Kitabı oku: «Русский бунт. Начало», sayfa 2
– Опамятовал, батюшка? – Лысов высморкался в руку, вытер ее об ковер. – Творогов поехал брать Пречистенскую крепость. Чтобы те не дали сикурс Рейнсдорпу. Овчинников в Бердской слободе. Готовит нам зимние квартиры. Сколько нам тут в поле стоять?
– Да, морозы скоро, – поддержал Лысова Чика. – Мерзнем. Только водкой и спасаемся.
Мужчины засмеялись. Но заметив мой хмурый вид, осеклись.
– Ваня, сходи позови на совет киргиз-кайсацкого хана Нур-Али. И этого, от башкир, как его, Юлая Азналина. С сыном…
– Салаватом?
– С ним.
Салават Юлаев был мне очень нужен. Легендарный башкирский герой, участник почти всех сражений Пугачева. Даже после пленения Емельяна Салават продолжил восстание на территории Башкирии.
– Мы с нехристями вместе? – обиделся Лысов.
Совет зашумел, пришлось цыкнуть.
– А ну тихо! Вы не бабы на базаре!
Мне позарез нужен был противовес казакам на совете. Емельян Иванович много натерпелся от яицких старшин и атаманов, они его даже женили на казачке. Что вкупе с неграмотностью подорвало веру пугачевцев в легенду про Петра III. Ведь царь должен жениться на принцессах и уметь писать.
– В моем войске все равны. И башкиры, и татары. Все за одно дело кровь проливают.
Я посмотрел на хмурого Лысова. Да… Теперь надо глядеть в оба. И носить кольчугу.
– Кстати, насчет водки… – решил я дожать казаков. – В войске отныне сухой закон, вняли? Максим Григорьевич, после совета выльем все вино из бочек. И чтобы никого пьяного в сотнях! Увижу или учую… – я погрозил станичникам кулаком.
На самом деле пьянство – большая беда пугачевцев. Емельяну пришлось точно так же объявлять сухой закон после провала осады Оренбурга. Только уже не помогло.
– Ладно, обойдемся покель без водки, – пожал плечами Подуров. – Если зовем на совет нехристей, может, и Федора кликнем? Чумакова.
Я внутренне поморщился. Полковника Чумакова – начальника всей пугачевской артиллерии – позвать следовало. Но этот казак вместе с атаманом Твороговым были во главе заговорщиков, выдавших Емельяна правительству. Я внимательно посмотрел на играющего желваками Лысова. Да, этот тоже легко сдал бы своего царя. Только вот Пугачев его раньше успел повесить.
– Я с ним позже переговорю. Он поди на батарее сейчас.
В шатер, вслед за Иваном, зашли три азиата. Двое в набитых халатах, ичигах и чалмах. Один – самый молодой – в русском кафтане, в сапогах. Тот, который с зеленой чалмой – узкоглазый башкир, с куцей бородкой, – оказался киргиз-кайсацким ханом Нур-Али. Явно был в Мекке – уважаемый у мусульман человек. Второй пожилой азиат, с усами ниточкой – башкирский старшина Юлай Азналин. Его сын – Салават – широкоплечий, улыбчивый парень, первым бросился целовать мою руку. Я чуть ее не отдернул с непривычки. Чем бы нанес несмываемое оскорбление. Хан и Азналин тоже чмокнули руку.
Казаки на все это смотрели хмуро, но не роптали.
– Начинаем совет. Иван, а где татарские беки из Сеитовой слободы?
– Татарская сотня ушла вместе с Твороговым, батюшка-царь, – откликнулся Почиталин, усаживаясь за стол.
Накатил новый приступ слабости. Я закрыл глаза, пытаясь всеми силами не завалиться на ковер. Вот же позор будет. Глубоко вздохнул, повернулся к Ивану:
– Пиши тогда. Указ о вольности народной.
Все в изумлении уставились на меня. Да, господа хорошие. Если начинать – то с козырей. Мало отбить у правительства Оренбургскую губернию. Екатерина вернет армию, которая сейчас воюет с Турцией, обратно в страну и легко подавит в крови народное восстание. Надо быстро поджечь Урал, Прикамье, Башкирию, всю Западную Сибирь и Среднее Поволжье. В идеале и центральную Россию тоже. Под ногами дворян и правительственных войск – земля должна гореть. Для этого существует уже испытанный Пугачевым способ. Не только объявить себя Петром III крестьянам, но даровать им волю. А заодно и землю. За это меня народ сделает настоящим царем.
