Kitabı oku: «Конфуций. Беседы с одиноким мудрецом»

«О, наставник искусен, он умеет завлечь людей!»

Янь Юань, ученик Конфуция, о своем учителе. «Лунь юй» (IX, 11)

© Маслов А.А., 2020

© Издание, оформление.

ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2020

1. Вступительное слово: загадка Конфуция

В храмовом парке тихо, спокойно и уютно. Чашка чая, неторопливая беседа, прерываемая долгими паузами, во время которых ты ведешь с самим собой молчаливый разговор – именно этого требует от тебя царящая здесь атмосфера. Здесь щебетанье птиц приятнее человеческого голоса, сюда приходят не помолиться – поразмышлять. Здесь царит культура книжников и каноноведов, неторопливых раздумий в окружении стел с изречениями того, кто уже в течение полутора тысяч лет именуется просто «Учителем». Это – один из многочисленных храмов Конфуция, и он может находиться где угодно – посреди шумного Пекина, в священных горах Суншань, на горе Тайшань, куда поднимался Учитель. Но он всегда одинаков по своей атмосфере и всегда взывает к одному – к попытке осмыслить вечность мудрости внутри себя.

Такую атмосферу создал не сам Конфуций, а поколения людей, что построили вокруг имени этого человека целую цивилизацию, которая ныне чем дальше, тем больше охватывает весь мир, далеко выходя за пределы Китая, да и Азии в целом.

Были периоды, например, во время «культурной революции» в 1973–1974 гг., когда китайская пропаганда критиковала его как «старика, который не понимал революционной теории и не занимался производственным трудом». По всей стране была развернута кампания «критики Линь Бяо (бывшего министра обороны, погибшего при загадочных обстоятельствах в 1971 г. – А. М.) и Конфуция». Конфуций представлялся ретроградом, а этот его образ в многочисленных публикациях ловко увязывали с жившими тогда политиками, с которыми боролась группа Мао Цзэдуна. Уже потом китайская пропаганда столь же бережно водрузила Конфуция обратно на пьедестал символа китайской нации.

Сегодня фигура Конфуция (551–479 до н. э.) по-прежнему возвышается над современным и рвущимся вперед Китаем. Его слова цитируются политическими деятелями, их ставят в газетные заголовки, а сам великий Учитель выступает как воплощенная мудрость всей нации, которая и позволила, сохраняя традицию, достичь столь больших успехов в модернизации страны. Неслучайно одна из целей развития Китая, объявленная еще Дэн Сяпином в 1979 г., – «построение среднезажиточного общества» к 2021 г. – обозначается именно конфуцианским термином сяокан. Когда-то Конфуций и его ученики мечтали об обществе «средней зажиточности» (сяокан) и «великого единения», или «великой тождественности» (датун).

Образ Конфуция, который дошел до нас, всегда молчаливо-величественен, он говорит с нами через тысячелетия только мудрыми цитатами. Его называют «Символом китайской нации» и «Учителем учителей», и наверняка его имя в первую очередь придет на память любому при упоминании культуры Китая. Ему возведены памятники по всей Восточной Азии, и именно там сложилась уникальная культурная общность ― конфуцианский культурный регион, формировавшийся под влиянием идей Великого Учителя. Он превратился в «визитную карточку» Китая – обложки многих книг о Китае украшены изображениями великого наставника, он растиражирован на календарях, плакатах и рекламах, сотни «Институтов Конфуция» открываются китайским правительством по всему миру. Культ Конфуция был объявлен императорским, правители совершали моления в храмах Конфуция, на его родине в местечке Цюйфу в провинции Шаньдун возведен огромный храмовый комплекс, ныне превращенный в роскошный музей, куда съезжаются туристы из всех стран мира.

Его культура ― культура книжников, интеллектуалов, чиновников; тенистых академий для ученых, где обучали тех, кто затем управлял великой империей. И одновременно это состояние сознания всякого китайского крестьянина, суетливого бизнесмена, расчетливого политика, крикливого торговца на рынке. Всех их объединяет Символ – символ Конфуция, символ наставничества и духовной мудрости, носитель идеи государственного служения и заботы о народе.

