишку выйти. Там то главное браслет чтоб жених на руку надел и клятвенно в жёны взял. А остальное уж само как-то сгладится.
И вот, правдами и неправдами начала Веда выяснять, где и кто оборотного встречал. Да ведь и оборотный не та тварь, что сам себя на люди являет. А если являет, то не выдаст. Но вот, свезло.
В одной деревне старуха, из ума выжившая, оговорилась, будто кузнец – не кузнец вовсе. Будто он личину свою меняет, когда вздумается ему. А всё затем, чтоб с двумя бабами жить. С одной он как кузнец, постоянно милуется. Но, как только охотник возвращается, кузнец будто пропадает. Вроде запирается на кузне и не выходит, пока охотник от своей бабы вновь в лес не уйдёт.
И, народ поговаривает, подшучивает, дескать кузнец охотника боится. А всё от того, что бабу охотника тетерит в отсутствие его. Но не правда это. И охотник бывалый и кузнец молодой, это один и тот же мужик.
Узнала Веда о том, когда охотник должен воротится и, у кузни спрятавшись, ждать принялась. Тем же вечером кузнец в кузню заперся и стихло всё. А как ночь настала, так через оконце шмотки выкинул, сам голышом вылез. Как начало его корчить, что треск костей слышен был. И как есть, обратился кузнец другим мужиком. Старше стал, крепче, с бородой седой, да подбородком волевым. Шмотки на себя надел, из бочки ногу оленью достал и прочь ушёл.
Не долго думая, забралась Веда в кузню через оконце, да затаилась. И три дня в кузне Веда просидела, да дождалась. К концу третьего дня услышала, как кто-то за оконцем стонет, костями трещит. А после вещи в окно влетели, да кузнец голый влез. Увидал Веду, да удивился сильно.
– Кто такая? Чего надо? – спросил кузнец.
– Так, девка обычная. А надо мне от тебя локон волос твоих, – говорит Веда. – Знаю я, что оборотный ты.
– Слушай, шла бы ты отсюда, – говорит кузнец.
– Без пряди не уйду. Дай.
– Если я оборотный, как ты говоришь, мне проще тебя на части сейчас порвать, да в печи спалить, – нахмурился кузнец.
– Проще. Но тогда все про тебя узнают. Я ведь тут не одна. Со мной ещё люди пришли. – соврала Веда, придумав на ходу. – Если по утру не вернусь, всем расскажут, кто ты есть. Заинтересуется народ и проследит. А как знать, что с оборотным народ сделает?
– Слушай, не могу я тебе прядь волос так запросто отдать. Коль отдам прядь, целую луну не смогу облик менять. А коль не смогу облик менять, не смогу охотником обернуться. А значит, к жене охотника не смогу пойти.
– Ну, у тебя ж жена кузнеца есть, – усмехнулась Веда.
– Есть. Да только я их обеих люблю. Но Любава только кузнеца любит, а вот Карина охотника обожает, а кузнеца терпеть не может. А то, что мужья их уж зим семь как у Кондратия, они не догадываются. Вот я и обращаюсь то в одного, то в другого.
– Забавно, – засмеялась Веда. – Сила гнилая любить умеет. Ну, никуда твоя Карина за одну луну не денется. Скажешь, что за зверем гонялся и забрёл далеко.
– Да не всё это. Знаю, что ты задумала. Да не выйдет у тебя ничего. Если просто так прядь волос тебе отдам, она силы иметь не будут. Чтоб то колдовство, какое ты задумала, силу возымело, волосы мои можно срезать лишь тогда, когда тетериться мы будем. Готова ты на такое пойти? Нет? Так пошла отсюда. И не вздумай угрожать мне, а то выпотрошу и не побоюсь твоих угроз.
Замолчала Веда, глаза потупила, да как рявкнет:
– Готова!
Без долгих разговоров раздеваться начала, да к кузнецу с поцелуями и объятьями приставать, нож наготове держа. Да и кузнец вроде и не против, уже и не так ему тяжко луну целую без силы своей остаться. Как только в заветное проник, так захрипел, зарычал и обернулся охотником. От такого Веда аж вздрогнула. Был один мужик в ней, а тут другой сразу. Да не всё это оказалось.
Обернулся охотник в какого-то худого и длинного мужика с большими ушами, затем в толстяка с пузом волосатым, после в четырёхрукую тварь с красной мордой, в волка, в свинью, в козла, в кику когтистую, а после вновь в кузнеца.