– Пиши… – я начал вслух вспоминать знаменитый манифест. – Божиею милостию, мы, Петр Третий, император и самодержец Всероссийский и протчая, и протчая, и протчая. Жалуем сим имянным указом с монаршим и отеческим нашим милосердием всех, находившихся прежде в крестьянстве и в подданстве помещиков, заводчиков и других душегубов полной волей и награждаем древним крестом и молитвою, головами и бородами, свободою владеть пахотными землями, лесными, сенокосными угодьями, пастбищами, рыбными ловлями, и соляными озерами без покупки и без оброку; и освобождаем всех от прежде чинимых от злодеев дворян и градских мздоимцев-судей…
Диктуя указ, я вижу, как у соратников в буквальном смысле отваливаются челюсти. И в реальной истории летний указ от 1774 года произвел эффект разорвавшейся бомбы. Уже почти проигравшие пугачевцы получили второе дыхание. В отряды повстанцев потекли даже не ручейки, а целые реки вооруженных крестьян и горожан. Увы, было слишком поздно.
– …А как ныне имя наше властию всевышней десницы в России процветает, того ради повелеваем сим нашим имянным указом…
Первое. Принять присягу на верность истинному царю Всероссийскому Петру III. Послушать его начальных людей, нести свой крест стойко и терпеливо.
Второе. Кои прежде были дворяне в своих поместиях и вотчинах – оных неприсягнувших противников нашей власти и возмутителей империи и разорителей крестьян ловить и казнить, и поступать равным образом так, как они, не имея в себе христианства, чинили с вами, крестьянами…
Третье. По замирению собрать на Москве поместный собор из всех сословий и утвердить всем миром законы и установления государства Российского…
– Любо!! – первым закричал Чика.
К нему тут же присоединились остальные соратники Пугачева. Они выхватили пистолеты из-за кушаков, начали палить вверх. В шатер тут же принялись заглядывать казаки, крутить головами. Лагерь обеспокоенно зашумел. Не сразу, но постепенно удалось всех успокоить.
– Дан указ октября одиннадцатого дня 1773 го ду, – наконец, смог закончить я исторический документ.
Да, пришлось слегка поменять смысл указа. Никакого первого и третьего пунктов в оригинале не было. Самый убийственный второй – в буквальном смысле убийственный (после публикации указа летом 1774-го было отправлено на тот свет по всей стране больше трех тысяч дворян) – я тоже скорректировал. Оставив лазейку с «присягнувшими». Возможно, таким образом удастся снизить накал народного гнева. Кто-то из жирующей аристократии – самый трусливый – присягнет мне, кто-то уедет из страны… Не убивать дворян – не получится. Крышка котла уже сорвана и обжигающий пар крестьянской ненависти бьет во все стороны. Моя же задача заставить этот пар крутить колеса истории.
Кое-что я не только добавил, но и убрал из документа. Это утопическое обещание не брать никаких податей и рекрутов. Как может существовать государство без налогов и армии – я представлял слабо.
– Написал? – я взял в руки серый лист бумаги, перекрестился. – Оставь, я почитаю и подпишу. Сделаем списки с указа и разошлем с гонцами во все города и губернии России. А также в сопредельные страны.
– Якши, государь! – прищелкнул языком хан Нур-Али. – Дал ты нам волю, век тебя будем благодарить и поминать в молитвах Всевышнему.
Башкиры дружно кивнули вслед киргизу.
– Теперь второе дело, ради которого я вас всех позвал… – Я побарабанил пальцами по рукояти сабли. – Нас уже тут три тысячи. И приходят все новые люди. Пора заводить регулярство. Учить новиков правильному строю, маневру… Иначе государевы войска побьют нас. Видит бог, побьют.
Я вспомнил об Александре Суворове, который со своими молодцами-гренадерами бьет турок, а совсем скоро будет отозван для подавления восстания в Россию.
– Согласны, господа хорошие? – я посмотрел в лицо каждого.
Станичники вздыхали, но глаз не отводили. Регулярство им не нравится, но куда денешься с этой подводной лодки? Башкиры с киргизом же поклонились, лбами в ковер. От этих неприятностей ждать не приходится – послушание старшему у них в крови.