У его учения нет постоянной формы. Это даже не доктрина, не философия со своими жесткими постулатами, а особого рода размышления, переходящие в тонкое восхищение ритуальной сущностью жизни. Это вся бездна этико-политических, социальных и символических смыслов, присущих китайской цивилизации. Это и чувство принадлежности к некоему сообществу людей, связанных единым ритуалом, единым переживанием, едиными правилами общения.

Величие Конфуция, его символичность внутри самой культуры абсолютно заслонили его реальный образ человека упорного и несговорчивого, переживающего и страдающего, неудачливого при жизни и духобоязненного, терпеливого с одними учениками и невыносимого с другими. Но он очень живой – и в этом обаяние его образа.

История, возвеличивая человека до символа, убивает в нем реальную жизнь. И современный Конфуций – продукт тысячелетнего подправления образа скромного наставника – «мудреца Куна», или Кун-цзы, по имени Цю (дословно «Холм») и по прозвищу или второму имени Чжун-ни.

Он стал одним из двух китайских философов, которые «удостоились» латинизации своих имен: написанное латиницей, его имя выглядит как «Confucius», откуда и пошло русское «Конфуций» (другим философом был Mencius, или Мэн-цзы).

Сегодня мы знаем Конфуция таким, каким его захотели представить комментаторы и исследователи, таким, каким его хотела видеть официальная китайская историография начиная с V–VI вв. Именно их усилиями перед нами предстает величественный облик Учителя Учителей, непоколебимого в своей мудрости и нравственности.

На первый взгляд, в этом нет ничего удивительного – сколько известно случаев, когда реальные исторические персонажи были буквально погребены под напластованиями мифов, легенд и преданий. Каждый, кто внес вклад в духовное развитие человечества, сегодня предстает перед нами как совокупность образов и преданий.

Но в личности Конфуция есть своя тайна – тайна, которую тщательно оберегает вся китайская традиция. Это – загадка самой личности Конфуция, загадка его Учения, его посвящения и его школы. Это – загадка его становления и воспитания, тайна сокрытого смысла его проповеди. И этот истинный Конфуций не был лишь одним из философов или служивых мужей из обедневших аристократических семей эпохи Чжоу. Он вообще не был «философом» в том западном смысле этого слова, которое в него обычно вкладывается. Не был он и проповедником неких морально-этических норм и государственных доктрин, хотя при желании такие мысли можно отыскать в его высказываниях. При жизни он особенно ничем не прославился и был чаще гоним, чем привечаем. Он не сумел воплотить в действительность практически ни одной своей идеи по поводу «человеколюбивого управления» царствами, а его статус духовного наставника и проповедника вызывал у многих скепсис или даже резкое отторжение.

Чтобы «разгадать» Конфуция, чтобы понять коды его слова, надо прежде всего понять, чему он сам обучался и что хотел передать. И для этого на время придется забыть о многих традиционных версиях восприятия Конфуция: Конфуций – философ, Конфуций – символ китайской нации, Конфуций – обожествленный мудрец.

Каким был этот человек без последующих наносов канонизации, обожествления и превращения в абсолютный символ восточной мудрости? Был он философом, как его представляют традиционные версии, или носителем какого-то очень древнего знания, которое Конфуций решил использовать для государственного служения?

Так кем же был тот настоящий Конфуций?

«Лунь юй»: муж достойного поведения¹

1,6

Учитель сказал:

– Молодые люди, находясь дома, должны проявлять почтительность к родителям, выйдя за ворота – быть уважительными к старшим, в делах – осторожными, в словах – правдивыми, безгранично любить людей и особенно сближаться с теми, кто обладает человеколюбием. Если у них после осуществления всего этого еще останутся силы, то потратить их надо на изучение культуры.

Здесь под «культурой» (вэнь) подразумевается целый комплекс знаний и навыков, в том числе изучение древних канонов, каллиграфии, а также норм ритуального поведения и т. д. Все это вместе должно привести к самораскрытию человека.

II,18

Цзычжан упорно учился, надеясь получить государственное содержание. Учитель посоветовал ему:

– Больше слушай, будь сдержан, а когда возникает у тебя сомнение, говори об этом осторожно. Тогда и нареканий тебе будет мало. Больше наблюдай, обходи опасное, а в остальном же будь осмотрителен, – и тогда редко будешь раскаиваться в содеянном. Когда слова будут вызывать мало нареканий, а в поступках не придется часто раскаиваться, тогда и получишь ты государственное содержание.

Цзычжан – ученик Конфуция Чжуаньсунь Ши.

