Kitabı oku: «Долгое прощание с близким незнакомцем», sayfa 3
VI
За столом теперь стало много просторнее. Молчаливый азиат остался соседом слева, зато справа уже никого не было.
– Вам налить? – спросил его Михаил, приблизив к его рюмке горлышко винной бутылки.
– Да, но только водки, – ответил он.
Из комнаты донесся голос Григория Алексеевича, который сказал, что чаще всего виделся с «больным» Глебом, хотя и не добавил к этому, чем тот болел, видимо, в расчете на то, что кто и без этого знает, поймет, о чем речь, а если не знает – так и не будет знать, и репутация Глеба в любом случае не пострадает.
Новую партию уходящих составили сокурсники Глеба и дама из «Молодой гвардии». Михаил решил остаться. Все в жизни Кураева оказалось хуже и сложней, чем он представлял себе раньше.
Оставшихся из коридора позвали в комнату – там уже освободилось достаточно места.
Женщина, которую он про себя назвал журналисткой, предложила ему чай.
– Вам крепкий?
– Да, но не чересчур.
Она было протянула ему чашку, но вдруг пристально всмотрелась в его лицо.
– А как у вас с сердцем? – спросила она.
– Дает о себе, – не договаривая обычной формулы до конца, ответил Михаил.
– Если дает о себе, то лучше что-то одно: либо спиртное, либо чай.
– Хорошо, поступлю, как советуете. – Он отставил чашку и налил вина.
Только здесь, в этой комнате, Михаил заметил, что некоторые гости уже заметно перебрали. Рыжебородый человек не находил себе покоя, то и дело переходя в коридор и обратно. Это был журналист и писатель Юрий Борзов, приятель Глеба еще по Магадану.
Совершенно расклеилась женщина в очках, помогавшая на могиле Вадиму. Язык уже плохо повиновался ей, но она все же решила высказать свое мнение о Глебе Кураеве. Впрочем, начала она с вполне очевидного. Слитная речь ей уже не удавалась, но она упорно выдавливала мысль по частям.
– Андрей Прокофьич, вы извините меня. Я все время готовилась говорить… а теперь все забыла.
– Да нет, Ира, – возразил Андрей Прокофьевич, – вы вполне нормально говорите.
Наконец Ира преодолела какой-то порог внутри себя.
– Вот здесь много говорили о том, каким был Глеб… Это все чепуха… Извините… Меня осуждают… Вадим смотрит на меня… Мы здесь живые, здоровые, а Глеба нет!.. Но мертв не он… Мы мертвы… Я, Вадим… Мне очень жаль, что я не могу объяснить…
– Нет, Ира, вы нам все вполне объяснили, – снова пришел на помощь Андрей Прокофьевич.
В ответ Ира безнадежно махнула рукой.
После ухода старших друзей Глеба и провожающих за столом стало значительно просторней. К Михаилу вдруг подсела довольно крупная молодая женщина с приветливым лицом.
– Вы ведь Михаил Горский? – спросила она.
Он кивнул.
– А я Валя, сестра Люды.
– Значит, это вы были с Глебом в последние минуты жизни?
– Да, я.
– Вы не думали, что он может так быстро скончаться?
– Нет, конечно. Никто такого не ожидал. Жаль что вы с ним не познакомились. Он очень любил вашу трубу.
– Приятно слышать. – Тут много говорили о Глебе и о том, что он на всех производил сильное впечатление. На вас тоже, Валя?
– Да, конечно. И на меня, и на моего мужа Толю, – она показала кивком головы на человека, который на кладбище вместе с Вадимом обихаживал могилу.
– Я не знаю, может, между Людой и Олей сложные отношения, но мне нравится Саша. Симпатичный паренек.
– Никаких сложностей нет, – заверила Валя. Неизвестно, по какой причине, но Михаила это удивило.
– Нет? – сказал он вслух. – Тем лучше. Я ведь раньше ничего об этом не знал.
– Хорошо, что вы пришли, Михаил.
– Рад, что вам это приятно. А сам я здесь многое услышал о Глебе, чего не знал. Вряд ли у меня будет другая, такая возможность.
– А вы приезжайте к нам в Ярославль. Адрес вы ведь уже знаете.
