Kitabı oku: «Десять дней октября», sayfa 13
– А что такое счастье, по-твоему?
– Счастье? – племянник удивлённо посмотрел на дядьку. – Ну как… Наверное, когда всё хорошо вокруг. Когда ни с кем не ругаешься, когда тебя любят, когда сам любишь, когда здоровы все.
– Вот знаешь, ты, конечно, всё правильно говоришь, но у каждого тут свой перечень может быть, так ведь?
Артём пожал плечами:
– Наверное.
– У тебя один список того, что нужно для счастья, у того, кто тебя бутылкой припечатал – другой, у Зинаиды-продавщицы – третий и так далее.
– Ну, а как ещё? Люди-то все разные?
– А от чего оно зависит, счастье это, по-твоему? Как его достичь-то?
Племянник грустно усмехнулся:
– Кабы знать.
– Знаешь, я в своё время читал много разных определений, что такое счастье, но несколько лет назад вывел своё собственное, как мне кажется, более-менее универсальное и вполне себе короткое.
– Какое же?
– Счастье, это когда у человека удовлетворены все его потребности. Вот и всё. И если ты вдумаешься в эту фразу, в эту формулу счастья, то поймёшь, что невозможно достичь счастья раз и навсегда, поскольку, во-первых, потребности у человека могут меняться: сегодня они одни, а завтра другие; а во-вторых, потому что потребность, удовлетворённая сегодня, уже может не быть таковой, допустим, завтра. Причём нашими потребностями ведь могут весьма успешно манипулировать, навязывать их нам. Возьми рекламу – ведь это не что иное как навязывание человеку какой‑либо потребности, без удовлетворения которой он уже не может чувствовать себя счастливым. Вот и тратят люди деньги на какую-нибудь ерунду, без которой жили вполне счастливо всего день назад. Но сегодня их убедили, что это, оказывается, жизненно необходимо, ну или круто, или модно (тут уж у кого какие слабости), вот и попался человек на крючок. Начинает в душе свербить: надо, надо, надо, хочу, хочу… И пока не удовлетворит эту навязанную потребность, будет ходить и мучиться, потом купит что нужно – всё, хорошо на сердце стало. Но вот надолго ли?
И эта формула счастья, которую я тебе привёл, говорит также и о том, что человек может приблизить себя к нему, если будет сам управлять своими потребностями, если возьмёт их в свои руки, а не позволит существовать им бесконтрольно и хаотично. К примеру, ты ощущаешь себя несчастным – сядь и проанализируй, какая из твоих потребностей неудовлетворена. А потом посмотри – есть ли реальная возможность и необходимость удовлетворять её. Если нет, если ты можешь прожить без этого, то просто откажись от такой потребности и всё. Скажи себе: «Мне это не нужно, это потребность не моя, она чужая». И твой уровень счастья сразу повысится. Всегда отслеживай свои потребности! Смотри, не появились ли среди них навязанные кем-то со стороны, нет ли там ложных потребностей, нет ли среди них того, без чего ты вполне можешь прожить. Вот и всё, и будет тебе, как говорится, счастье. Живи и радуйся. Есть потребности врождённые, а есть приобретённые. Врождёнными – это потребность в еде, тепле, сне и так далее, управлять сложнее, но при определённом навыке, тоже можно. Хотя бы свести их значимость к минимуму. С приобретёнными в чём-то легче – тут, как говорится, было бы желание. Это наши привычки, ну и прочие хотелки. Вот то же курение, про которое мы с тобой в первый день говорили.
А что касается того, что тебе грустно… Нет, Артём, ты ещё просто не понял. Научиться любить – это здорово! Я бы даже сказал, это весело, если любовь эта настоящая, и если делать это с пониманием, для чего ты это делаешь и для кого.
– Может, это и весело, когда ты один в лесу живёшь да не видишь никого. А когда постоянно сталкиваешься с людьми, которым до этой самой любви никакого дела нет, которые в лучшем случае просто не думают об этом, а в худшем сознательно хамят и делают всё наоборот… Я не знаю, мне как‑то тяжело.