IV. 14

Учитель сказал:

– Не печалься, что не занимаешь достойного поста, – печалься, если способности твои не соответствуют этому посту. Не печалься, что люди не знают тебя, – поступай так, чтобы они смогли узнать тебя.

IV. 23

Учитель сказал:

– Редко бывает, чтобы ошибался человек сдержанный.

IV.25

Учитель говорил:

– Добродетельный человек не одинок – непременно найдутся единомышленники.

V. 16

Конфуций так отозвался о Цзы-чане:

– Он обладал четырьмя качествами (Дао) благородного мужа: свершая дела, он исходит из самоуважения; служа вышестоящим, он исходит из ответственности; наставляя народ, исходит из доброты; управляя народом, исходит из справедливости.

Цзы-чань (Гун Сунь-цяо) – прозвище сановника из царства Чжэн.

VI, 14

Учитель сказал:

– Мэн Чжифань никогда не хвастался своими заслугами.

Когда его войско обратилось в бегство, он следовал позади его, а когда войско вступало в город, он стеганул своего коня, сказав: «Я не смел бы быть позади, да вот конь мой не шел вперед».

Мэн Чжифань – аристократ из царства Лу.

IX,16

Учитель сказал:

– Во внешнем мире (т. е. при дворе) следует служить правителям и сановникам, дома надо служить отцам и старшим братьям, нельзя проявлять леность в совершении погребальных ритуалов и не стоит хмелеть от вина. Но что во мне самом есть из всего этого?

IX, 29

Учитель сказал:

– Мудрый не сомневается, человеколюбивый не печалится, храбрый не боится.

XIII, 8

Учитель сказал о царевиче Цзине из царства Вэй:

– Да, он умеет вести дела своей семьи. Когда у него появляется что-нибудь, он говорит: «Достаточно». Когда же он получает сверх этого, то говорит: «Богатею». Когда же получает еще больше, то произносит: «Замечательно!».

XIV, 2

Учитель сказал:

–Если служивый муж (ши) думает лишь о спокойствии и удовольствиях, то он не достоин так называться.

XIV, 12

Цзылу спросил, кого можно назвать совершенным человеком. Учитель ответил:

– Если взять знания Цзан Учжуна, бескорыстие Гунчо, храбрость Чжуан-цзы из города Бянь, мастерство Жань Цю, да прибавить к этому познания в Правилах и музыке, то может получиться совершенный человек.

А затем добавил:

– Но вряд ли таким должен быть ныне совершенный человек. Если он предпочитает долг выгоде, рискует жизнью, столкнувшись с опасностью, помнит о своем обещании даже в трудные времена, то уже такого человека можно назвать совершенным.

Цзылу (子路), личное имя – Чжун Ю (仲由) (542–480 до н. э.) – один из самых известных и преданных учеников Конфуция; отличался административными навыками. Был убит в царстве Вэй, пытаясь защитить своего господина. По преданию, рассказанному в «Ли Цзи» («Записки о ритуалах»), после смерти тело Цзылу было разрезано на куски и замариновано. Охваченный горем Конфуций не мог есть в течение нескольких дней и приказал выбросить все маринованные продукты из своего дома. Тем не менее, Учитель от удара так и не отошел и сам через год умер. Цзян Учжун прославился своим умом; современники называли его мудрецом. Чжуанцзы – правитель города Бянь в княжестве Лу.

XIV, 25

Цюй Боюй послал человека побеседовать с Конфуцием.

Конфуций почтительно усадил гостя и спросил:

– Что заботит Вашего хозяина?

Посланец ответил:

– Он желает поменьше совершать ошибок, но пока еще не достиг этого.

Когда посланец удалился,

Учитель произнес:

– Вот так посланец! Вот так посланец!

Цюй Боюй (蘧伯玉) – аристократ из царства Вэй, его гостеприимством пользовался Конфуций во время пребывания в Вэй.

2. Конфуцианство, что не равно Конфуцию

Конфуций (551–479 до н. э.), имя которого по-китайски звучит как Кун-цзы или Кун-фу-цзы (Мудрец Кун), был одним из многих служивых мужей, вышедших из обедневших аристократических семей, которые в поздний период эпохи Чжоу пытались через свои познания в древних учениях установить покой и гармонию среди многочисленных царств на Центральной равнине. В традиционных трактатах чаще всего Конфуций упоминается не под именем собственным, а обозначается просто иероглифом «цзы» – «Учитель» (например, «Учитель сказал» – «цзы юз»), выступая, таким образом, скорее как знаковая фигура, нежели как индивидуальный человек. И читателю сразу становится ясно, что речь идет не об абстрактном «мудреце», а о Конфуции, который стал нравственным идеалом сотен миллионов людей.