– Знаю, Валя. Спасибо за приглашение. Обещать приехать заранее не стану, но как знать – вдруг приеду. И вы с Людой и Толей заходите к нам с женой. Адрес вы тоже знаете.
– Хорошо. Правда, мы редко бываем в Москве, а когда бываем, то у нас очень много дел. Вы извините. Пойду помогу Люде.
Валя кивнула и отошла. Но он недолго пробыл одиночестве. Рядом с ним на тахту присела женщина, которую он приметил еще на кладбище.
Он полуобернулся к ней.
– Михаил Николаевич, – начала она, и Горский сразу весь обратился во внимание, удивленный ее осведомленности об отчестве. – Я о вас очень давно знаю. Глеб показывал мне ваше первое письмо. Оно к нему пришло очень кстати. Если хотите знать, он даже назвал это восьмым чудом света.
– Неужто так? Без преувеличений?
– Если хотите, я вам расскажу о Глебе Александровиче. Но заранее предупреждаю: вы услышите не то, что слышали до сих пор.
– Как вас зовут?
– Вика.
– Я в любом случае буду вам признателен, о чем бы вы мне ни рассказали.
– Не сейчас.
Несколько озадаченный, он подумал: «Вероятно, поговорим на обратном пути в электричке». На часах было уже около десяти вечера. Время летело незаметно.
Голоса за столом вновь потребовали общего внимания. Просили высказаться Ольгу Александровну.
– С детских лет Глеб остался без матери, – сказал она. – Я была старшей и как могла пыталась заменить ему маму. Потом он стал взрослым, вполне самостоятельным, много побродил по свету, сначала как геолог, потом как писатель. Но всегда он оставался для меня младшим – не то братом, не то сыном, нуждавшимся в защите. Меня очень радовало, когда он приезжал к нам на Кавказ, в мою семью. Мои дети, его племянники, очень любили его, и он горячо их любил. Очень трудно примириться с тем, что его больше нет, и единственное, что мы можем сделать, – это позаботиться о его памяти.
Вот это уже деловой разговор, подумал Михаил.
– И я снова обращаюсь к вам, его друзьям. Надо сделать все возможное, чтобы его книги, сценарии и пьесы увидели свет.
С этими словами Ольга Александровна всем корпусом повернулась к своему соседу – молчаливому среднеазиату, рядом с которым Михаил долгое время простоял в коридоре, и слегка протянула к нему руку.
– В какой стадии дело сейчас, Анвар? – спросила она.
– В республике «добро» мы уже получили, – ответил Анвар. По-русски он говорил очень чисто. – Теперь сценарий надо утвердить в Москве. И я бы начал снимать без промедления.
– Он кто? Кинорежиссер? – тихо спросил Горский у Вики.
Она утвердительно кивнула.
– Так все-таки будет фильм или нет? – неожиданно вызывающе резко спросил чернобородый врач из Магадана.
– Ладно, Миша, отстань, – сказал врачу писатель Борзов.
– Будет, будет, – охотно отозвался Анвар. – Хороших сценариев немного. А тут прочел рассказ, вернее, два… Это же о нас, о жителях Памира! И прямо готовый сценарий.
– Так уж и готовый!
– Ну, его Глеб написал. Я его попросил, как прочел оба рассказа. Я был на всесоюзном семинаре молодых режиссеров здесь неподалеку, в доме творчества. Глеб позвонил, сказал, что приедет. Жаль, конечно, что не удалось снять вместе с Глебом. Но мы на Востоке считаем так – раз так было ему суждено, значит, он здесь всё успел.
Кто-то спросил:
– Вы серьезно?
– Совершенно серьезно, – ответил Анвар.
Горский всмотрелся в лицо Анвара. Оно горело вдохновением. Правда, внесенной в разговор свежей струи хватило ненадолго, и всё пошло куда-то в сторону: Анвар принялся объяснять, что крестьянский труд на Памире – не такой, как в России.
Пора было расходиться. Однако не обошлось без обычной для московских сборищ заминки. Встав из-за стола, все перешли в комнату Глеба. На тахте под шкурой белого медведя расположились Люда, Оля и ее сын. Горский подошел к ним.
Михаил присел рядом с мальчиком.