– Артём, я тебя понимаю. Но ты ошибаешься, если считаешь, что я вот тут сижу один и наслаждаюсь одиночеством да любовью ко всему живому на земле. Тут другие проблемы начинают досаждать. Да хотя бы то же одиночество. Как бы там ни было, но человек ведь животное общественное, так эволюцией сложилось, и это, кстати, одна из врождённых потребностей человека – общение. Поэтому я с разными людьми встречаюсь регулярно, может, конечно, не в таком количестве, как вы в городах, но всё равно… Я тебе уже говорил, что это не просто, это труд, но если ты встал на этот путь, то другого уже не примешь, как бы тяжело ни было. А чтобы не было грустно, чтоб не впадать в уныние и хандру, надо просто искать себе радости в этой жизни, но не водку пить да по клубам ночным таскаться, а вот в лес сходить, к примеру, спортом заниматься, путешествовать, творчество какое-нибудь подобрать себе по вкусу. Да и не один же я такой на земле, кто об этом думает. На самом деле, тех, кто старается жить пусть не по любви, но хотя бы на позитиве, довольно много. Я тебе скажу, их даже большинство. Просто они не выпячиваются, живут да живут себе потихоньку, вот их и не видно. А те, кто агрессивен и зол, они к себе много внимания притягивают. Вот скажи, у тебя на работе что – все ходят и хамят друг другу постоянно? Или соседи? Что, все такие уж злобные?
– Да нет, конечно.
«А ведь действительно, большинство-то людей, наверное, вполне адекватные и нормальные, – подумал Артём. – Ведь не все такие, как та тётка да Кутейко. Вон, Ильшат с Маринкой, да и тёща та же, и дознаватель из полиции, и в гостинице та девушка, и вот тётя Люда, да полно таких, получается».
– Вот видишь. И ты не раскисай и нос не опускай. Ты только-только начал думать об этом, вот тебе и непривычно. Мозги‑то привыкли по-старому мыслить, сопротивляются. Ну и жизненные обстоятельства так сложились, что тебе везде сейчас предательство да хамство мерещатся.
– Да, наверное, ты прав. Но вот скажи, всё равно ведь невозможно постоянно ходить и думать о том, что люблю я каждого встречного-поперечного. Ведь голова бывает и другими вещами занята.
– Так и не надо всё время так думать. Я же тебе приводил пример с солнцем – вот оно светит да светит себе, не думая, кому именно. Так и у тебя, когда привычка появится относиться к людям по-доброму, по «агапэ», это и будет, как маленькая лампочка внутри, которая просто будет светить сама по себе и всё. Я тебе посоветовал говорить мысленно людям «я тебя люблю», чтобы просто отучить себя от критического взгляда на них, чтоб не смотреть на всех с осуждением, с негативом, как мы привыкаем. Это словно гимнастика такая для мозгов. А когда «накачал мышцы», то можно и просто жить спокойно. Или я тебе ещё так скажу: если не можешь светить сам, так хотя бы не загораживай свет. То есть, если не получается в данный момент думать «я люблю вас», так хотя бы не смотри с осуждением, с негативом, будь, как минимум, нейтрален. Не работай на антилюбовь. Но при этом всегда помни, что долго сохранять такой нейтралитет у тебя не получится. Антибог не оставит тебя в покое, пока не затащит к себе. Помнишь, мы говорили о том, что человек не может не грешить, к этому его животная природа всегда подталкивает. Поэтому, если не будешь сам стремиться к любви, делать к ней усилий, неизбежно скатишься в эту яму. К сожалению, это так, и я уже тебе говорил, что это постоянный труд и самоконтроль.
Артём грустно улыбнулся и вздохнул:
– Немного понятнее стало, но, если честно, не легче.