– Больше не держу вас. Отдыхайте. Завтра тяжкий день.
Я потер руками уставшие глаза, проводил членов совета. После чего стал копаться в ларцах, что стояли по всему шатру. Мне нужно было найти предыдущие указы Пугачева и глянуть образец подписи. Хоть Емельян Иванович и был малограмотным, но расписываться он умел. Наконец нужный документ я нашел. Автограф оказался очень простеньким – еле накарябанное имя Петр III.
Поставив маленькую некультурную кляксу, я расписался на историческом документе. Промокнул лист песком из специальной коробочки, что стояла на столике. После чего позвал Ивана и велел сделать списки с указа.
– Та мало грамотных в лагере, – вздохнул Почиталин. – Я да пленный сержант Неплюев.
– Кликни по обчеству – может, еще кто найдется.
В одном из ларцов лежали два пистолета с кремневым замком, инкрустированные золотом. По-английски было начеканено имя мастера. Гринель и сыновья. Явно военные трофеи. Достав их, а также шомпол с порохом в холщовых мешочках и свинцовые пули россыпью, я начал заряжать оружие. Из-за моих приступов слабости махать саблей мне еще долго не придется. Значит, надо вооружиться огнестрелом.
Вот пистолеты уж блеснули,
Гремит о шомпол молоток.
В граненый ствол уходят пули,
И щелкнул в первый раз курок…
Я на автомате процитировал «Онегина» Пушкина и увидел округлившиеся глаза Почиталина.
– Царь-батюшка, да ты стихоплет! Я слышал от наших татар, что при бухарском дворе есть слагатели виршей. Услаждают слух тамошних царей…
– Иди, Ваня… – обсуждать восточных поэтов у меня желания не было совсем, опять накатило ощущение нереальности всего происходящего. Ни отец, ни дед не предупреждали меня, чем может закончиться дело Хранителей памяти пугачевской.
– Сделай двадцать списков. Для начала. Вечером зачтем указ в стане.
– Все сделаю по твому слову, Петр Федорович… – Почиталин замялся, поправил щегольский чуб на голове. – Там у входа вдова майора Харлова ждет. Ты вчера изволил гневаться на нее. Казачки увели Татьяну Григорьевну от греха подальше.
Я мысленно выматерился. Вот еще этой головной боли мне не хватало. Харлова – воинская добыча Пугачева. Вдова коменданта Нижнеозерской крепости. Майор был убит при штурме казаками, но Татьяна успела уехать в Татищев острог, который был взят пугачевцами несколько дней спустя.
– Пущай… – я тяжело вздохнул. Объясниться все равно придется.
Иван ушел, а в шатре появилась девушка неземной красоты. Естественная блондинка с огромными голубыми глазами на мраморном лице. Навскидку лет двадцать. Порода чувствовалась во всем – точеный, почти античный нос, чувственные губы. Такая Афродита в наших палестинах? Харлова была одета в строгое черное платье в пол, на плечах – лисья душегрейка, на голове – обычный крестьянский платок. Глаза заплаканные, губы подрагивают.
– Петр… Федорович… – вдова с трудом выговорила имя царя. – Умоляю! Прошу!
– Что вам угодно, Татьяна Григорьевна? – несмотря на подкашивающиеся ноги, я встал, подошел ближе. От девушки приятно пахло. Как она умудряется поддерживать чистоту в полевом лагере?
– Коленьку казаки поймали. Пороть собираются. Прикажите им! – на лице Харловой появился лихорадочный румянец. – Я… для вас что угодно сделаю…
На ковер упала душегрейка, потом платок. Девушка начала расстегивать платье на груди. Я невольно оценил фигуру. Высокая, красивая грудь, талия, на которую так и хочется положить руки. Бедра так и взывают к любви. Мысленно отвесил себе подзатыльник! Ну не сволочь? Тоже мне, сатир выискался.
– Татьяна Григорьевна! – я схватил девушку за руки и прекратил процесс раздевания. – Извольте прекратить. Это недостойно!
– Прекратить? – вдова удивленно на меня посмотрела. – Разве не этого вы вчера хотели?