– Тебе когда-нибудь хотелось путешествовать? – спросил он.
– Хотелось, – тихо сказал Саша.
– Ну, вот тогда тебе, наверное, и понадобится подзорная труба. Ты знаешь, как с ней обращаться?
Саша кивнул.
– Смотри, – продолжил Михаил, вытягивая бленду. – Сейчас передняя наружная трубка выдвинута вперед, на самом деле ею надо пользоваться только тогда, когда смотришь против солнца или если мешает какая-то подсветка. Или если хочешь, чтобы издали не было видно отблеска от стекла объектива.
– Вот видишь, Саня. – назидательно сказала Люда. – Мы, оказывается, не всё знали насчет трубы.
Горский дослал бленду на место и снова спросил:
– А как разбирать трубу, чтобы прочистить стекла или удалить попавшую воду, тебе не показывали?
Саша отрицательно помотал головой.
– Ну, тогда смотри, но только без нужды ее не разбирай. Вот так откручивается трубка с окуляром и оборачивающей системой линз. Их тут четыре, не путай их местами. А вот так отвинчивается объектив. Смотри, его оправа тоже сборная. Ее тоже можно развинтить и протереть оба стекла по отдельности обязательно чистой и мягкой тряпочкой, чем она нежней, тем лучше. Ну, а теперь всё снова соберем. Вот получай.
Он протянул трубу сыну Кураева.
– Глеб собирался послать вам «Северо-восточные полигоны» в издании «Роман-газеты». Вы получили, Михаил? – поинтересовалась Люда.
– Получил, даже с дарственной надписью.
– Ну-у, – протянула Люда. – Это просто небывалый случай! Он терпеть не мог давать автографы. Троепольскому, например, он послал «Полигоны» без автографа. Кстати, Вы ведь собирались показать мне Глебовы письма.
– Да, пожалуйста.
Люда начала читать.
– Хорошие письма, правда? – сказала она, возвратив листки Михаилу. – К нему всегда тянуло людей. Я помню, как сама познакомилась с ним. Это было в коридоре гостиницы на Кавказе. Он просто улыбнулся – и все. Мне было легко-легко. Жизнь без Глеба стала бессмысленной. Единственное, что дает мне силы, – Люда в этом месте потупила глаза, – это что я должна сохранить память о нем. Хочется издать его переписку, а она очень большая. Я вас прошу, когда это понадобиться, дать мне копии этих писем. Вы не против?
– Нет.
– А вы хотели бы взять на память какие-нибудь фотографии Глеба?
– Очень хотел бы. Но тех, которые мне особенно нравятся, на столе нет.
– Это неважно. Покажите, какие вам хочется. Толя отпечатает, а я пришлю. Жаль, что вы не познакомились. Надеюсь, мы будем поддерживать отношения.
– Конечно. Когда будете в Москве – звоните и приходите.
– Лучше уж вы к нам в Ярославль. А то в Москве у нас постоянно дела, всё некогда. А в Ярославле можно будет спокойно поговорить. – Люда слово в слово повторила свою сестру Валю.
– Благодарю. Но твердо не обещаю.
– Тогда пишите, – улыбнулась она.
– Напишу, – пообещал Горский.
Сейчас он чувствовал: их с Людой действительно объединяло желание подольше побыть в мире, созданном Кураевым для себя, для нее и для всех. Или даже в мире, который воздвигался вокруг Глеба силами его близких и знакомых. Да, мир вокруг Кураева продолжал строиться. Для современников он уже больше ничего не мог ни создать, ни поправит, но сорок прожитых им лет все-таки дорогого стоили. Он прочертил новые горизонты и увлек за собой кучу народа.
VII
Михаил договорился с Толей, что тот сделает отпечатки двух омолонских снимков. С Викой они условились вместе ехать в Москву на электричке. Шел уже двенадцатый час.
– Михаил Николаевич, вы не будете против? Мне надо подождать Анвара, – сказала Вика, когда они уже вышли из подъезда.
Наконец показался Анвар и стал извиняться: мол, хотел посмотреть фотографию прототипа Черешкина из «Последнего рывка», а ее никак не могли найти.
– Куда это вы? —удивился он, увидав, что Вика с Горским повернули в сторону станции.
