Сиринга

Глава 1

Шли годы. Друг за другом, как медленные лани.

После того, как Эхион разменял родовое гнездо в Дельфах на две квартиры, на Первом и Третьем участках, сам Пенфей обосновался на Первом участке, а его мать Агава – на Третьем.

Когда Банан дал Пенфею прочитать «Кассандру», тот пригласил его спуститься на квадраты Агавы и лишь там критически заметил:

– Если бы ты и в жизни был таким же умным, как в своей книге, тебе б цены не было. Задним умом и дурак богат. А в жизни нужно соображать налету!

– Так я и пытаюсь стать умным «методом от противного», – возразил Банан. – От того, каким противным я был.

– И меня ты сделал тут каким-то монстром! Мне, конечно, приятно, что я тут такой крутой…

– Я просто сжал тебя там до пары дней.

– Ну, так-то, да, – задумчиво заметил Пенфей, перелистывая тетрадку. – Всё, вроде бы, верно. Так-то оно и было. На самом деле.

– Но, думаю, дальше ты станешь ещё круче! Мне придется ещё сильнее тебя сжимать – в объятьях крепких фраз.

– Так ты что, и дальше писать собрался?

– Ну, да. Другой-то работы у меня нет. Да и не вижу я уже смысла работать на берегу.

– Ну, так-то, да. На судне тебя и покормят. И жилье и робу дадут. Да и на работу далеко ходить не надо. Проснулся и – полетел! А если ещё и денег в конце рейса отвалят, то вообще красота!

– А в рейсе-то делать нечего, вот я и перепросматриваю своё недавнее прошлое, как на замедленной перемотке. Гоняя его туда-сюда. И наблюдаю кто, где и как пытался меня кинуть. Так что всё, что ты мне сейчас скажешь, может быть использовано против тебя! Я серьезно!

– Да, ну тебя, – отмахнулся тот.

– Так я уже сейчас запоминаю эту сценку чтобы в рейсе описать её во всех деталях, – усмехнулся над ним Банан. – Поэтому у нас тут не просто общение, а театр на дому. Так что приосанься и перестань уже ковырять в носу, – ударил он его по руке.

– Да тише ты, палец мне сломаешь!

– Никакого уважения! Раньше вообще боялись литераторов. Они ходили за всеми с блокнотиками и что-то там царапали. А в выходные в газете выходил фельетон с реальными героями их наблюдений. Так что литераторов просто шарахались и никуда в общество не впускали. Чтобы те не высмеивали их недостатки.

– Так вот ты чем тут занимаешься! – разозлился Пенфей, выстреливая мизинцем в стенку. – Вынюхиваешь? Компромат на меня собираешь? А ну, вали отсюда!

– Что-о? – оторопел Банан.

– Да, ладно, шучу я. Высмеивать недостатки – это хорошо. Я и сам этим постоянно занимаюсь. Только не словом, а – делом. Ещё и навариваясь на этом. А не жду, пока мне заплатят за статейку.

– Только я высмеиваю не только чужие, но, заодно, и свои недостатки. Ведь именно они и послужили источником моих слабостей, которыми лишь воспользовались те, кто пытался меня кинуть. Чтобы больше уже не наступать на эти «грабли».

– Если бы я стал свою жизнь описывать, то, наверное, вообще бестселлер вышел бы!

– Так в чем же дело, ручку дать?

– Но я, наверное, не смогу писать. Потому что я сразу же вижу всю ситуацию целиком и тут же делаю нужные выводы, а не через полгода в море.

– Я пока живу на берегу, тоже так думаю. И только потом, когда перепросматриваю в рейсе ситуации, мне постепенно открываются всё новые и новые их стороны, которых я не замечал только потому, что был так увлечён текущим моментом, что многое упускал. Из-за того, что меня это в тот момент не интересовало.

– Ну, что ж, учиться никогда не поздно. Может, что-нибудь из тебя в конце концов и выйдет толкового. А не только глупая писанина.

Глава 2

Жизнь – это пошлая сальная шутка над мечтой.

Один в поле не робот. Лишь среди других биомашин ощущаешь себя среди гигантского комплекса взаимообслуживания.