Я погрузился в голубой омут глаз Харловой и не сразу сообразил, что ответить. А потом меня как током ударило. А жить-то девчонке недолго осталось. Как в Берды, на зимние квартиры войско встанет, так и выйдет из-за нее драка у казаков. В отсутствие Пугачева полковник Лысов приревнует и порешит Харлову собственной рукой. На следствии будет отпираться, доказательств для обвинения найти не удастся.
– Давайте так, Татьяна Григорьевна, – я с трудом сглотнул, – что было ранее промеж нас прежде – забыто. Начнем с чистого листа.
– С чистого листа? – Харлова несмело улыбнулась, застегнула платье. – Какое необычное выражение. И говорите вы ныне чище, нежель ранее.
Вдова задумалась, на ее чистом лбе появилась морщинка.
– Что случилось с Колей? – я решил отвлечь девушку от вредных раздумий.
Насколько я помнил, Коля – это младший брат Харловой. Вместе с ней угодил в плен к пугачевцам.
– Он… сбежать хотел. В Оренбург. Разъезд поймал его, объявили шпионом…
– Шпионом? – я засмеялся. – Сколько ему лет?
– Девять…
Вдова подняла с полу душегрейку, повязала обратно платок.
– Иди с миром, – я перешел на «ты» с девушкой. – Распоряжусь, чтобы отпустили Кольку. А ты уж ему ума вложи, объясни, что вокруг разъезды казаков, пикеты. Не сбежать ему. Если не внемлет – быть ему поротым. Ей-богу быть.
– Отпустил бы ты нас, Петр Федорович, – Татьяна повесила голову. – Мочи нет жить так…
– Куда отпустить? Муж твой мертв, в крепости, где ты жила – мои казаки, Оренбург в осаде. Там голод скоро начнется.
– В Казань поеду. К родичам.
– Как поедешь? На дорогах неспокойно. Вот что, Татьяна. Утро вечера мудренее… – я выглянул из шатра, уже начало темнеть. – Потом обговорим все.
Харлова ушла, а я, отдав приказ о ее брате, лег, положил голову на седло. Закрыл глаза. А вдруг все это сон? Сейчас усну, проснусь – а я все еще Иван Петрович Пугачев. Далекий правнук великого предка.
* * *
Выспаться мне не дали. Стоило только задремать, как в шатер заглянул Мясников.
– Государь-батюшка! – одноглазый подозрительно посмотрел на меня, валяющегося на ковре. – Тут до тебя Хлопуша просится. С каким-то человечком незнакомым. Пущать?
– Обыскали? – поинтересовался я, усаживаясь по-турецки.
– Зачем? – удивился Мясников.
М-да… Вот такая охрана!
– А затем, что они под одеждой спрячут ножи и полоснут меня по горлу, пока ты свои побасенки рассказывать будешь.
– Да… – одноглазый надвинул шапку на лоб, почесал затылок. – Об сем мы не думали.
– А надо! Пущай!
В шатер зашли двое. Один – огромный, зверообразный мужик с изуродованным лицом. Взлохмаченные волосы на голове и в бороде – цвета грязной мочалы, глаза белесые, холодные, на лбу и щеках клейма: «В. О. Р.». Ноздри носа вырваны с корнем. Я взглянул на него и поежился. Одет обычно – серый армяк, сапоги…
Второй – явно солдат. Красный разорванный камзол, черный шейный платок. На голове – треуголка.
– С чем пожаловал, Хлопуша? – поинтересовался я, вставая. Черт, как же не хватает простых стульев и стола!
– Вот! Споймали дезертиру. От Ренбурха бежал.
– Я сам, я сам сдался! – повалился в ноги солдат. – Капрал второй гарнизонной роты, Евстратий Долгопят. Присягаю тебе, царь-батюшка, Петр Федорович, истинно присягаю!
– С вала спустился он. Тишком… – пробасил Хлопуша. – Казачки заметили и заарканили его.
Я еще раз взглянул на звероподобного. Известный каторжник, ссыльный. Сидел в Оренбургском остроге, пока губернатор не велел его освободить ради… тайного убийства Пугачева. Дал денег, грамоту для прохода мимо постов. Но Хлопуша оказался не лыком шит. Натерпевшись от властей, он тут же перебежал к пугачевцам. Теперь заправляет тайными делами Емельяна Ивановича.
– Говори об чем мне молвил… – Хлопуша пнул ногой солдата.