В период Восточного Чжоу (770–256 до н. э.), когда жил Конфуций, существовало немало подобных ему честных служивых мужей (ши), в том числе и вышедших из школ ранних мистиков, которые своими знаниями пытались послужить правителям царств. Многие из них делали это в надежде на достойное жалование и должность, другие старались сочетать это с идеалом установления гармонии в Поднебесной. Но из всей их плеяды в истории осталось очень немного имен – и среди них Конфуций. Так может быть, сохранение образа Конфуция в истории – это всего лишь случайность? В тот период в Китае проповедовали сотни учителей, а тысячи жили и до него, и после него. Может быть, просто о других проповедниках не сохранилось достаточного количества сведений – например, их ученики не были столь старательны в своих записях, как последователи Конфуция, которые тщательно зафиксировали каждый шаг и каждую фразу своего любимого учителя? И так он вошел в историю не потому, что был самым великим, а потому, что оказался самым «описанным»?

На первый взгляд, он вполне повседневен – и именно в этой повседневной житейской мудрости проступает его трансцендентное величие. Он не отстранен от мира чувств и эмоций, как буддист, не чудесен в своих историях, как Чжуан-цзы, не обладает сверхъестественными способностям, как даосские маги. Он – такой же, как все. И, однако, он значительно более мистичен, чем десятки других духовных наставников Древнего Китая.

Понять его, на первый взгляд, очень просто – он никогда не говорит о вещах трансцендентных, потаенных, мистических. С учениками и правителями, с аристократами и простолюдинами он в равной степени беседует просто и доступно. И поэтому в его речах даже сегодня любой человек может найти источник как житейских советов, так и духовных откровений.

И все же понять его нелегко. За кажущейся простотой скрывается такая глубина традиции, аллюзий и полунамеков, что не всякий китайский знаток сможет уловить эти тонкости.

Прочтение образа Конфуция зависит от того, на какой точке зрения мы изначально стоим – о Конфуции и традиционном конфуцианстве сегодня известно столько, что весьма затруднительно подходить к этому образу непредвзято. Если мы допускаем, что в Древнем Китае существовала развитая «философия», то перед нами выстраивается образ Конфуция как чрезвычайно педантичного, тщательного философа. Но стоит нам лишь допустить, что Конфуций являлся посвященным духовным наставником, соприкасающимся с самими глубинными мистическими традициями Древнего Китая, то приходит иное понимание его образа. Перед нами предстает духовный учитель, перенявший древнейшие магические ритуалы и образы и стремящийся при помощи этих знаний установить гармоничное правление в царствах на Центральной равнине Китая. Но он не только носитель этой духовной традиции – он ее десакрализатор. Он сообщает о ней открыто, позволяет записывать за собой и – самое главное – видит свою миссию в служении правителям и образовании людей, а не в уединенном отшельническом подвижничестве.

Конфуцианство в Китае – это абсолютно все. Это даже не национальная идея – это национальная психология. Все, что свойственно древнему или современному китайцу, – его манера поведения, его место в политической культуре, его способы ведения бизнеса и установления отношений с партнерами, – все это автоматически будет названо конфуцианством. По сути, то, что в науке называется «традиционным психотипом китайцев» или «особенностями политической культуры Китая», в обиходе именуется конфуцианством. Это просто обобщающее слово для того, что явно отличает Китай от многих других стран или культур, но чему сложно дать краткое объяснение. И вот тогда, чтобы не вдаваться во все тонкости объяснения формирования своеобразия китайской цивилизации, это и именуют «конфуцианством». И все это нередко, увы, очень далеко от того, что проповедовал сам Конфуций.

Существует множество слоев конфуцианства. Есть официальная традиция восприятия конфуцианства, которая в основном навеяна неоконфуцианскими трактовками, развивавшимися в XI–XIII вв. Тогда же и было дано основное толкование всех ключевых терминов, которые использовал Конфуций и его великий последователь Мэн-цзы (III в. до н. э.) в своих проповедях: «ритуал» (ли 裡), «человеколюбие» (жэнь 仁), «справедливость» (и 義), «почитание старших» (сяо 孝), «искренность» (синь 信), «преданность» (чжун 忠) и многих других.