– Ерунда, это в тебе ещё стержня нет, вот ты и гнёшься. Но было бы желание, и всё получится. Ой, блины-то у нас совсем остыли, да и чай тоже. Противопоказано нам с тобой разговоры вести во время еды, – засмеялся дядя Гена. – Но ничего, это мелочи, снова разогреть можно.
– Да не надо, я уже наелся, дядь Ген.
– Как знаешь, тогда ими же вечером поужинаем, перед сном.
На улице возле дома громко зарычала какая-то техника. Дядька выглянул в окно:
– Кажись, Петруха на грейдере своём. Остановился, выглядывает. Пойдём выйдем, что ли? – он поднялся со стула и стал одеваться.
Артём, накинув куртку, вышел вслед за дядькой. Пётр в фуфайке, старых вытертых джинсах и грязных кирзовых сапогах сидел наверху в кабине грейдера.
– Здоро́во! – попытался он перекричать свою технику, открыв дверь.
– Ты хоть слезь вниз-то да заглуши свой керогаз, а то ведь не слышно ничего! – закричал ему дядя Гена.
– Да я его потом не заведу! Погоди, сейчас. – И Пётр отъехал метров на двадцать дальше по улице. Выбравшись из кабины, он спрыгнул на землю и вернулся назад.
– Ну вот, хоть так, а то слушать этот грохот… – дядя Гена пожал руку племяннику, поздоровался с ним и Артём. – Ты как в наши края?
– Да мимо ехал, дай, думаю, остановлюсь, узнаю, как вы тут… – Пётр засунул руки в карманы. Он, как обычно, был неулыбчив и хмурился, смотрел больше в сторону, а не на собеседников.
– Да мы-то нормально. Артёмка вот успел уже и в райцентр съездить, и в область к себе, сейчас вот приехал на двухчасовалом.
– А чего ты мотаешься? Говорил же, отдохнуть хочешь.
– Да тут кое-какие дела срочные на работе нарисовались, – не стал вдаваться в подробности Артём.
– А-а… ну-ну, – Пётр переступил с ноги на ногу. – Ну как у тебя, дядь Ген, вообще-то? Здоровье… Если чего по хозяйству, может, надо, так ты говори. Чем смогу – помогу.
– Да всё хорошо, спасибо. Жив-здоров, а по хозяйству сам помаленьку управляюсь, слава богу. Как вы там живёте? Как дети, жена?
– Да чего им сделается. – Племянник сплюнул в сторону.
– Ой, погоди! – дядя Гена хлопнул себя ладошкой по лбу. – Хорошо, что вспомнил, и ты как раз погодился. Пока Артёмка здесь, давайте-ка вы мне поможете ульи в подпол снести, а то уже время аккурат подходит, морозы не за горами.
Все втроём пошли в огород. Пчёлы уже не летали, готовились к зиме. Лишь некоторые осторожно выползали наружу, посмотреть, какая погода и чего ожидать в ближайшее время. Дядя Гена приготовил верёвки, закрыл летки у ульев, и Артём с Петром, подхватив пчелиные домики, перенесли их один за другим в избу. Дядя Гена слез в подпол, а племянники, поддев под ульи верёвки, спустили их ему вниз.
– Ну вот, а то одному–то мне тяжело уже с ними управляться, всё равно кого-нибудь звать пришлось бы. – Дядька выбрался наверх. – Спасибо, хлопцы, помогли.
Все снова вышли за ограду.
– Ты на могилке-то у отца давно был? Может, там чего поправить надо? – глядя на Петра, спросил дядя Гена.
Тот пожал плечами:
– С похорон, наверное, и не был. Да мать, вроде, ходит.
– Да ты что?! Мать – это мать, а ты-то ведь сын. Ведь отец твой родной там лежит, три года уж скоро будет!
– Да Светке то некогда, то ещё чего…
– А чего тебе Светка? Сам дорогу не знаешь, что ли? – сердито выговаривал племяннику дядя Гена.
Пётр поморщился и виновато замялся на месте:
– Съезжу, съезжу… Кстати, раз уж про это заговорили. Новость не слыхал? – Пётр глянул на дядьку. – Семёныч позавчера удавился.