Подчиненные внутренней диктатуре потребностей, подхлестываемые невозможностью их удовлетворения и поощряемые подачками со стороны всё время окружающей действительности, люди загружают в свои мозги программу удовлетворения биомашины организма и, зацикливаясь на её исполнении, замыкают на ней своё саморазвитие. Они поклоняются двум богам – любви и дружбе. Но второму – как-то с оглядкой. Постепенно понимая, что у друзей есть только два слова: «дай» и «займи». Остается только один – любовь. Это дружба без отдачи. Халява. Настоящий рай!

Обладая абсолютным познанием мира, Ганеша не понимал только одного: что он здесь делает, среди этих биороботов? Что он должен постигнуть? Найти какой-то ключ, разгадку. Решить эту головоломку и перейти на следующий этап: туда, не зная куда.

Но на этой планете необходимо было не дать этой биосистеме подмять тебя под себя и сделать её составной: таким же биороботом, в которого требовало от него превратиться, и с каждым годом всё настойчивей, его орущее, жрущее, пьющее тело. Мяса! Мяса! Мяса! Тело жаждало «вина, хлеба и зрелищ!» А его внутренний раскол на мирского Банана (я-для-других), философа Аполлона (сверх-я) и ангелоидного Ганешу (я-для-себя) находило смешным и никчемным. И эти их нередкие споры немало его озадачивали.

Ганеша жалел биороботов, они были так наивны.

Но Аполлон, после серии экспериментов не испытывавший к ним ничего, кроме брезгливого отвращения, говорил ему, что они сами выбрали себе такой формат бытия. И даже если Ганеша снова попытается им помочь, всё одно попятятся «на круги своя».

И Банану не оставалось ничего, как только тупо использовать девушек по мере своих потребностей. Выслушивая, если он отступал от общепринятых норм, нытье или сентиментальные разглагогольствования Ганеши. А то и получая нерукотворческие подзатыльники и зуботычины от Аполлона. Банан, теоретически, был телом. Такая у него была работа.

Не имея возможности ни покорить высшее общество, подобно Люсьену де Рюбампре, ни завоевать его, подобно д’Артаньяну, так как имел не укомплектованную экипировку, Банан был заброшен в его тыл. Хотя коня давно уже заменила машина, плащ – имидж, а меч… Как был, так и остался мечом, только и жаждущим воткнуться в тугую плоть.

И был познакомлен Пандорой, подружкой Пенфея, со Сфеной. Дабы растормошить после рейса его симпатический отдел не особо-то уже и нервной системы.

Весело пообщавшись, Банан сам раскрасил ногти Сфены в разные цвета лаком Пандоры, говоря при этом, что он сам именно так ногти и красил бы.

– Но на этой планете парни почему-то так не делают. Хотя красную помаду для губ, как известно, изобрели именно французы, чтобы губы были у них видны сквозь бороду. И я вынужден красить свои ногти лишь защитным бесцветным лаком, чтобы они не слоились во время работы в море от солёной воды. А губы – бесцветной помадой, чтобы они не трескались в трюме от мороза.

Всё порываясь накрасить ей лицо, говоря:

– Ты будешь моей прелестной статуей! Моим произведением искусства быть. То есть – по-настоящему прекрасной!

И буквально через пару дней был приглашён Горгоной, более куртуазной сестрой Сфены, совершить вечерний променад в её седане. С целью сбора информации о потенциальном женихе её подруги. Под блеск, сверкание и кутерьму ночного города, причудливо переливавшихся по длинному капоту её мощного авто. Где Банан самодовольно похвастал тем, что прибыл на Зеилю из Центральной галактики в качестве Творца Вселенной.

– Но сейчас я занимаю на вашей планете весьма скромную должность Планетарного Творца.

Которая, если честно, мне претит. Так как мне теперь приходится денно и нощно создавать для человечества Учение, которое повысит ваш духовный и интеллектуальный уровень на абсолютно новую ступень. Привлекая для этих целей в качестве топ-моделей самых красивых и соблазнительных героинь.

– Таких, как мы? – впервые улыбнулась Горгона.

– Чтоб не быть занудой в глазах читателей, как другие духовные наставники.

Окончив инквизиторский допрос, на котором Банан совершенно искренне и немного горделиво всё о себе выложил на панель их повышенного внимания, Горгона небрежно рассовала всё это по карманам памяти и что было духу погнала подкапотных лошадей. Вдохновившись его коротким, но таким фантастическим рассказом! И переключилась на обсуждение более приземлённых вопросов.