– Режь! – скомандовал оборотный.
Не теряя времени схватила Веда оборотного за волосы и ножом острым прядь ему отрезала.
– А теперь вон отсюда. А не то обернусь сейчас крипом и выпотрошу, – велел оборотный.
– Что? Как же ты обернёшься, коль сила твоя вот, в руках у меня, – засмеялась Веда, локон волос в ладони сжимая. Думала она, что заткнула за пояс силу гнилую. Да вот, оборотный засмеялся, как лободырный.
– Ты чего? Серьёзно? Поверила в это всё, что вот так через локон сила моя передаётся? – схватился кузнец за бока, ржёт через слово и успокоиться не может. – Я ж это так просто продумал, на ходу. Как и то, что ты тут придумала про спутников своих. Дал бы я тебе локон и так, ну или за монету серебряную. Но вот наглость твоя меня чуть обозлила и наказать я тебя решил, оттараканив во всех обличиях мне доступных. А теперь вали отсюда да подумай о том, что по прихоти своей ты под силу гнилую легла.
Долго Веда добиралась до мест родных, а как добралась, так и поняла, что всё в пустую. Поженились Микишка и Гордея. Да и не ясно до конца, вовсе действует колдовство то, что с локоном оборотного провести можно, или тоже всё сказки это.
Как Веду молодожёны увидали, так обрадовались. Начали расспрашивать, где она столько времени пропадала. Начали рассказывать, как волновались за неё, как искали и людей спрашивали. Да Веда толком ничего не говорит.
Смотрит она на молодожёнов и понимает, что любят они друг друга больше всего на свете. Так любят, что блевать хочется. Улыбается Веда, а внутри кипит всё.
И вот, одним днём заплела Веда себе в косы прядь оборотного. И, когда Микишки дома не оказалось, пришла к Гордее и будто за чаем о жизни поболтать решила. А сама давай думать, как каплю крови у подруги умыкнуть. То булавкой, будто невзначай кольнёт, то будто в заботах ссадину ей сколупнуть попытается. Да всё в пустую, нет заветной капельки.
А Гордея не переставая тараторит о том, как она рада, что Веда вернулась. О том, как они с Микишкой переживали. Как ночей не спали. И так Веде противно стало, что схватила она кочергу и что есть силы по голове подругу. А та хрупкая, как воробей. Ей много и не нужно.
Сама Веда сразу даже и не поняла, что произошло. Лежит на полу Гордея, остывает. У самой Веды в руках кочерга окровавленная. Да не просто окровавленная, а капает с неё. Облизала Веда кочергу и почувствовала, как всё тело её огнём горит, как в один миг кости её ломаются, как кожа трещит. Упала баба на пол и извиваясь ужом, начала обращаться.
Чуть сердце не выпрыгнуло. Сама чуть разума не лишилась. Перед глазами вновь все облики оборотного, как тетерил он её, возникли. Да не просто образами, а и со всеми чувствами. И запахи, и боль, и страсть пугающая, что за болью этой скрывалась. Но, как боль прошла, поняла Веда, что стала маленькой, слабой, хрупкой. Нож достала и на куски порезав тело подруги, спрятала в кладовой. Решила, что потом, по тихой, свиньям скормит.
Да вот, вернулся Микишка и ничего не подозревая к жене, любимой подбежав, целовать её начал, а после и в кровать понёс. И так любил, что у Веды сердце зашлось. Лишь поздней ночью пресытился он ласками женскими.
Лежат влюблённые в постели, милуются. А Веда возьми, да и спроси Микишку, дескать, коль на её месте Веда, ну, то есть сама она была, любил бы он также страстно её?
– Ну, глупые вопросы задаёшь, – засмеялся Микишка. – С Ведой мы с малолетства в один горшок ходили. Какая там любовь. Я её сестрицей своей больше считаю. Никогда в ней я любимую и не усматривал. Да и не люба она мне как баба. То ли дело ты, Гордеюшка. Маленькая, хрупкая, ласковая. А Веда, здоровая, как мужик, да ещё и с титьками огромными. Ну, не нравится мне такое.
Знал бы Микишка, что перед ним не Гордеюшка его, а Веда, может и иначе бы сказал. Да только, хотел он жену любимую успокоить, чтоб не ревновала. А Веда как услышала такое, так и обозлилась. И пусть злобу свою не выказала, а внутри кипеть начала.