– Какой Семёныч? – не понял дядя Гена.
– Ну этот, стихоплёт-то… Завклубом-то бывший.
– Как удавился? Да ты что? А чего случилось? – дядя Гена нахмурил брови, лицо его посерело.
– Да я сам толком не знаю… Он же срубы рубил. Говорят, будто у кого-то денег занял на лес-то, на кругляк. Купил, сруб сделал пять на пять, покупатели какие-то нашлись из города. Да, видать, ушлые ребята оказались, объегорили его. Сруб как‑то умудрились увезти, а денег ему не заплатили. Аванс, вроде, совсем небольшой дали, а остальное – всё! Поминай как звали. А ему, выходит, и долг отдавать нечем, и на житьё денег нет. Ну вот он не нашёл ничего лучше, как в петлю залезть. Завтра хоронить будут.
– Вот дела, – печально сказал Артём. – Так, а этих-то что? Знают, кто такие?
– А чего им? Не они же его в петлю засунули, сам залез. Что им предъявишь? Скажут, завтра бы деньги отдали, вот и всё. Да и договоров он ведь с ними не подписывал, чеки всякие не отбивал. Могут вообще сказать, что всё ему уже отдали, да он сам пропил или потерял.
– М-да… – дядя Гена грустно смотрел на березник. – Как же так-то?
– Вот тебе и «классная штука – жизнь», – тихо пробормотал Артём.
– Что? – не понял его дядька.
– Да я, когда у Петра был, там как раз этот Семёныч заходил, стихи свои читал про то, что жизнь, это классная штука.
– М-да… – снова задумчиво произнёс дядя Гена.
– Ну вот, такие новости. Ладно, поехал я дальше. Ты‑то к нам зайдёшь ещё? – спросил Пётр Артёма.
– Да нет, Петро, я в воскресенье домой уже еду. На работу надо срочно выходить, вызывают.
– Понятно. Ну давайте, тогда. Счастливо оставаться! Привет там тёте Гале передавай.
Все пожали друг другу руки, и Пётр пошёл вразвалку к своему работающему грейдеру.
– Жалко мужика, – печально сказал дядя Гена, когда они с Артёмом поднялись на крыльцо.
– Ты знал этого Семёныча?
– Не то чтобы очень хорошо, но несколько раз пересекались. И тогда ещё, в советские годы, и после. Добрый он был по натуре, но совсем как ребёнок иной раз, не приспособленный к жизни этой. А потом вот не смог вписаться в новую нашу, капиталистическую реальность. Таких людей, по хорошему-то, надо поддерживать, нельзя их бросать на произвол судьбы, как всех нас в то время бросили. Но кто-то смог перестроиться, а кто-то вот… Пить он стал. Там от жизни этой прятался. Но ведь не выход это, я говорил ему как‑то, но, видать, поздно уже было, не помогло. Ну что ж, земля ему пухом, – он вздохнул и посмотрел на небо. – Тучи тянет, что-то будет ночью. И холодает при этом, ветер. Ладно, пошли в избу, пока совсем не замёрзли.
Артём задержался ещё на какое-то время. Он подумал, что вот совсем недавно, и недели не прошло, как он видел этого самого Семёныча, слушал, как тот читал стихи, а сейчас человека уже нет. Зароют завтра в землю и всё. Жил-жил и нет, не живёт больше. А остальные живут, и те, кто обманул его и, по сути, подтолкнул к такому страшному шагу, тоже живут. Едят, разговаривают, смеются, может, даже радуются, что вот облапошили растяпу деревенского. «Интересно, этот обман уже случился тогда, когда Семёныч пришёл поздно вечером в дом Петра? – подумал Артём. – С чем он приходил? Просто выпить лишнюю рюмочку? Или горе своё залить? А может, поделиться хотел, помощи попросить, да так и не решился? Или не было тогда ещё этого обмана, и обмывал он радость свою, что покупатели на сруб нашлись?»