– Ты уже нашла работу? – строго спросила она у Сфены, резко нажав на газ. Вдавливая ту в сиденье.

– Нет ещё, – стала оправдываться Сфена, тут же пристегнувшись. – Чтобы меня приняли на нормальную работу, мне нужно сперва получить диплом. Ведь нас упекли в монастырь Карамелек за полгода до окончания бурситета. А сделать документы задним числом, как ты, денег у моей семьи нет. Поэтому мне придётся доучиваться официально. Только тогда я смогу работать по специальности.

Банан вздохнул, но не облегченно, а с примесью сожаления, словно бы выдохнув из себя затхлость разочарования. Было видно, что он охотно помучился бы ещё на дыбе расспросов Горгоны, растягивающих его удовольствие от общения с ней до приятной ломоты в суставах. Заставляя его честно-честно во всем признаться! Так сильно он собой гордился.

Но включив магнитофон, обе они заголосили дуэтом модные тогда куплеты, пытаясь поразить его в самое сердце своими вокальными данными:

– Ку-у-ра-а-жи-и-и – это наша жи-и-изнь!

– Кура-а-аж…

Давая понять Банану для чего они его, на самом-то деле, пригласили. И кто они, собственного говоря, такие.

Но тогда он этого наивно ещё не замечал и считал (на пальцах своего недалёкого рассудка), что обе эти чудесные ведьмы элементарно надрались зелья и просто дерут горло, как типичные мартовские кошки. Даже не пытаясь его зачаровать. То есть ещё не осознавая это как личный вызов, постепенно ведущий к его полному поражению. Их красотой и слаженностью их дуэта.

Хотя, какой красотой, о чём речь? Ведь Сфена была просто хорошенькая, да и только.

А Горгона – просто шикарна!

Так что ни о какой – усредняющей их вместе – красоте не было и речи. Внутри него.

«Обе они просто-напросто восхитительны!» – наивно восхищался Банан.

«Только и всего!» – спорил с ним Аполлон, не желая сдаваться.

Ведь Банан, сидя в бешено мчащемся по городу ослепительно белом «Марке» Горгоны, неосознанно уже предвосхищал это своё восхищение ими обеими: то вместе, то раздельно. Каждую! Пока они вдохновенно пели, пытаясь вовлечь его в свой кураж. Поражая его ещё и тем, как широко им удавалось открывать при этом свои перепачканные в помаде рты. Как бы обещая ему уже и это в тех куплетах, смысл которых они и преломляли ему сквозь эту его банальную линзу восприятия их вокальной истерии. Втягивая его в свою историю. Их персональных я.

Что потребовало от Аполлона тут же завести на каждую из них, на этих «социальных животных», отдельные учётные карточки. Как бы они ни старались тут перед ним смехшать их в одну потрёпанную колоду всех представительниц прекрасного пола в это сумрачное время «Меча и Орала».

Тем более что меч у Банана, как известно, был, а вот орала не было. И уже давно. Ибо это старинное слово уже давно выбыло из его употребления.

И во весь голос орало теперь с новой силой напомнило их перепачканными в помаде ртами о его любимом оральском море, в котором он ранее так любил купаться: в ласковых волнах волнующих ласк. Когда какая-нибудь раскосая ласка нежно ластилась к нему и хищно показывала свои ослепительно белые зубы. И то и дело игриво его покусывала, делая наслаждение ею ещё более острым. Привнося в это впечатление от её игры свою перчинку.

Ведь наслаждение без боли не так впечатляет, как то неопределённое ощущение, когда ты и сам не знаешь, то ли она сделает тебе безумно приятно, то, вдруг, больно, слегка куснёт тебя, то снова заставит тебя об этом навсегда забыть и трепетно погрузиться в её глубочайшую нежность. Раз за разом, до самых её глубин. То вновь неожиданно вернёт тебя резцами острого наслаждения к своей реальности! И, улыбнувшись, снова позволит тебе ненадолго о себе и обо всём забыть, покачивая тебя на этих ласковых волнах своей игры в оральское море глубочайшей любви к тебе. Гораздо более откровенной и искренней, чем все те, кто позволял тебе уже без неё хоть как-то на этих волнах искриться её, её ослепительно яркими плазменными бликами экстаза! Закручивая тебя в белоснежные буруны воспоминаний. О её резцах! И если ещё и крича от боли и наслаждения, то – как чайки – в пронзающей душу тоске по былому счастью!