Как уснул Микишка, так Веда по тихой с постели встала, да в кухню шмыгнула. Давай стряпать яства разные, да столько, что всю деревню накормить можно. Лишь с рассветом, когда Микишка сонный сзади подкрался и в шею поцеловал, закончила стряпать.
– По какому поводу пир такой ты затеяла? – с улыбкой спросил мужик.
– А по такому поводу, что устроим мы праздник для всех, – отвечает стряпуха, муку с щеки вытирая.
– А праздник по какому поводу?
– А для праздника повод не надобен.
Тем же вечером на дворе столы дубовые поставили люди, скамьи принесли, кто-то и пару четвертей мутной притащил, кто-то вина бочонок, пива хмельного. И вот, такой пир закатили люди, что на всю округу слышно. С песнями, плясками, ну и, конечно же, с чествованием хозяев.
– Ох хороша стряпуха. Такую вкуснятину наготовила, – говорят одни.
– Да и ликом, и станом не дурна, – твердят другие.
– Да и с мужиком ей повезло, тоже молодец какой, – не забывают слово бабы вставить. – Да и вообще, это хозяюшке с мужиком повезло.
– Можно подумать Микишке не свезло? Ему ещё как с такой хозяюшкой свезло.
– Ну ей то больше свезло.
– А ему что, меньше?
Чуть не подрались в спорах. Да, уж решили не обижать хозяев. И вот, встал Микишка из-за стола и сказать решил.
– Люди добрые. Спасибо вам, что пришли на праздник наш. И пусть повода особого и нет, да разве нужен он. Но, я не глупый мужик и подозреваю, что всё ж повод имеется, и жёнушка моя его пока в секрете держит, – посмотрел с улыбкой на Гордеюшку свою Микишка. – Сдаётся мне, отцом я вскоре стану.
Ну, тут все поздравлять начали сразу, кричать радостно, стаканы наполнять. А Микишка гостей оглядел и продолжил.
– Об одном только сердце моё печалится. Не вижу я среди вас той, с кем с малых соплей, голозадыми по деревне бегали. А ведь не чужой мне человек. Роднее многих. Никто из вас не знает, отчего Веда не пришла? Шибко важную вещь я ей сказать должен.
– От того не пришла, что тут она, – вдруг засмеялась Гордея, да прядь свою с силой рванула.
В один миг гости как ушатом воды ледяной окаченными оказались. Протрезвели все в один миг. Смотрят на Гордею, а та, будто хворая, корчей извиваться начала. Кости её затрещали, на лице белом гримасы ужасные сменяться начали. И вот, обратилась она Ведой. От такого кто-то даже с лавки свалился.
– Веда? Это ты… – побледнел Микишка.
– Я, – отвечает баба. – Ну, говори, что хотел.
– А, Гордея. Где она?
– С нами она. Везде вот тут. В пирогах, в жарком и в похлёбке. И вот в этом вкусном рулете. Да во всех она уже. В каждом!
Услышав такое, кто куда кинулся. А многие прямо за столом и принялись блевать в те же плошки из которых ели.
* * *
От всех этих картин ярких Акакий будто пробудился. Вновь в телеге очутился. Смотрит на девку, на Извозчика, на мужика что подле сидит и даже не знает, чего ждать.
– Знаешь, красавица, – говорит Извозчик, – я в детстве очень любил слушать сказки, что отец мне рассказывал. До тех пор я их любил, пока не осознал, что вся наука, что в сказках преподносится, не всегда на пользу идёт. Вот знаешь там, что добро всегда побеждает. Или что доверие даже злодея смягчит. Или то, что к людям нужно относиться так, как хочешь, чтоб к тебе относились. Наука та меня привела в эту телегу, и Буйку моего обрекла эту телегу таскать. Нет, не жалуемся мы. Нам даже нравится жизнь такая. Колесим по лесу, истории людей слушаем. Они куда интереснее сказок, подчас. Только вот твоя история, это не история из жизни. Сказка это. И сказка эта, дерьма, что мухи жрут, не стоит. А вот моя сказка, как раз история из жизни твоей, – Извозчик повернулся к тем, кто сидел в телеге и одарил их страшным взглядом. Его глаза вспыхнули жёлтыми углями, да так сильно, что ослепили на мгновение Акакия.