В доме Артём сел возле чуть тёплой ещё с утра печки: он немного продрог, пока они разговаривали с Петром.
– Дядь Ген, так вот что – тех, кто обманул этого Семёныча и к петле подтолкнул, тоже любить? Тоже к ним по «агапэ» относиться? Сострадать, ценить и сочувствовать? – Он достал сигарету и приоткрыл топочную дверцу.
Дядя Гена снова вздохнул и присел рядом:
– Что я могу тебе сказать? Только то, что уже раньше говорил: не можешь светить, так хотя бы не загораживай свет. Согласен, любить таких сложно, особенно нам, простым смертным, а не святым, которые, наверное, и к таким бы с любовью относились. Но я тебе говорил уже, что любовь эта к душе, а не к оболочке. Вот это самое сложное – видеть в человеке душу, каким бы он ни был. Её любить, ей сочувствовать, её жалеть.
– Да, я помню, ты говорил. – Артём вертел в руках сигарету, не зажигая её. – «Богу – богово, а кесарю – кесарево». Только так это сложно – делить отношение к человеку на «богово» и на «кесарево».
– А есть ли у нас другой выход? Если уйти только в «богово», то те, кто в это «богово» не верят, рано или поздно просто поубивают остальных и всё. По крайней мере сейчас дело, увы, так и обстоит. Без тормозов-то и без границ натворят делов. Поэтому и надо их принуждать к порядку, наказывать за нарушение мирских законов. А если уйти только в «кесарево», то так свою душу погубим, будем антибогу служить. Поэтому, как бы это ни казалось нереальным, но по-другому просто нельзя. Может, ещё через пару тысяч лет что-то и переменится, хотя, если честно, я сомневаюсь. Люди, увы, по сути своей не особо-то и меняются. Технологии развиваются как на дрожжах, наука непонятно куда движется – то ли доброе дело сделаем, то ли себя взорвём окончательно. В космос, вон, летаем, на Марс собрались, а здесь, на земле до сих пор жить по-человечески не научились. Искусственный интеллект придумываем, но хоть кто-нибудь серьёзно понимает, чем это обернётся для нас лет через сто? Сомневаюсь. Свой интеллект развивать не хотим, так придумываем искусственный в надежде, что сможем держать его под контролем, но чтоб он за нас думал, чтоб умнее нас был. Не знаю, мне кажется, это безумие какое-то! Куда это всё нас заведёт? Не рубим ли сук, на котором сидим? Ох‑ох‑ох… Хотя, тот, кто это делает, наверное, понимает всё это. Мне кажется, из людей и делают натуральных роботов – биороботов. Разучают думать, мыслить. А кому это нужно? У меня ответ один – антибогу, ведь такой человек не способен к любви. Ну что ж, винить потом некого будет, сами выбор свой делаем. Моя-то жизнь, как ни крути, к закату идёт, а вот на ребятишек смотрю, на тех, кто только в школу идти собирается, и думаю: а какая жизнь у них будет? Ладно, если это я так, по-стариковски ворчу, но ведь, правда, посмотришь по сторонам и не знаешь, то ли бояться, то ли удивляться.