Но, конечно же, как истинный джентльмен, Ганеша сделал вид, что внутри у него совершенно ничего не происходит, предпочтя остаться для них совершенным, то есть – миражом, а не очередным куражом. Который ещё подумает над тем, стоит ли ему уплотняться и врываться в их сонно мурлыкающую реальность – прямо в спальню и таять там у них на глазах. И – на устах.

Короче, повёл себя, как типичный самовлюблённый мармелад. Простите, китайский мандарин. И его отвезли домой.

Глава 3

Расцвела зима, окутав своей сияющей фатой всё своё юное существо.

Недавно откинувшись из монастыря Кармелиток, Сфена была без сапог, что служило ей темой для пустых разговоров. Банан, устав наблюдать за нудизмом её служанки, публично обнажающей и залапывающей его восприятие прекрасного социальными банальностями, решил убить в ней это чудовище. И рассказал об этом Пенфею.

– Я понимаю, что ты от чистого сердца, но сегодня ты дашь ей денег на сапоги, а завтра… Может что-нибудь случится. С этой карамелькой, – усмехнулся тот. – Совершенно случайно. И вы поссоритесь. Деньги – это такая вещь… Там, где в отношения вмешиваются деньги, начинаются неприятности. Причём, самые неожиданные. «Рай в шалаше» не пустая фраза, это модель идеальных отношений.

– Да я ничего ей ещё и не обещал, – оторопел Банан, упав с башни своей мечтательности. И задумчиво потирая башню.

– Никогда не обременяй себя обязательствами, – продолжил Пенфей, видя, что тот охотно его слушает. – Ты никому ни в чём не обязан и ничего не должен. То, что думают другие – это их трудности. Любой из нас рождается свободным, а умирает должником. Собственно, поэтому он и умирает, не успевая выполнять чужие требования. Если кто-то пытается с тебя что-то поиметь, шантажируя твоей обусловленностью или одержимостью общественными институтами, то это только их проблема. А если твоя девушка чем-то недовольна и пытается нанести тебе вред, то – с точки зрения чистой логики – она для тебя не более, чем навязчивая вредная привычка, которую нужно тут же бросить.

– Пока она не загнала тебя в могилу?

– Пообещать всегда можно. Выполнять – по обстоятельствам. Более того, если ты хочешь, чтобы твоя девушка хорошо к тебе относилась, нужно наобещать ей золотые горы! Чтобы она почувствовала зависимость от тебя, и, через это, её подсознание запустило процесс идеализации твоей персоны.

– И она будет верить?

– Конечно! Ведь любая вера основана на желании приобрести что-либо для себя без каких-либо конкретных усилий с твоей стороны. Которые девушки готовы ждать тем дольше и исступленнее верить в чудо, чем меньше личных усилий они готовы вкладывать в их самостоятельное приобретение.

– Прекрасно понимая, что быстро только кошки родятся.

– Вера есть вера. И она всегда есть результат твоего невежества, помноженного на твою лень.

– И чем она ленивее, тем сильнее в ней жажда найти того, кто будет чуть ли не против её воли толкать её к её же счастью?

– Поэтому никогда не устанавливай точные сроки. Говори, «по обстоятельствам». Что желаемое ею есть у твоего хорошего знакомого, который с радостью окажет тебе услугу. Вначале ты можешь долго его не встречать. А потом он может куда-нибудь уехать или попасть под загруз. И ему будет уже не до тебя. Чтобы выйти из положения, можно делать со своим хорошим знакомым всё, что угодно. Отправить его в другой город, страну, под поезд… Главное – никогда не повторяться.

– Иначе она тебе перестанет доверять?

– И ты не только погасишь инерцию маховика идеализации своей персоны, но и запустишь противофазу. И тогда, чего бы ты ни делал и ни говорил, ты будешь грести против течения.

Глава 4

Жизнь наивно учила Банана, что «кто платит, тот и заказывает музыку». В то время как Пенфей пошёл по этой дороге гораздо дальше, призывая и Банана, даже если пока что реально нет денег, всегда обещать самые щедрые дивиденды. Поддавшегося на уговоры Пенфея пока что поселиться у него на Первом участке. Помогая ему с ремонтом их нового «дома свиданий».