– Завтра, прямо после заутренней, – зачастил Евстратий, – премьер-майор Наумов на тебя пойдет. Через Яицкие ворота. Пятьсот экзестированных пехотинцев берет. При семи полевых пушках.
Ну вот и считай официальное подтверждение завтрашней вылазки пришло.
– Откуда знаешь? – поинтересовался я на всякий случай.
– Выбрали меня в эту команду наумовскую – палю метко.
– Ладно молвишь, верю тебе.
Я повернулся к Хлопуше:
– Вот что. Забирай его к себе.
– Зачем? – удивился каторжник.
– Ты ведь грамоте учен? – я дождался неуверенного кивка Евстратия. – Вот тебе, Хлопуша, наставник готовый. Нельзя нынче без грамоты.
Я угадал точно. Ни читать, ни писать бывший ссыльный не умел.
– Я это… В сумнениях, – почесал-поскреб в затылке мужик. – Осилю ли?
– Дорогу осилит идущий, – я поднял палец. – В Библии сказано.
– Царь-батюшка, ты и Библю читал? – выпучил глаза Хлопуша. Солдат тоже смотрел в удивлении.
Вот же… Чуть не прокололся. Библию читать можно только священникам. Ознакомление мирян с главной книгой христианства – не приветствуется. Мало ли что они там вычитают? Для простых людей есть Псалтырь, Часослов, наконец, поучения святых отцов.
– Идите уже с богом! – я опять уселся на ковры, привалившись спиной к жердине, что держала шатер. Сил уже не было совсем. А ведь день-то еще не закончился!
Надо больше двигаться. Через не хочу, через не могу. Только так я смогу освоиться в новом теле. Молодом теле! Только пожив стариком, можно понять прелесть хоть бы и не юности, а зрелости.
Я вышел из шатра, вдохнул свежий воздух. Дождик закончился, солнце уже совсем село – лагерь освещался кострами. Было зябко и мокро.
– Тимофей! – крикнул я Мясникову. – Разожги костер побольше вон у того холмика, да поставь туда какое-нибудь кресло. Брали же в покоях комендантов крепостей меблю?
– Брали, государь-батюшка!
– И вот еще, ковер из шатра возьмите, постелите… – я ткнул пальцем назад.
Пока казаки создавали мизансцену, я переодевался. Опять покопался в ларях, нашел совсем новый зеленый зипун с золотым позументом, бешмет канаватный, кушак шелковый да шапку бархатную черную. Проверил на всякий случай пистолеты, подсыпал сухого пороха на полки.
Что ж… Я готов.
Глава 2
– Ждать! Еще ждать! – я, навалившись на ствол пушки, смотрел сквозь сгоревшее окно на змею оренбургской пехоты, что заползала в сектор стрельбы. Мой приказ дублировался через посыльных в другие разрушенные хаты и мазанки сгоревшего менного двора. Именно тут, тщательно спрятав и замаскировав орудия, мы расположили батарею. Шестнадцать двенадцатифунтовых полевых орудий на лафетах с большими колесами я разместил по обеим сторонам дороги, что шла от Яицких ворот Оренбурга. По восемь с каждой стороны. Пушки стояли в сгоревших домах, спрятавшись за полуразрушенными сараями. Пахло гарью.
Рядом со мной стоял низенький огненнорыжий мужик лет тридцати в трофейном мундире. Полковник Чумаков – начальник всей пугачевской артиллерии. В руках Федор держал тлеющий пальник – палку с намотанной паклей, пропитанной дегтем. Я опасался, что дымок демаскирует нас, но премьер-майор Наумов пер в атаку безо всякой разведки. Били барабаны, пехотинцы пытались чеканить «гусиный» шаг. Получалось плохо. С десяток лошадей везли в центре рядов пушки. Самого Наумова я не видел, но ближе к концу колонны наблюдалось несколько всадников.
– Это ты, царь-батюшка, лепо придумал… – Федор дыхнул в меня табаком из трубки во рту. – Пушкарская засада!
Я достал из-за пояса подзорную трубу Подурова. Глянул в нее, пытаясь разглядеть премьермайора, но того заслоняли штыки солдат. Бодро идут. Только и видно пар от дыхания. С утра 12 октября слегка подморозило. Температура опустилась ниже нуля.