– Как куда? На электричку.
– Да вы что! Поедем на такси.
– Нет, – решительно отказалась Вика. – Терпеть не могу ловить здесь такси. На электричке через тридцать восемь минут будем в Москве, а тут неизвестно сколько торчать.
Анвар не хотел уступать, Вика тоже.
– Ладно, – сказал Михаил. – Пойдем к станции. Если до прихода поезда поймаем такси, поедем на нем. Если нет – на поезде.
Спорщики почему-то послушно смолкли. Но не успели они пройти и двухсот метров, как увидели идущую навстречу свободную машину.
Анвар сразу метнулся через газон на дорогу и свистнул. Шофер моментально притормозил. В жестах и свисте Анвара явно сквозил профессионализм. Обменявшись с шофером несколькими словами, он призывно махнул рукой. Шофер, московский таксист, поинтересовался, как скорей выбраться на шоссе, и Вика некоторое время объясняла ему. Ее обстоятельная, замедленная речь с четкой, но непривычной дикцией, выдавала не москвичку.
– И кто же послужил прототипом Черешкина? – спросил Михаил через некоторое время.
– Тоже старшина-сверхсрочник, только другой войны.
– А! Значит, Николай Николаевич Огородников.
– Вы его знали? – удивилась Вика.
– Нет, конечно, – рассмеялся Михаил. – Логически вывел из нескольких Глебовых книг.
– Из каких? – все еще дивясь, спросила Вика.
– И из «Охваченной двумя океанами», и из «Азовских плавней», и из «Огней вдалеке».
– Что это за вещь – «Охваченная двумя океанами»? – заинтересованно обернулся Анвар.
– Хорошая книга. Во многом биографичная. О том, как он бродил по Чукотке и плавал вдоль ее побережий в несерьезных посудинах, об истории поиска чукотского золота.
–Точно, – подтвердила Вика. – Я вижу, вы действительно до мельчайших подробностей знаете творчество Глеба.
– Только по видимой части айсберга.
– Что вы имеете в виду?
– Я имею в виду, что опубликованное составляет только часть его творчества, честно говоря, не знаю какую, но уверен, что извлек бы куда больше знаний и об этой части Земли, и о самом Глебе, если бы прочитал его рукописи, наброски и заметки. Чем обильней поле фактов, тем больше ассоциаций возникает при анализе текстов. Чем меньше фактов, тем меньше можешь вывести с помощью логики и интуиции. Вот, например, я был уверен, что прототипом Черешкина был Огородников, в смысле портрета, характера, но был ли сюжет рассказа основан на жизни Огородникова, откуда мне знать?
– Нисколько не был, – уверенно сказала Вика. – Глеб выдумал сюжет от начала до конца.
– Странно.
– Что странно?
– Я был уверен, что он писал только о том, что сам видел, пережил или слышал из заслуживающих доверия источников. Конечно, кое-что он при этом мог изменить в своих вещах, но не очень сильно.
– Ну, отчего же! – возразила Вика. – Он не так уж редко выдумывал, хотя не спорю, чаще отправлялся от действительных событий. Трудно даже представить, сколько всего он узнал и навидался за свою – вы, наверно, согласитесь – недолгую жизнь.
Шоферский затылок уже давно обратился в символ внимания. Видимо, Вика тоже заметила это и потому ни разу не назвала фамилии Глеба.
– Скажите, Вика, а Огородников тоже страдал внезапными припадками из-за травмы черепа, как Черешкин в рассказе?
– Да, еще как! Один раз это при мне случилось. Он упал на пол и стал биться, причем все конечности дергались в разном ритме. Глеб уже знал, как с ним надо обращаться в таких случаях, но для меня это было полнейшей неожиданностью. Глеб крикнул: «Беги, мочи простыню!» – а сам бросился его удерживать. Мы потом вдвоем еле-еле запеленали его в мокрую простыню, хотя Глеб Александрович был очень сильный человек, да и я на слабость не жаловалась.
После ее рассказа они долго молчали. Машина уже мчала по Москве. Вика сказала, куда ее подвезти. Наконец, она попросила остановиться.
– Позвоните мне, Михаил Николаевич, когда выберете время, – сказала она, пожимая Горскому руку.