Конфуцианство, в отличие от индивидуального учения самого Конфуция, – не целостное учение, не стройная система взглядов, представлений, политических доктрин и морально-этических установок. Это комплексная политическая идея, объединяющая Китай. И не столько конфуцианство повлияло на характер китайцев, сколько оно само явилось лишь слепком с уже сложившихся национальных традиций, с устойчивых стереотипов поведения и мышления.

В конце концов сложилось так, что конфуцианство стало гносеологической абстракцией, абсолютным объемом, который может быть наполнен практически любым содержанием. Нередко китаец, как бы сканируя свои мысли, стереотипы и особенности поведения, говорит: «Вот это и есть конфуцианство». Итак, конфуцианство – не то, что должно быть, а то, что уже сложилось, уже живет и развивается. Оно не корректирует поведение, а оправдывает его.

Современный китаец – в полной мере конфуцианец, хотя слова Конфуция может знать лишь на уровне поговорок. Но его поведение, его дух, его отношение к жизни всегда остаются вполне конфуцианскими. Китаец, стараясь соблюдать честность, при этом всегда будет искать выгоду. Достаточно посмотреть на современного чиновника и увидеть, что он всегда ведет себя так, как предписывал Конфуций: двигается степенно и не торопясь, словами не бросается, чаще вежливо отказывает, чем торопливо и необдуманно соглашается.

Современные руководители китайского государства также живут по конфуцианским заветам: забота о народе, о его желудке – прежде всего. Конфуцианство закладывает основы социально-ориентированного государства, которое живет по принципам патернализма: власть заботится о народе, но жестко требует от него соблюдения установленных этой же властью моральных норм. И народ все это должен видеть и реально ощущать; именно в этом залог устойчивости развития Китая. Как только эта «забота о народе», «забота старших о младших» ослабевала, Китай повергался в хаос на десятилетия, но стоило вернуться управлению на конфуцианские принципы – и жизнь страны постепенно налаживалась.

Конфуцианство ― это конечно же не учение, не философия и не абстрактная теория управления государством. Это точнейший слепок с норматива поведения каждого китайца.

Показная роскошь руководителей страны и бизнесменов, даже если они имеют достаточно средств для этого, резко отвергается современным китайским обществом, так как Конфуций советовал правителям: «Будь экономен в расходах и жалей людей». Даже новые китайские миллионеры – люди непоказные и скромные, встроенные в систему патернализма власти – вполне соответствуют традиции «разумных трат». Руководители страны могут и даже должны «использовать» народ, не объясняя ему суть своих решений, но делать это надо уважительно, осторожно и вовремя – или, как учил Конфуций, «в соответствующее время». Народ недалек, не всегда разумен, но при правильном управлении всегда послушен. Его можно и нужно принуждать служить государству, и не стоит добиваться от народа рационального понимания поступков руководства: «Народ можно принудить следовать указанному пути, но нельзя заставить его понять, ради чего это следует делать». Для руководителя же государства или области совет простой: «Будь примером для тех, кто служит рядом с тобой, мелкие ошибки прощай, талантливых – выдвигай». Личный пример в конфуцианстве – главный критерий управления, поскольку «если сам правитель прям, то народ все исполняет и без приказов. Если же правитель не прям, то народ не будет повиноваться, сколько бы приказов ни издавалось». Чиновник может даже взять подношение – но «в меру», дабы не разладилось равновесие в государстве. Да и про самого Конфуция его ученик говорит: «Когда надо взять по справедливости, он берет, но так, чтобы ни у кого не вызвать осуждения».

Современное китайское государство наказывает строго и беспощадно – именно за счет этого удалось обуздать коррупцию, экономическую преступность и многое другое, что неизменно приходит вместе с реформами. И в этом тоже завет Конфуция: строго и немилосердно наказывать тех, кто отклоняется от универсальных правил поведения – Ритуала. Впрочем, рецепты установления покоя в государстве вполне универсальны для всех стран: «Если возвышать честных над бесчестными, народ будет повиноваться. А если возвышать бесчестных над честными, то народ слушаться не станет».