Вот Достоевский в своё время сказал, что красота спасёт мир. А я не понимаю – с чего вдруг? Красоты во все времена вокруг было более чем достаточно. Выйди в лес, в горы, в поле, оглянись – разве не красота вокруг? А сколько прекрасных произведений искусства создано? Живопись, музыка, скульптура… И что? Мир становится лучше? Сколько литературы написано о жизни. Казалось бы, только Лев Толстой с тем же Достоевским столько всего про человеческую природу написали, что удивляешься, как после этого люди могут такие страшные вещи творить. А всё дело в том, что человек никогда на чужих ошибках не учился, он всякий раз как заново начинает. Или карму свою отрабатывает. Но если кто-то что-то для себя и возьмёт у них, я имею в виду у Толстого с Достоевским, то думаю, это и так уже в нём было заложено, зерно какое-то. А то ведь даже и читать не хотят, ведь там думать надо, напрягаться, а это дело сейчас не в почёте. Вот комикс какой‑нибудь посмотреть, это да. Кстати, и я не шучу, где-то слышал, что «Войну и мир» в комиксы переделали. Ёлки‑палки, но это же… – дядя Гена развёл руками. – У меня даже слов нет, ведь это кощунство, издевательство. Ты представляешь, что сам Толстой сказал бы по этому поводу? Да он бы разрыдался горькими слезами. То, что он столько лет писал, душу вкладывал, вершину, так сказать, всего его творчества – в картинки перерисовали. Не иллюстрации сделали, а вообще заменили текст на картинки, чтоб не читать. И у кого только рука поднялась? Что это, как не окончательная деградация? Кто вырастет из этих людей? Не знаю, не знаю… Читать совсем разучились, только если время убить. Но вдумайся, какая это страшная фраза – убить время! И сделать это через чтение? У меня в голове не укладывается, если честно. Или в крайнем случае кино глянуть. А чего? Полтора часа и «Воскресение» в кармане. Да это бы и то ничего, если хорошо снято, но ведь и смотреть-то такое не станут! Сейчас в чести удовольствия, развлечения. Помнишь мы говорили – торговать и развлекаться! Вот смысл жизни – как можно больше удовольствий испытать.
А что касается красоты, то я гораздо более согласен с Оскаром Уайлдом, который сказал, что красота – в глазах смотрящего. Вот это ближе к истине. Двое будут смотреть на одно и то же, и при этом один скажет: «Как красиво!», а второй пройдёт мимо и даже не обратит внимание. И знаешь, в чём проблема? В том, что всё меньше людей, видящих эту красоту. Так как же она может спасти мир, если её попросту не видят? Людей буквально заставляют видеть другое: сомнительные удовольствия, успех, слава, деньги, сплетни, криминал, ругань, склоки, комиксы те же вместо книг… И вся эта мерзость агрессивно навязывается людям со всех сторон. Словно специально из людей тупых недоумков делают. А, впрочем, наверное, так оно и есть. Чтоб проще было манипулировать ими.
А если говорить о спасении мира, так я уверен, что это сможет сделать только лишь любовь. Но не сама по себе, а если люди начнут жить по ней. Но её душат со всех сторон. Антибог ведь силен, он держит в своих сетях миллионы, даже, наверное, миллиарды людей. Тут, впрочем, я могу и заблуждаться, может, таких людей намного меньше, но в их руках власть, деньги… Но в любом случае, не туда куда‑то мы идём, Артёмка, не туда. Не тем человечество озабочено в своём движении, боюсь, что губим себя медленно, но верно. И такое ощущение, что всё это идёт лишь по нарастающей. А про любовь и вовсе позабыли. Про настоящую.
Артём скомкал так и незажжённую сигарету и бросил её в печку:
– Знаешь, дядь Ген, может, лучше и не думать об этом вовсе? А то совсем тоска какая-то наваливается.
– Вот тут я с тобой не соглашусь. Не будешь думать – не заметишь, как сам в грязи этой по уши окажешься. Поэтому и думать надо, и работать над собой надо, и любить учиться надо, и при всём при этом нос не вешать, а стараться жить с радостью в сердце. Вот так вот, племяш.
– А всё же и вправду страшно становится, когда раздумаешься. Слишком уж много злобы вокруг. Подчас к кошечкам всяким да собачкам относятся лучше, чем к людям.
– Так это-то как раз понятно почему.
– Ну и почему?