– Обязательно позвоню. И скоро, – пообещал он.
Анвар тоже записал телефон Горского и пообещал, что пригласит на премьеру.
Марина ждала Михаила. Она сразу увидела, как он возбужден, как хочет тут же рассказать обо всем. Да ей и самой не терпелось услышать. Он сразу начал говорить, не заботясь о том, чтобы хоть как-то систематизировать впечатления: невенчанные жены, алкоголизм, необычайное обаяние Глеба, люди, которые, сблизившись с ним, готовы были многое от него терпеть…
Михаил говорил Марине, что его отношение к Глебу – писателю и путешественнику – от того, что он узнал сегодня, измениться не может. Ну, а каков он был в городской суете, вне того образа жизни, который считал единственно стоящим, могло быть интересно только как комментарий к кое-каким сюжетным поворотам, к кое-каким оценкам, для самого Михаила не существенным.
Глава 2. Откровения, которых нельзя было ожидать
I
– Проходите, Михаил Николаевич, – отступая вглубь коридора, пригласила Вика. – Легко нашли?
Из телефонного разговора с Викой Михаил уже знал, кем она приходилась Глебу Кураеву: «Ну, если говорить о существе наших отношений, я была женой Глеба Александровича примерно со времени его возвращения из Магадана. А разошлись мы три года назад».
– На сороковинах чего только не пришлось выслушать… Если бы все это дошло до Глебовых ушей, он послал бы всех своих друзей по весьма определенному адресу – я уверена.
– Неужто всех? Стариков-то вряд ли, – усомнился Горский.
– Старики тоже не совсем то вспоминали, – возразила она. – Вы знаете, от чего умер Кураев?
– На поминках говорили – склероз сосудов сердечной мышцы. Так мне, по крайней мере, объяснил его сосед Николай.
– А-а! Никола! – Вика пренебрежительно махнула рукой.
– Не знаете Вы, что погубило Глеба, – уже другим голосом объявила Вика. – Он пил.
– Вот это я как раз знаю, – признался Горский.
– Откуда?
– Григорий Алексеевич сказал. В перерыве между речами он подошел ко мне, и мы поговорили. Сначала о «Полигонах». И вдруг ни с того ни с сего он прямо и сказал, чем страдал Глеб. И дал понять, как страдали от этого окружающие, в том числе сам Григорий Алексеевич и его семья. По его словам, Глеба сгубил Север.
– Вот как, – тихо произнесла Вика. – А я все эти годы из кожи вон лезла, чтобы никто не узнал.
Она улыбнулась.
– Я прекрасно помню ваше первое письмо Глебу и впечатление, которое оно произвело. «Восьмое чудо света!», – вот что он сказал тогда. Да, именно так. И, в общем-то, я тоже так считала. Он получил его в то время, когда мучительно сомневался в себе и в том, так ли и то ли пишет, сомневался, не зря ли оставил геологию и занялся литературой. Вы ведь верили в него?
– С самого начала и без колебаний.
– А вот это даже мне удивительно. Он так мучительно и медленно продвигался вперед, что порой охватывало отчаяние. Вы же прекрасно видите разницу между первыми его рассказами и «Северо-восточными полигонами».
«Дистанцию», мысленно поправил ее Михаил, а вслух подтвердил:
– Вижу. Но ведь он с первых шагов проявил себя мастером прозы. Это и давало веру, что ему любое дело будет по плечу. И что после рассказов наступит черед романов, я не сомневался.
– Ну, скажите, из чего было ясно «великое будущее», когда он не написал еще ни «Охоты на весенних перекочевках», ни «Три века спустя после первых русских»?
– На это мне просто ответить. Если вспомнить, сколько смысла и настроения втиснуто в совсем небольшие вещи – «Возле линии перемены дат» и «Пожалуй, что и невесело», – поймешь, что человеку доступно выражение мыслей любой сложности – лишь бы только в голову пришли. А что ищущий истину развивается, переходя от относительно простого ко все более сложному – так это всегда так, иначе он не искатель. А Глеб как раз был искателем и по первой профессии, и по второй. И сила воли у него имелась, и исчерпывающее знание дела, о котором он пишет. Разве не так?