Вежливость, настойчивость и гибкость китайцев в общении с иностранцами сегодня являются залогом получения множества полезных сведений; главное – явным образом проявить живой интерес к собеседнику. Разве не так поступал и сам Конфуций, который ни о чем не расспрашивал, но ему сами все рассказывали, поскольку «он был приветлив, открыт, уважителен, скромен и уступчив»?

Жители остального мира, что окружает Китай, нередко считались «варварами» ровно настолько, насколько они не знакомы с правилами поведения и китайскими манерами общения. Жизнь – священный, многослойный ритуал, и если ты хочешь стать «своим» в Китае, тебе следует не просто имитировать какие-то манеры, но войти внутрь самого ритуального поведения. И в соответствии с этим общаться, есть и пить, делать дела. То есть приобщиться к тому, о чем учил Конфуций. Да и современные китайцы не просто выезжают за рубеж посмотреть на мир – они несут туда культуру （вэнь 文）и в этом смысле продолжают выполнять воспитательную миссию, заложенную еще Конфуцием. Ведь мудрый старец считал, что достаточно поселиться китайцу «среди варваров, и там тотчас исчезнут грубые нравы».

Постепенно оказывается, что другие государства сами начинают «двигаться» вокруг мнения Китая; при этом сам Китай словно бы не прилагает к этому никаких усилий. Вот живое воплощение слов Конфуция о том, что «истинное правление подобно Полярной звезде»: «Кажется, она замерла на своем месте, а все другие звезды движутся вокруг нее».

Стало привычным именовать Конфуция «величайшим мудрецом», но в действительности очень сложно объяснить, почему история выделила именно его из созвездия блестящих философов и значительно более удачливых администраторов, которые жили на одном временном отрезке с ним. В отличие от многих своих современников Конфуций оказался как раз не возвышен, а максимально приземлен, практичен; он рассуждал о вещах «посюсторонних», удивительным образом сводя всякое священное ритуальное начало к каждодневной деятельности, например, говоря об урожае, о болезнях, о приеме пищи, о правильном сне.

О самом Конфуции написано много, пожалуй, даже слишком много, и сегодня уже вряд ли возможно отделить реальный облик этого мудрого старца от многочисленных агиографий, от «выправлений» образа Конфуция в соответствии с государственной доктриной в разные периоды. Само же учение Конфуция оказалось настолько скрыто за многочисленными комментариями последующих эпох, что многие ученые абсолютно разумно решили разделять само учение Конфуция и последующее конфуцианство – социально-политическую теорию и государственную доктрину Китая. К последней Конфуций имел весьма косвенное отношение и никакого «государственного учения» не создавал.

Конфуцианство, в отличие от вполне конкретного учения Конфуция, – скорее лозунг, нежели учение, гибкий и трансформирующийся тезис о том, что должно считаться «сделанным по ритуалу» в разных областях деятельности – от отношений с соседями до приема пищи и управления уездом. Само же конфуцианство – совершенно особое мировосприятие, поэтому не стоит ждать однозначного ответа на вопрос: стало ли оно религией Китая или просто этическим учением? Но очевидно, что конфуцианство выполняло в Китае практически все функции религии и, таким образом, превратилось в национальную квазирелигию. Во всяком случае, другого типа религиозного сознания Дальний Восток не знал.

Мы же будем говорить здесь не о конфуцианстве, а о самом Конфуции.

«Лунь юй»: стойкость служивого мужа

XIII, 20

Цзыгун спросил:

– Кто может называться служивым мужем （ши 士）？ Учитель ответил:

– Тот, кого стыд может удержать от неправедных поступков. И тот, кто, будучи отправлен в другое царство, справится с любым поручением – вот его и можно называть служивым мужем.

Цзыгун вновь спросил:

– Прошу объяснить мне, кто может следовать за ним? Учитель ответил:

– Тот, кого его община признает обладающим сыновней почтительностью, и кого его клан признает обладающим любовью к старшим братьям.

Цзыгун сказал:

– Осмелюсь спросить, а кто может следовать за этим человеком?

Учитель ответил:

– Тот, кто правдив в словах и решителен в делах, пусть и маленький человек, следует за ним.

Цзыгун спросил:

– А каковы те, кто ныне занимается делами правления? Учитель ответил:

– Увы, что можно сказать о людях, чьи способности столь ничтожны?