Не понимая, что так Пенфей просто-напросто разводит его на деньги. Не на прямую, не для себя лично, а на покупку строительных материалов и предметов первой необходимости. Если они хотят тут вместе, как и раньше, снимать менад. Прослаивая разводку трепом:

– Всегда говори менадам, что у тебя есть деньги. Много денег! Но сейчас ты вложил их в одно дело. Большое дело! Но ты не хочешь пока что об этом распространяться, чтобы его не сглазить. И если дело выгорит, то денег хватит на всё на свете. И даже ещё и останется. Их контекст – это их трудности. Ведь ты и в самом деле не знаешь своего будущего. И того, сколько сможешь в будущем приобрести.

– Поэтому ты никого и не обманываешь.

– Просто врёшь им от всего сердца! Не желая их потерять. Да и мало ли что может случиться завтра? Ты можешь спонтанно что-то придумать и внезапно разбогатеть. Или, вообще, получить наследство от дядечки в Америке. Жизнь полна импровизации! Ты же не Буратино, созданный раз и навсегда. У тебя есть мозги!

– Тем более что даже Буратино, в конце концов, стал настоящим.

– Ну, вот. И ты в любую минуту можешь всё изменить в самую лучшую для себя сторону. Нужно только сесть и крепко обо всём подумать, взвесив все за и против.

– Это я умею. Отвернуться от мира и начать видеть мир затылком.

– И придумать как на этом можно серьезно навариться. Если ты сам не знаешь, что будет с тобой завтра, то зачем портить себе, а тем более – ей, настроение и мешать тебя боготворить? Потому что через некоторое время, по ходу дела, часто оказывается что платить, собственно, уже и не за что. Ты уже получил всё, чего от неё хотел. Да и мало ли что может случиться потом?

– Потом не бывает. Есть только здесь и сейчас. И своими действиями сейчас мы лишь создаем предпосылки для существования потом. И не факт, что они перестанут быть только лишь пред-посылками. И посылок от Деда Мороза мы так и не получим. Будущее основано на чистой вере, помноженной на адекватность ей наших действий.

– Да. Жизнь полна импровизации!

– Но если жизнь повернётся так, что всё же придется заплатить?

– Для того и нужны мозги, чтобы этого не произошло! Поэтому нужно стараться толком-то ничего и не обещать. Пусть менада сама постоянно догадывается о том, что она сможет от тебя получить, если она так одержима конкретным. Чтобы тебе не пришлось отвечать за свои наивные обещания. Твоя задача лишь намекать ей на свои возможности. Ведь жизнь настолько полна импровизации, что ты можешь не выполнить свои обещания, даже если только к этому и будешь стремиться.

– Ну, да, быт. Обстоятельства. И всё такое. Ведь мы можем стремиться не к тому, зачем сюда пришли. О чём судьба и напоминает нам, раз за разом разрушая наши хрустальные замки иллюзий.

– Которые мы создаем не только в своих, но и в чужих головах. Наивно полагая реально их осуществить.

– Только поэтому жизнь для нас и полна импровизации, что никто толком-то не знает своего предназначения.

– В худшем случае, ты всегда знаешь, что всего лишь играешь на чужой жадности. А это самая скверная черта характера. Которая не лечится ничем, кроме как прижиганиями техничного кидалова! Жизнь тяжелая штука. Об этом забывают дураки и мечтатели. Мечтательность расслабляет разум, это болезнь. А болезнь надо лечить.

– Лекарь ты, конечно, толковый!

И войдя к нему в доверие, Пенфей начал вымогать у него бумажник, упрямо называя его «лопатой». Но Банан ни в какую не желал с ним расставаться, требуя реальные основания его разливного упрямства. К тому же у Пенфея нещадно выпирало из нутра желание побахвалиться перед товарищем, что в море и дурак заработать может, а вот на берегу…

И через некоторое время, которое они незаметно вышибли из календаря, под строжайшим секретом, Пенфей детально разложил перед Бананом на столе внимания несколько несложных, но затейливых механизмов отработки денег. Поведав, что пока Банан почти год тупил в море, Ликург подтянул его в команду. И пройдя этап обучения, Пенфей стал кидалой.