Михаил подумал, что его немного занесло. Зачем Вике знать, откуда ему все это ведомо
Вика внимательно всмотрелась в него, видимо что-то про себя прикидывая, но вопросов задавать не стала:
– Знать-то он, конечно, знал, хотя лучше было бы пореже об этом вспоминать и больше вкалывать, не дожидаясь такой капризной дамы, как вдохновение. В общем, с пути, который он выбрал после геологии, он все-таки не сошел, несмотря на то, что и сам достаточно сильно колебался, и старые коллеги настойчиво звали назад. Крылов – это прототип Кротова в «Полигонах» – так и говорил ему при встрече в Певеке: «Старик, кончай это дело, брось заниматься глупостями, у меня в экспедиции как раз для тебя подходящая вакансия есть!»
И не забывайте еще об одном: Глеб был совершенно, дремуче не образован в литературе. Такие имена, как Скотт Фитцджеральд, папа Хэм, Дос-Пасос, он услышал уже после того, как начал публиковаться. И обязан этим он был Гáлину, ленинградскому геологу. В «Полигонах» он выведен под фамилией Горин. Вы даже не представляете, с какими людьми он знакомился на Чукотке: репрессированные руководители и интеллигенты на поселении, дети ссыльнопоселенцев и уголовники.
– Диктаторы золотопромышленности, – вставил Михаил.
– Да, конечно, и еще летчики полярной авиации, корреспонденты, охотники – чукчи, эскимосы, русские, – полярные капитаны времен освоения Северного морского пути, нынешние метеорологи – короче, такой людской калейдоскоп, столько разных и удивительных судеб, что всего этого хватило бы на добрую дюжину романов. И, кстати, все это богатство, во всяком случае многое, было зафиксировано в его записных книжках. И к ним всегда проявлял повышенный интерес не кто иной, как Юрочка Борзов.
– Это тот деловой мужчина со шкиперской бородкой?
– Он самый.
– А каким образом он хотел приобщиться к записным книжкам?
– Пытаясь подбить Глеба на соавторство.
– На кой-черт Глебу были соавторы?
– Глеб и смеялся! Но мне, очень серьезно, месяца за три до смерти, сказал, что не хочет, чтобы его записные книжки, когда его не будет, попали к Юре Борзову. Он все предчувствовал, просто удивительно. За год до смерти сказал друзьям, где и как умрет. Так вот, относительно Юрочки Борзова, я очень боюсь, что предчувствия Глеба насчет записных книжек тоже могут сбыться. Тем более что Глеб держал их в тумбе своего рабочего стола, и – я специально посмотрела, когда мы были там, —тумба не заперта: бери кому угодно!
– И чем же этот Юра мог попользоваться из Глебовых книжек?
– О! Очень многим! Там были и наброски сюжетов, и записи всяких историй, и прозвища и характеристики разных лиц, многих из которых знал и Юра, когда жил в Магадане, но знал куда более поверхностно, нежели Глеб. Словом, это богатый материал, и…и не Юрочке Борзову с его способностями и мозгами собрать и придумать такой. В записных книжках сидели в зародыше «Полигоны» и следующие романы Кураева.
– Кому знать, как не вам, – согласился Михаил. – Я, правда, не ожидал, что в работе он обращался к архиву, а не к памяти.
– Память у него была гигантская, колоссальная, – заверила Вика, – просто поразительно, сколько всего она вмещала. Глеб был уникальный рассказчик, я столько наслышалась от него, особенно в первые годы нашей жизни, когда он не так много писал. Но чем больше и лучше он писал, тем меньше рассказывал. А было время, когда он меня просто заговаривал, особенно в период запоев. Тогда он мог говорить круглые сутки: и день, и два, и четыре. У меня голова пухла, страшно хотелось спать, но было так интересно, что я почти не засыпала, а теперь безумно жалею, что сама, хотя бы конспективно, не записывала его рассказы. Я вам сказала, что он тогда не очень много писал. Это не так. Годного у него тогда получалось немного. А писал он просто чудовищно много. В нашей квартире была ванна с дровяной колонкой, которую мы называли Филомена. И за неделю он исписывал столько бумаги, что только бросовыми, как он считал, черновиками мы так протапливали Филомену, что горячей воды хватало на двоих. Конечно, теперь я себя ругаю, что топила такими «отходами». Глеб в одном из своих писем приятелю-геологу указал: расход средств на бумагу у меня очень велик. Да, что и говорить, ведь жили мы тогда на сто рублей – на мою зарплату, да на его нерегулярные и очень небольшие гонорары…
А выводить Глеба из их общего запоя с Борзовым каждый раз приходилось мне. Вызывала ему врача, снимала интоксикацию, выдерживала нужный режим. Понимаете, сам он давно бы без этого погиб. Иногда ему подолгу случалось не пить, в основном в экспедициях, но потом он все равно срывался.