Цзыгун (子貢) (520–456 до н. э.), личное имя – Дуаньму Цы; входил в число десяти ближайших учеников. Был вторым по красноречию после Цзай Ю и был младше учителя на 31 год. До встречи с Конфуцием был успешным предпринимателем, затем стал одним из выдающихся философов и дипломатов.

XI, 25

Цзылу собирался послать Цзы Гао управляющим в уезд Би. Учитель на это сказал:

– Это все равно что погубить чужого сына. Цзылу ответил:

– Там есть народ, которым надо управлять. Там есть алтари духов земли и злаков, которым надо приносить жертвы. Так стоило ли читать книги, чтобы научиться всему этому?

Учитель сказал:

– Вот поэтому я и презираю бойких на язык.

Цзылу – один из самых известных учеников Конфуция, в то время занимал высокую должность при клане аристократа Цзисуня (季孫), который был влиятельным политиком в родном для Конфуция царстве Лу и мог назначать управляющих уездами.

XI, 26

Цзылу, Цзэн Си, Жань Ю и Гунси Хуа сидели подле Учителя. И Учитель сказал:

– Я чуть постарше вас и потому не в счет. Вот вы все сетуете: «Никто про нас знает!» Ну а если бы кто узнал и взял на службу, что бы вы стали делать?

Цзылу ответил сразу же:

– Пусть это будет государство лишь в тысячу боевых колесниц. Оно зажато со всех сторон большими государствами, их войска угрожают вторжением, а тут еще неурожай и голод. Я же, взявшись за дело, за три года вселил бы в людей мужество и научил бы их морали и справедливости.

Учитель улыбнулся.

– Ну а ты, Цю, с чего бы начал?

Тот ответил:

– Пусть это будет небольшое государство – ли в шестьдесят-семьдесят или даже в пятьдесят-шестьдесят. Если возьмусь за управление, то года за три сумею сделать народ богатым. Что же до обрядов и музыки, то здесь уж придется подождать, когда появится благородный муж.

– Ну а ты, Чи, с чего бы начал?

Тот ответил:

– Не скажу, что я уже сейчас справился бы с таким делом. Поэтому хочется еще поучиться. Я бы желал, облачившись в парадное платье, быть младшим распорядителем при жертвоприношениях в храме предков или при приеме других правителей.

– А ты что скажешь, Дянь?

Когда замолкли звуки лютни, на которой он играл, Цзэн Си (Дянь, – А. М.) поднялся и ответил:

– А я хочу совсем не того, что эти трое.

– Так разве это плохо! – сказал Учитель, – Ведь каждый может высказать свое желание.

И Цзэн Си сказал так:

– В конце весны, в третьем месяце, когда все ходят в весенних одеждах, взять пять-шесть юношей, из тех, что уже носят шапки для взрослых, и шесть-семь отроков, омыться с ними в водах реки И и, обсохнув на ветру у алтаря дождя, под песни возвратиться домой.

Учитель, глубоко вздохнув, сказал:

– Я хотел бы быть вместе с Дянем.

Трое учеников удалились. А Цзэн Си, оставшись последним, спросил:

– Что Вы скажете об их словах?

– Каждый высказал лишь свое желание, – сказал Учитель, ―только и всего.

– Почему же Вы, Учитель, улыбнулись, когда говорил Ю?

– Страной управляют с помощью ритуалов, – сказал Учитель, – в его же словах не было уступчивости. Поэтому я и улыбнулся.

– А можно ли то, о чем говорил Цю, считать управлением государством?

– Отчего же страну в шестьдесят-семьдесят ли или даже в пятьдесят-шестьдесят ли не считать государством?

– А то, о чем говорил Чи, – можно ли это считать управлением государством?

– Храм предков и приемы при дворе – разве это не государственные дела? Если есть там храм предков и союзы с князьями – значит, есть и свой князь. И если уж такой человек, как Чи, будет там лишь младшим распорядителем – то кто же тогда способен быть старшим?!

IX, 14

Учитель хотел поселиться среди восточных варваров. Кто-то сказал:

– Как можно? Ведь там низкие нравы!

Учитель ответил:

– Если там поселится благородный муж, откуда же там взяться низким нравам?

Восточные варвары (дословно «девять восточных варварских племен» – цзюъи 九夷) – племенные союзы, окружавшие территорию Чжоу с Востока.