– О чём это ты? – испугалась девица. Попытавшись встать со своего места, она сделала несколько безуспешных попыток. Будто врастая в телегу, девка дёргалась, да так, что полушубок трещал.
– О том я, что врёшь ты. Но, пол беды было бы, коль просто наврала. Проклятье наше с Буйкой знать, когда кто-то предал тех, кто ему доверился. И не просто знать, а за одно мгновение прожить и ту историю и прочувствовать всё, что было. Нечасто такое случается, но шибко неприятно, – Извозчик затрясся мелкой дрожью. – Боль всю мы чувствуем, всё сожаление и горе. Кто-то мужика удавил, на ночлег себе пустив по доброте сердечной, а потом покусившись на деньги его. Кто-то близкого зарезал, лишь бы перед атаманом выслужиться. Кто-то отца сгубил лишь за то, что тот в жёны себе молодую взял, приглянувшуюся сыну. И всё мы это чувствуем, всё мы это переживаем, как только человек такой рядом с нами оказывается. И всю боль эту мы видим. Как она скапливается в мире, гниёт. И чем дольше человек такой рядом с нами, тем больше худо нам, тем больше горько нам. Тем сильнее мы всё доброе в себе теряем, и тем сильнее сила гнилая, что нам жизнь продлевает, нас захватывает. Посему, беги. Беги, пока цела.
Выпрыгнула девка из телеги, полушубком зацепившись и порвав его. Бежать бросилась, да только и десятка шагов не сделала. Вскрикнула и на землю упала.
Глядит Акакий, да глазам своим не верит. Лежит девка на земле, а у неё левой ноги по самое колено нет. Да она, будто до конца того не понимая, встать пытается. Пытается и падает вновь. А тут, перед ней, порося чёрный стоит и хрюкает злобно. Да хрюканье то пострашнее волчьего рыка.
Взвизгнул порося и быстрее молнии дёрнувшись, отхватил девке руку правую, да по самый локоть. Да быстро так смолол, что даже капли крови не проронил.
Закричала девка, да крик не долгим её был. Взвизгнул поросёнок и осталась она без головы. А потом и вовсе, всё что от несчастной на земле валяться осталось, в пасть поросёнку ушло.
От картин таких Акакий, от рождения вида крови не боявшийся, а в бесчувствие впал. А как очнулся, так и долго шевельнуться боялся. Всё думал, что как признаки жизни выкажет, так и его порося съест.
– Проснулся? – вдруг спросил Извозчик, поросёнка погоняя.
– Я? – несмело спросил Акакий.
– Ну, а кто ж ещё? Больше тут никого нет. Спутники наши до заката с телеги сошли.
– Как сошли? – удивился Акакий и оглядел телегу. В ней и правда никого больше не было.
– Как? Ногами, как все люди, – усмехнулся Извозчик. – Ехали мы, ехали. Они истории свои рассказывали, а ты прикимарил. Будить тебя уж не стали.
– Прикимарил?
– Ещё как. Храпел похлеще чем мой Буйка, – засмеялся извозчик, а поросёнок весело хрюкнул, будто соглашаясь.
– Не специально я. Видать, притомился… – начал оправдываться Акакий.
– А то. По лесу, почти с голым задом бегать, не так притомишься. Тебя где высадить? Ты так и не сказал, – засмеялся Извозчик.
– Гора мне нужна…
– Да это я помню. Только вот диво такое я даже и не знаю. Вот что. Мне сейчас правее нужно будет, вдоль Великого оврага пойду, опосля на юг подамся. К Захолустью мне не по пути с тобой. Но, могу тебя на развилке высадить. Коль по полю пойдёшь, аккурат к началу Великого оврага выйдешь. Ну а там, может спросишь у кого, как к Захолустью перебраться. Ну, думаю, ты не мальчик сопливый, сам уж как-то оттешешь дорогу. Правда на пути Дурной рукав тебя встретит. Река такая, буйная шибко. И, как мне помнится, на ту сторону вблизи перехода нет. Лишь через недостроенный Княжеский тракт перейти можно. Но, тебе бы не советовал. Он упирается во владения Деляны. И, коль не знаешь кто такая, то лучше и не узнавать. Может найдёшь брод какой, или где-то паром может найдётся. Я там не ездил, не знаю. Вот тут мы с тобой и попрощаемся, – Извозчик указал кнутом на узкую дорогу, что тянулась через поле.