– А еще лепше вчерась было. – Федор все никак не мог успокоиться. – Как благодатно, душевно. Не зря поп наш, Сильвестр, благословил указ твой…
Я раздраженно покосился на Чумакова. Сзади зашевелились посыльные. У нас тут бой вот-вот начнется, а полковника на умиление пробило.
Впрочем, сцена с чтением указа и вправду вышла на загляденье. Мясников не только поставил на пригорок парадное кресло с ковром, но и позади его выстроил десяток нарядных казаков с саблями наголо. Несколько башкир начали бить в огромный барабан. Атмосфера стала напряженной, народ собирался вокруг пригорка, теснясь и толкаясь. Вперед вышел Почиталин в красном кафтане. Развернул указ, откашлялся. Громким, поставленным голосом зачитал документ. Тишина стояла такая, что пролетевшую муху можно было услышать. Как только Ваня закончил, я встал с кресла и зычно крикнул:
– Люба вам моя воля?!
Что тут произошло с народом – трудно описать. Поднялся неистовый крик. Казаки рванули вперед и подняли меня на руки. Начали носить по лагерю, вопя благим матом. Все орали «любо, воля!», и так продолжалось целый час. Наконец, меня вернули обратно, где седой, с длинной бородой священник в черной рясе c массивным медным крестом на груди прочитал молитву и благословил.
– Не пора ли палить, царь-батюшка?
– Не пора…
– Эх… Душа горит, такое дело затеяли… Дать волю народу! Вот бы по чарочке.
– Про сухой закон слыхал? – я убрал подзорную трубу за пояс – солдат уже было хорошо видно и без прибора.
Вчера я выполнил обещание и дал команду разбить бочки с вином. Присутствовал лично, пока грустный Шигаев опустошал емкости на землю.
– Слыхал, как не слыхать… – Чумаков тяжело вздохнул, почесался.
– А ну пригнитесь там! – я шикнул на соседних пушкарей, что слишком явно выглядывали из-за укрытия.
– А что Сильвестр? – поинтересовался Федор. – Больно грозен был вчера поп. Такой праздник, а он в сердцах…
– Не твоего ума дело, – обрезал я полковника. Чумаков засопел, обиделся.
Сильвестр и вправду был грозен. После объявления указа явился незваным в шатер. Пенял мне, что не может благословлять убийство. Пусть и дворян-мироедов. Цитировал Писание, заповеди. Пришлось тоже включить богословский режим. Писание я знал неплохо и сразил Сильвестра цитатой из Второзакония: «Когда ты выйдешь на войну против врага твоего… то не бойся, ибо с тобой Господь Бог твой». Священник покачал головой, трубным голосом вопросил:
– Откель знаешь Ветхий Завет, царь-батюшка?
– Учителя хорошие были… – ответил я уклончиво. Перевел разговор на самого попа. К моему удивлению, он оказался из старообрядцев. Крестился двуперстно, клял и ругал никониан.
– Ты, Петр Федорович, был добр к нашей вере, разрешил открыть храмы на Москве – мы тебе отслужим. Проси, что хошь.
Я засмеялся. Что можно попросить у раскольников? Они сидят по скитам в тайге, прячутся от властей. Хоть Петр III до своего убийства и успел слегка ослабить гнет на староверов, в России все делается по пословице «Жалует царь, да не жалует псарь». Внезапно мне пришла в голову одна светлая мысль.
– Прости, отче, – я оборвал смех. – Пошли весть по скитам оренбургским да енисейским. Нужно мне человек сто мужчин вашего уклада, верующих, семейных.
– Зачем? – священник удивленно на меня посмотрел. – Нам заповедовано оружие в руки брать.
– Не придется им воевать. Работа для них будет. За оплату. Как соберутся – расскажу.
Сильвестр тяжело вздохнул, посмотрел на меня испытующе, потом все-таки согласно кивнул.
– Пли!
Чумаков вздрогнул и неловко ткнул палкой в запальное отверстие. Пушка рыкнула, из дула вылетело пламя. Певучая картечь хлестнула по солдатским рядам, десятки пехотинцев с криками повалились на землю. Выстрелили и соседние пушки. Все заволокло пороховым дымом, но порывистый ветер тут же его унес. Я увидел, как на дороге образовался ад. Оторванные руки, кровь… Фузилеры дали нестройный ответный залп куда-то в нашу сторону, засвистели пули.