– Мы работали на рынке «Южный», мы редко там работаем, там охрана. Напарник дал мне свою «лопату» и подстраховывал, чтобы всё шло гладко. Я снял лошка. Отработал сотку. Давай отваливать. Бежать нельзя, сам полагай, спалит. Оглядываться – тоже. Вдруг он уже прокусил что к чему и уже ищет меня в толпе? Я оглянусь, тут-то он меня и опознает. Отваливаю быстрым шагом. А самому всё кажется, сейчас он подбежит, руку на плечо положит и скажет: «А ну, стой, братэлло!» Я эту руку его плечом прям чуть ли не чувствовал. Ты знаешь, я в жизни мало чего боюсь, а тут – такая шугань… Еле до подъезда дошёл. Забыл про лифт, забегаю на девятый этаж, разворачиваю… Она аж взмокла в кулаке, моя первая, честно отработанная сотка! Сотка баксов!

– А если он честный труженик, копил, копил…

– Накопительство – это ужасный грех. Это высасывает кровь из экономики. Деньги существуют лишь для обмена их на товары производства.

– А если ты уже купил всё, что тебе необходимо?

– Тогда – на средства производства. Или – на то, что помогает нам их сэкономить. Деньги должны делать деньги, а не лежать под матрацем. Да к тому же я что-то не припомню, чтобы ты или я с береговой зарплаты смогли скопить хотя бы сотку баксов. Мы кидаем только морских и барыг. А у них соткой больше, соткой меньше… К тому же, кидая, мы заставляем их быть осторожнее. Если б не мы, его всё равно бы кинули, ведь он потерял бдительность, расслабился и начал доверять. Но уже – по крупному! Так что, кидая, мы приносим очевидную пользу. Можно сказать, оказываем услуги населению.

Своей подруге Пандоре, у которой он жил во время ремонта, Пенфей так и говорил, что работает в сфере услуг на каком-то мифическом грузовичке.

– Она видит, мальчишки за мной каждое утро на машине подкатывают. Что я могу ей сказать? Развожу чипсы. А кого я там на самом деле развожу, её иметь не должно.

– А как именно ты отработал сотку?

– Как, как… Есть один доллар?

– Да, – произнес Банан. Порылся в бумажнике, достал доллар и протянул Пенфею.

– Смотри, складываешь его в четверо, вот так. Понял? А сотка есть? Да не бойся, я покажу и отдам. Я ж не фокусник, – усмехнулся он.

– Да кто тебя знает, – недоверчиво усмехнулся Банан и нерешительно вынул сотню.

– Эту я беру у лоха, типа для обмена её на дерево, и что-то говорю ему. Не важно что. Типа, а она точно настоящая? А где ты её взял? И одновременно не спеша складываю её точно так же. Видишь?

– Ну, и?

– Дай на секунду лопату. Мне надо показать.

– Ну, на, – произнес Банан, недоверчиво протягивая бумажник.

– Один бакс прижимаю снизу мизинцем, а сотню его ложу сверху. Потом вытягиваю шею, смотрю лоху через плечо и говорю испуганно: «Полиция!». И когда лох на мгновение оглядывается, я быстро переворачиваю лопату и бакс оказывается сверху, а сотня – снизу.

Несмотря на узловатые пальцы, это получилось у Пенфея довольно ловко.

А если бы он на них смотрел, получилось бы ещё ловчее.

– Ловко!

– А когда лох тут же поворачивает голову обратно и смотрит на бумажник, я протягиваю ему свернутый бакс и говорю: «Если честно, не нравится мне твоя сотня. И вообще, надо валить отсюда, пока нас полицейские не повязали». И быстро отваливаю.

– А если это подстава?

– Так для того и подстраховывает напарник. Он смотрит по сторонам и хавает движуху. И если замечает хоть что-то подозрительное, проходит мимо меня и мимоходом спрашивает: «Не знаете, где можно купить кожаную куртку?» Сигналом служит слово «кожаную». Или любое другое словосочетание с производным от словом «кожа». Можно использовать любое другое слово, не важно, но, в основном, используем его. Так как слово «кожа» уже стало сигналом того, что нужно срочно спасать свою шкуру! А с новым словом ты, от волнения, можешь не воспринять это как сигнал бедствия, и тебя повяжут.

Пришлось Банану отдать ему лопату, пусть гребёт.