– А вылечить его совсем не получалось?
– Я пробовала. Даже уговорила его пройти очень серьезный, дорогостоящий курс, после которого излечение было практически гарантировано. На это ушел бы весь гонорар от очередной книги рассказов. Но Глеб поехал к сестре на Кавказ покататься на горных лыжах, и она его отговорила.
– Почему?
– Я считаю – только потому, что ей стало жаль таких денег на лечение. А так она могла рассчитывать на какую-то долю от них. Поймите, она смотрела на Глебовы внушительные, хотя и редкие гонорары, как на даровые деньги, которые получают «просто так», а не зарабатывают тяжелейшим, изнурительным трудом и которыми по этой причине не грех поделиться и с сестрицей, и с ее детьми. Ей нельзя было объяснить, что в пересчете на каждый месяц полученные залпом гонорарные деньги не составляют даже той зарплаты, которую имела она. Вот вам в высшей степени показательный пример. В поселке, где живет Ольга Александровна, у одной бабушки пропала корова. Куда она там сгинула – неизвестно. Но вскоре Глеб Александрович получает от сестры письмо, в котором она описывает эту историю и прямо говорит брату, как было бы хорошо, если бы ОН приобрел новую корову и тем обрадовал бы бабушку.
– А как отреагировал Глеб?
– О-о! Это надо было слышать! Сначала он раздумчиво произнес: «Бабушке корову купить?», – а затем начал выдавать одно за другим такие витиеватые и смешные матерные выражения, которых я отродясь ни от кого не слыхала. Потом еще несколько раз он повторял: «Купить бабушке корову?», – и шли новые, еще более смешные матерочки. До сих пор жалею, что я их не запомнила. А тогда хохотала до слез.
– Похоже, Ольга Александровна твердо намерена взять в свои руки дела по наследству. Или здесь она столкнется с Людой?
– Думаю, не только с Людой, но и с Ольгой Петровной – той женщиной, которая была на поминках с мальчиком. Это ведь сын Глеба.
– Я знаю, – сказал Михаил.
– Откуда? – в очередной раз удивилась Вика.
– Ольга Александровна сама представила мне Олю и ее сына.
– Оля была знакома с Глебом еще в Магадане, и Глеб своего авторства в появлении у нее ребенка не отрицал, хотя формально их отношения не были зарегистрированы, впрочем, как потом и со мной.
– А теперь Ольга Петровна хочет установить Глебово отцовство через суд?
– Да, хочет. Я обещала свидетельствовать в ее пользу.
– Мне показалось, что Саша и лицом похож на Глеба.
– Похож, похож, несомненно.
– А Глеб принимал в нем какое-то участие?
– Как он мог принимать? Из каких денег? Я же вам говорила, как мы жили. А кроме того, рожать ребенка Оля решила сама, не рассчитывая на его участие. Посвящать свое время Сашиному воспитанию Глеб тоже не мог. Запои заглатывали не только деньги, но и время.
– А после того, как сестра отговорила Глеба, других попыток вылечить его не было?
– Нет. Потому что мы вскоре расстались. Я была сыта по горло. Во время нашей совместной жизни произошло три столь диких случая, что я не решусь их описать. Перенести каждый в отдельности – и то, казалось, было выше сил, но когда к ним присоединился четвертый, затмивший все прочие вместе взятые, я только чудом не сошла с ума и поняла, что надо спасаться бегством. Понимаете, меня до сих пор охватывает настоящий ужас, когда я вспоминаю картину, которую тогда увидела.