– Картузы с порохом неси, банник давай! – вокруг началась суета.
Пушку откатили, начали заряжать.
Я смотрел не отрываясь. Русские люди убивают русских! На той стороне бегали офицеры, махали шпагами. Наконец ступор прошел.
– Коня мне! – я выскочил из полуразрушенного дома, нашел взглядом Ивана. Ко мне уже подводили вороную лошадь.
– Федор, не забудь, – крикнул я в сторону батареи, – еще один выстрел и все!
– Помню, царь-батюшка! – откликнулся Чумаков.
Я хлестнул плеткой по крупу коня, и тот сразу взял в галоп. За ночь я уже совсем свыкся с новым телом, приступы слабости прошли. Утренняя зарядка в шатре и обливание холодной водой тоже внесли свою лепту – чувствовал я себя отлично. Тело буквально слилось со скачущей лошадью, и через минуту я уже был среди казаков.
– Господа станичники! – я прокричал всадникам, что клубились позади менного двора. – Айда, покажем дворянчикам, где раки зимуют. За народ и волю!
Наездники заорали, потрясая пиками, и по сотням взяли в разгон. Один отряд, из самых опытных яицких казаков помчался прямо по дороге. Еще десять сотен сборной солянки, включая башкир, киргизов, начали по полю охватывать менный двор с двух сторон. Я тоже дал шенкелей лошади и, окруженный дюжиной телохранителей, включая Мясникова, поскакал за первым отрядом.
Раздался еще один залп пушек, новые крики, выстрелы. Когда мы вынеслись на открытое пространство, все уже почти закончилось. Побитые оренбургские солдаты, не слушая офицеров и не желая выстраивать каре, побежали. Первые ряды легли под пиками казаков, вторые погибли от выстрелов из ружей.
Бой барабанов прекратился, флаги валялись на земле. Второй удар казаков и союзных башкир с обеих сторон дороги почти полностью уничтожил отряд Наумова. Лишь с полсотни человек улепетывали к Яицким воротам Оренбурга.
– Вперед, вперед! – закричал я, размахивая подзорной трубой.
Пугачевцы пришпорили лошадей и погнались за остатками гарнизонных солдат. И тут случилось чудо. На которое я, впрочем, рассчитывал. Бахнули пушки бастионов, мимо нас пронеслись первые ядра. Яицкие ворота слегка приоткрылись – впустить скачущих офицеров. Но бегущие вслед солдаты вцепились в створки и не дали их закрыть. Сразу с десяток выживших пехотинцев начали протискиваться внутрь. А тут подоспели и мои казачки. Они с ходу выпалили в щель и, видимо, попали. Створки начали раскрываться. Только бы бастионные пушки не выстрелили картечью!
– Быстрее! Еще быстрее! – орал я как сумасшедший, подгоняя казаков. Башкиры уже кружили под бастионом, стреляя из луков по бойницам. Сколько длится перезарядка пушки? Две минуты, три?
Ворота уже были полностью распахнуты, и там шла резня. Все новые отряды казаков врывались внутрь, били горстки гарнизонных солдат пиками, саблями. Те отмахивались ружьями со штыками.
– Тимофей! – крикнул я Мясников, доставая из-за пояса пистолет. – Вперед!
Мы с трудом пробили пробку из станичников в воротах, я пришпорил вороного и пошел на таран. Несколько солдат в зеленых мундирах еще отбивались, отходя по стиснутой домами улочке. Я выпалил из одного пистолета, из второго. Отпрянул от удара штыком. Казаки уже растекались по городу, лезли на валы и в бастион по внутренним лестницам. Пару раз ударила пушка, раздались новые крики: «Бей барей!» «Никакого пардону!»
Город пал.
* * *
Граф Чернышев, пятидесятилетний генераланшеф и глава военного ведомства Российской империи, шел прихрамывая по анфиладе, которая соединяла здание Эрмитажа с Зимним дворцом. Лакеи, потряхивая париками, открывали двери, гвардейцы – брали на караул.