– Да потому что людям в глубине души именно любви-то и не хватает. А кошечки-собачки тебя любят, не критикуют, они преданны своим хозяевам, особенно собачки, принимают тебя таким, каков ты есть, всегда тебе рады. Вот и всё… Поэтому для некоторых они действительно лучше людей, которые рядом живут. Но здесь таится большая опасность. Чувствуя себя объектом такого безусловного обожания со стороны любимой собачки, человек перестаёт задумываться над тем, а как же он на самом деле живёт. Он перестаёт думать над своим собственным поведением, не задаётся вопросом, а любит ли он сам кого-нибудь, перестаёт работать над собой – а зачем? Ведь меня и так любят! Пусть собачка, пусть кошечка, неважно. А на ближних мне плевать, им ведь всё равно не угодишь! И тут ещё надо помнить, что такой любви к себе больше всего требует именно наше эго. Я уже говорил тебе, что душе, по большому счёту, достаточно осознания, что она любима Богом. И то же самое эго, кстати, не даёт нам по‑настоящему любить других. Оно в каждом видит соперника, конкурента, оценивает всех постоянно, за небольшим исключением, кто ему нужен для общения. Впрочем, и тут люди зачастую ограничиваются лишь кошечками да собачками.
– Слушай, а как быть с любовью к самому себе? Ведь в Библии сказано не просто – люби ближнего, а люби ближнего, как самого себя. Значит и самому себя любить можно? А я по телевизору как-то видел, один поп выступал, так говорит, что себялюбие это грех. Как же так? Вроде противоречие выходит. И как быть тогда с эгоизмом? Он ведь, вроде как, тоже – любовь к себе.
– Молодец, хорошо подметил. Но тут желательно сначала разобраться, что церковь понимает под себялюбием. Это, кстати, опять к вопросу об образах, скрывающихся за конкретным словом, вопрос терминологии, так сказать. Если буквально рассмотреть это слово, то так и получается, себялюбие – себя любить, но я ничего за них говорить не буду, потому как не знаю просто. А что касается любви к себе как таковой, то, конечно, – надо себя любить. Обязательно надо! Но любить так же, как и других – душу свою, частичку Бога в себе. А эгоизм, это как раз не любовь к себе, эгоизм – это когда человек лишь свои интересы, свои проблемы превыше всего остального ставит. Согласись, это совсем другое. На самом деле можно и себя любить, и в то же время жертвовать собою во благо других, своими интересами поступаться в каких-то моментах. Но тут довольно тонкая грань, чтобы эта настоящая, истинная любовь к себе, как к Божьему творению, к своей душе, как к частичке Бога, не переросла в это самое грешное себялюбие. Я всё‑таки думаю, что под этим словом церковь именно эгоизм понимает, как я его тебе сейчас объяснил. Хотя, как ты сам и подметил, очередная путаница и противоречие получается.
Дядя Гена встал:
– Ты завтра чего делать собираешься? Дома будем сидеть? Баню топить, наверное, надо, суббота. Или у тебя какие-то планы есть?
– Знаешь, я, наверное, погуляю схожу. В лес куда‑нибудь, на природу. Охота по родным местам пройтись, вспомнить, как пацаном тут бегал.
– Ну что ж, дело хорошее, я только за. Иди, гуляй с утра, а я часам к четырём баню истоплю. Вернёшься, так с улицы хорошо будет попариться.
– Дядь Ген, ещё вот, чуть не забыл… Тебе бумага придёт из полиции, так ты в печке сожги её.
– Какая бумага? – не понял дядька.
– Ну… по моему делу этому. Уведомление, что уголовного дела возбуждать не стали. Я попросил дознавателя, чтоб на твой адрес выслали. Не домой же мне её туда, и не к матери.
– А, понял. Хорошо, сожгу. – Дядька надел свою рабочую куртку. – Ладно, я на улицу.
Артём прошёл в горницу и сел на стул у окна. На улице было уже совсем темно, но на западе солнце, прятавшееся за голый березник, ещё окрашивало небо и синие холодные тучи в ярко-малиновый оттенок.
Зазвонил мобильник.
– Привет, Артём! – это был Павленко. – Не отвлекаю?
– Здравствуй, Сергей Петрович! Не отвлекаешь, говори.