«Что ж такое она могла застать? – подумал Михаил, теряясь в догадках. Помолчав, он спросил:
– А вы сохранили отношения после разрыва?
– Конечно, он часто бывал у меня, – не без гордости и как о само собой разумеющемся сказала Вика и добавила:
– И рукопись последнего варианта неопубликованного романа он оставил мне.
– «Стратегию исчезновения»?
– Да.
– А тот вариант, который Ольга Александровна уже отдала в «Современник», не последний?
– Нет, – не скрывая удовольствия, подтвердила Вика. – У нее осталось СОВСЕМ НЕ ТО.
– И у Вас, конечно, нет намерения дать ей тот вариант, который имеете Вы?
– Разумеется, нет, – подтвердила Вика и после паузы добавила:
– Вы считаете, я не права?
– Я не могу судить об этом, – ответил Михаил. – Как будущий читатель романа я бы, конечно, хотел увидеть лучший вариант, то есть тот, который у Вас. Но если сестра Глеба, ничего не выясняя и не пытаясь договориться о публикации именно лучшего варианта, без всяких сомнений и задержек торопится издать то, что оказалось у нее в руках, лишь бы взяли поскорее, я бы тоже очень задумался, стоит ли делать ей такой подарок. Вы, наверное, надеетесь, что когда-нибудь сможете передать для публикации ту рукопись, которую Глеб отдал Вам?
Вика, слушавшая Михаила с напряженным вниманием, еле заметно кивнула головой.
«Долго придется ждать», – подумал он.
– А Ольга Александровна не говорила, с какими еще издательствами она собирается иметь дело?
– Сказала, что, кроме «Современника», еще несколько издательств предложило взять новые вещи Глеба, но поименно она их не называла.
– Магаданское не упоминала?
– В разговоре со мной – определенно нет. Хотя… – думая о чем-то своем, пробормотала Вика:
– Дело в том, что Алик Мухитдинов, который прилетал на похороны, говорил мне, что постарается пробить издание романа в Магадане.
– Я не знаю, кто этот Алик, – сказал Михаил. – Но ему Вы бы доверили «Ваш» вариант романа?
Вика широко улыбнулась, потом ответила:
– Нет, ему бы я тоже не отдала.
И, уже откровенно смеясь, добавила:
– Ни за что не догадаетесь, почему.
Михаил только развел руками.
– Я была невестой Алика до того дня, как он познакомил меня с Глебом Кураевым.
– Вот как?
– Только не подумайте, – стараясь опередить его мысли, сказала Вика, – будто я оставила жениха, потому что Глеб сходу очаровал меня. Думаете, мы просто пришли в гости и нас нормально встретили? Да ничего подобного! Глеб лежал на полу голый, на той самой шкуре белого медведя, которая теперь висит на стене. Он был в пьяном бреду. А я, ненормальная, вместо того чтобы бежать, осталась, чтобы как-то привести его в порядок. Да не на один вечер, а на семь лет.
– А с вашим женихом он как познакомился? – спросил Михаил, прерывая затянувшееся молчание.
– Вместе резвились. На Чукотке и в Магаданской области.
– Как?
– Известно как. Пили вместе. Однажды допились до того, что решили на собачьей упряжке добраться до Америки. Погнали собак в торосы, вскоре потеряли ориентацию, несколько протрезвели. А тем временем их засекли радаром пограничники. Ну, и вернули молодчиков назад, составив акт о попытке нарушения государственной границы. С Глебом бывали случаи и похлещи. Вы когда-нибудь слыхали, чтобы органы высылали кого-нибудь из Магадана в Москву?
– Разумеется, никогда.
– А вот Глеба выслали! – торжествующе заявила Вика.
– Ну и ну.
– У Глеба был роман с очень красивой дикторшей Магаданского телевидения. Этакое миниатюрное создание, которую Глеб знаете как назвал? – Капелька! Так вот, за этой Капелькой ухаживал некто из высшего областного начальства. И, как оказалось, тоже добился успеха. Когда Глеб об этом узнал, он сразу прекратил с ней отношения. Все ее попытки вернуть его ничего не дали. И тогда она попыталась покончить с собой, но ее вытащили. А Глеба как виновника трагедии и опасного конкурента в двадцать четыре часа выслали в Москву.