Эрмитаж был сооружен французским зодчим Деламотом больше десяти лет назад, и в нем находился придворный театр, а также картинная галерея, основание которой положил еще Петр I. Здесь Екатерина II любила собирать самых близких придворных на интимные вечера. Заканчивался спектакль – разряженные генералы, фавориты, чиновники шли играть в фанты, жмурки и даже прятки. Императрица была первая выдумщица и затейница.
– Ваше величество!
Граф поклонился в сторону Екатерины, сидевшей за карточным столиком, краем глаза оценил батальную диспозицию. Присутствовал новый фаворит императрицы, разодетый камергер Александр Васильчиков, а также две фрейлины – Александра Браницкая и Анна Протасова. Вся четверка играла в вист. На сукне лежали золотые фишки – именно ими велся счет робберов.
– Захар Григорьевич, подходи ближе, не чинись, – позвала Екатерина генерала. – Сашенька, эль жю мал1, наша пара терпит фиаско. Спасайте!
Императрица потрепала-погладила по вихрам розовощекого пажа, стоящего за ее креслом.
– Матушка, Екатерина Алексеевна! Дозволь конфидентно доложить… – Чернышев еще раз поклонился. – Срочное известие от оренбургского губернатора Рейнсдорпа.
Екатерина неприязненно поджала губы, встала, зашелестев юбками.
– Обождите нас, мы недолго.
В соседнем с салоном зале императрица села в красное кресло, обмахнулась веером.
– Что там у тебя?
– Смута, государыня. Рейнсдорп докладывает, что восемнадцатого сентября вор и бродяга Емель-ка Пугачев объявил себя Петром Третьим. Взбаламутил казаков и подступил с ними к Яицкому городку, но комендантом Симоновым был прогнан.
– Что-то мой супруг стал часто воскресать, – проговорила Екатерина, нахмурившись. – Мало нам турецких дел и гатчинских дрязг…
Чернышев стушевался. Генерал не хотел влезать в ссору между императрицей и ее нелюбимым сыном Павлом Петровичем.
– Продолжай, Захар Григорьевич… – Екатерина тонко уловила напряжение, охватившее Чернышева, располагающе улыбнулась.
– Мы бы скоренько сняли этому Емельке голову, – продолжил генерал, – как это было допрежь с другими объявленцами. Но… народ ему потворствует. Рейнсдорп пишет, что Пугачеву удалось… – Чернышев замялся.
– Ну, договаривай… – подбодрила его императрица.
– Пугачеву удалось взять Илицкую крепость.
В зале повисло тяжелое молчание.
– Зря мы упразднили генерал-полицмейстерство, – произнесла Екатерина, нервно крутя бриллиантовый перстень на пальце, – не следовало отдавать полицию в ведение губернаторов.
Чернышев пожал плечами, продолжил:
– Рейнсдорп имеет опаску, что взбаламученные казаки приступят к Оренбургу.
– Ну это сказки! – отмахнулась Екатерина, читая письмо губернатора. – Они и Яицкий городок-то взять не смогли!
– В губернии достаточно войск, – осторожно согласился Чернышев, – но их верность вызывает сомнения… Поэтому я, с вашего императорского дозволения, прикажу князю Волконскому командировать из Калуги в Казань генерал-майора Фреймана. Как вы помните, он уже приводил яицких казаков к покорству в прошлом годе… И отправить из Москвы на обывательских подводах триста солдат Томского полка с четырьмя пушками; кроме того, из Новгорода в Казань послать на ямских подводах роту гренадерского полка с двумя пушками.
– Нужно поручить кому-то общий надзор над оренбургской замятней… – Екатерина задумалась. – Кто у нас из генералитета есть свободный? Или все турецкими делами заняты?..
– Генерал-майор Кар.
– Напомни, кто таков?
– Опытный, хоть и молодой. Успел поучаствовать в войне с Пруссией.
– Сколько лет?
– Сорок. В отставку по здоровью просится. Но я не пустил. Пущай еще послужит.
– Молодой шибко. Ну, раз других нет… Посылай его. Когда он будет у Оренбурга?
Чернышев замешкался, подсчитывая скорость войск.
– В конце октября, в первых числах ноября…
– Черепашье поспешание, – усмехнулась императрица. – Ну если Рейнсдорп не справится, Кар подможет. Жду добрый вестей, Захар Григорьевич! Привезите мне этого нового супружника… как его?
– Емелька Пугачев…
– Привезите Емельяшку в цепях, награжу.