– В общем, смотри… Тут такая тема сегодня нарисовалась… Я с утра с генеральным разговаривал, обсудили всю эту бодягу с отпуском твоим да с Кутейко этим. Он сам не понял, чего тот такую пургу поднял на ровном месте. При мне его вызвал, ну и говорит, дескать, тебе что, заняться больше нечем? Дело яйца выеденного не стоит, а ты нервы людям треплешь. Павленко согласовал, и ладно. Но это так, к слову. Чтоб ты не переживал сильно.
– Да я не переживаю, Петрович.
– Ну вот и молодец. А теперь самое главное. Ты же в курсе, что у нас фирма в последнее время на юге области помаленьку разворачиваться начинает? Мы там несколько тендеров выиграли, стройплощадки сейчас готовят, ну и в целом плано́в громадьё. Там большой филиал в ближайшей перспективе планируется.
– Ну да, слышал, конечно. Мы уже занимались там подбором кадров. – Артём действительно был в теме, но не слишком. Филиал планировали открывать во втором крупнейшем городе области, который располагался на юге региона.
– Ну так вот… Там хотят полноценный офис делать, почти как и в центре тут у нас. Будет там и своё подразделение безопасности в статусе отдела. В общем, я твою кандидатуру предложил на начальника. Генеральный не возражает. Сейчас главное – это твоё мнение. Но, прежде чем ты скажешь что-то, я тебе подробнее обрисую что к чему. По размеру и объёму работы будет почти как в центре. Формально должность начальника отдела безопасности там будет приравнена к должности моего зама. Иными словами, будет звучать так – «начальник отдела тире заместитель начальника службы безопасности», так что в статусе ты тут ничего не теряешь, но поскольку всё-таки работы и ответственности предполагается больше, то и зарплата будет повыше, чем ты имеешь сейчас. Думаю, процентов на двадцать точно. И второе: контора обещает решить жилищный вопрос, то есть предоставляется двухкомнатная квартира на условиях, что фирма оплачивает половину, а вторую половину платишь ты в беспроцентную рассрочку на десять лет. Ну и контракт минимум на всё это время. Мне кажется, в сложившихся условиях для тебя это неплохой вариант. Впереди выходные, поэтому думай, а в понедельник выходи и скажешь, что решил. Понял?
– Понял, шеф, только как-то это всё неожиданно.
– Ну а как тебе ещё надо? За полгода предупредить? Такие вещи быстро делаются.
– Хорошо, в понедельник буду. – Артём выключил телефон и задумался.
Когда дядька вернулся с дровами и углём, он подошёл к нему:
– Дядь Ген, слушай, посоветоваться с тобой хочу. Пока тебя не было, мне тут позвонили… – И он пересказал свой разговор с Павленко. – Что ты думаешь по этому поводу?
Тот пожал плечами:
– А что я могу тут думать? Для тебя принципиально, где жить – в центре или на юге области?
Артём в свою очередь тоже пожал плечами:
– Не знаю. Думаю, что нет.
– Ну и вот… А в остальном, мне кажется, сплошные плюсы. Считай сам: зарплата выше, квартира в полцены, опыта больше получишь, ведь, по сути, это карьерный рост, самостоятельности больше. А через десять лет, может, и обратно переедешь, если там не приживёшься.
– А дочка? С ней как? Ведь это всё же другой город, а я обещал ей, что рядом буду.
– Ну а что дочка? Я так думаю, что в область ты всё равно будешь часто мотаться, вот и будешь к ней заскакивать. Да и со связью сейчас проблем вроде нет, телефоны-то работают. Что ж она – не поймёт? Поэтому, если для тебя на областном центре свет клином не сошёлся, то я думаю, это вполне себе хорошая новость.
– Да уж… – улыбнулся племянник. – Наверное, первая за последнюю неделю.
– Вот и ладно. Сейчас печку затоплю, блины оставшиеся разогреем, да и поужинаем ими, – подмигнул дядька. – Не возражаешь? Или тебе время на раздумье дать?
Артём засмеялся:
– Не возражаю. Кто же от такого откажется?
