Kitabı oku: «Гексаграмма: Колодец времени», sayfa 3

Варатти не нравилось в деревне, и он не доверял местным. Среди них мог скрываться злоумышленник, выдать себя за одного из пострадавших не так сложно, как может показаться. А, если не он сам – то его соглядатаи. Нельзя исключать, что, почуяв приближение отряда, тот ловко выдал подельников за невинных обывателей. Или воспользовался их наивностью и решил избавиться вместе с остальными. Варатти совершенно не верил в то, что потеря душ началась именно отсюда без причины, хотя доказательств не имел. Кто-то из этих переполненных благодарностью людей – волк в овечьей шкуре. Узнать бы, кто стал первой жертвой… Преступники часто проверяют свои возможности в первый раз на тех, к кому им проще всего подобраться. Или на тех, к кому у них есть что-то личное – желание отомстить, например, или зависть, или нездоровая одержимость страстью.

Варатти немного стыдился того, что в бою служил Ишке и Старатосу обузой. Вне своих медицинских познаний он был самым обыкновенным человеком. Ему следовало бы остаться с кем-то из них, чтобы они защитили его, если целью следующего нападения станет он как самая лёгкая мишень, но это казалось слишком унизительным. Варатти поехал с ними не для того, чтобы болтаться обузой на шеях. Размышления такого толка были не достойны взрослого, зрелого человека, верно, и всё же Варатти никуда не мог от них деться.

– Тоже чуешь нечистое?

Варатти вздрогнул от мягкого глубокого голоса – Старатос неслышно подошёл к нему со спины.

– Я проболтал с хозяйкой часа три кряду, но так ничего и не добился, – признался алхимик. – Но я тоже вижу наше положение как затишье перед бурей и всё пытаюсь угадать, откуда ударит в следующий раз.

– Интересно, мы уже разозлили этого человека… ну, или людей? – риторически спросил Варатти.

– Да как бы не повеселили, – мрачно буркнул Старатос.

Внезапно со стороны теплиц что-то ослепительно полыхнуло. Они узнали этот свет – Ишка с кем-то сражалась. Они кинулись было туда, но на их пути выросли бледные, длинные и неестественно тощие шатающиеся фигуры. Они внушали подсознательное, почти инстинктивное отвращение своей извращённой гуманоидностью, карикатурные клоуны, но те, что существуют не в цирковом балаганчике, а на страницах страшных историй. На их мелово-белых лицах тарищились круглые чёрные провалы вместо глаз, вместо ртов тянулись словно бы наспех начерченные линии, а носы вообще отсутствовали. Слишком длинные руки и ноги, слишком короткие тела. Вдобавок ко всему, твари казались сырыми, полуматериальными, недолепленными, словно кто-то вытолкнул их в мир чересчур торопливо.

– С дороги! – рявкнул Старатос и всадил сгусток пламени в грудь одному из существ.

Но вместо того, чтобы развеяться, странная живая тень затянула пробитую дыру за считанные секунды. Она всё ещё напоминала шатающегося пьяницу, пытающегося добраться до дома по незнакомой улице, но вполне отчётливо понимала, кто её цель. Остальные вели себя так же – гротескные пародии на людей.

– Да что это такое? – Старатос отступил на шаг.

– Сомнения, полагаю, – напряжённо сказал Варатти. – И убить их грубой силой не получится.

***

– Вы испортили весь мой замечательный план! И зачем только явились?!

Ишка никогда бы не предположила, что невысокий и щуплый подросток лет пятнадцати может так бушевать. Он был готов убить, а она, разумеется, не выстрелит в ребёнка. Ишка прыгнула в сторону за мгновение перед тем, как в пол там, где она только что стояла, врезалась извилистая молния, оставляя глубокий выжженный след.

– Они никогда не должны были очнуться, а вы влезли!

– Ты всё равно не смог бы уйти с этим! Чем ты думал, поставив под удар себя и своих родителей?! – искренне недоумевала Ишка.

– Родители, ха! Да, я их сын, но они меня никогда не любили! Никто не любил! Я хотел, чтобы они все на себе прочувствовали, что значит быть никому не нужным и ничего не хотеть! Забрать у них всё, чего они так и не дали мне!

Мальчик лил злые слёзы и не смотрел, куда швыряет атаки.

– Ты что, умереть хотел? – движениям Ишки позавидовал бы любой акробат. Иногда она ускользала от попадания на волосок, но всё же ускользала.

Хорошо хоть, что Орфана, повинуясь её истошному крику сразу после внезапного нападения, успела убежать.

– А что мне было терять?!

Слева от Ишки раскололся один из поддонов, содержимое вывалилось на пол. Сердце Ишки больно сжало чувством невосполнимой утраты, хотя рассаду ещё можно было пересадить в другую почву. Нужно убраться отсюда подальше, пока дуралей вообще всё не разнёс. Этот островок ценной зелени был таким же редким великолепием здесь, как оазис – в пустыне, или снег – в диких джунглях далёкого Юга. Вырастить так много всего, совершенно разного и по-своему притягательно – настоящее искусство. Парень не берёг не только здоровье близких, но и вообще, кажется, ничем не дорожил. Ишка поневоле ужаснулась, пытаясь представить, насколько пуста и бессмысленна была его жизнь в подобном неблагополучном краю.

– Жизнь, конечно, не всегда хорошая штука, и порой она больно бьёт, но разве у тебя совсем не было причин потерпеть, пока ты не вырастешь и не сможешь уехать отсюда?

Мальчишка истерически расхохотался. Он был далеко за гранью срыва и не воспринимал нормально никакие аргументы. И, хотя полностью сумасшедшим назвать его было пока ещё нельзя, он стремительно двигался в этом направлении. Буквально во весь опор катился под гору, где его личность будет сломлена окончательно.

– Уехать?! Куда?! Как будто хоть где-то нужен оборванец вроде меня!

– Ты алхимик! В Анклаве тебя бы приняли с распростёртыми объятиями! – Ишка подобралась наконец к двери, одним быстрым движением распахнула её и выскочила на улицу.

– Анклав? Я не собираюсь никому подчиняться! Они не будут распоряжаться мной, пользуясь моим возрастом и бедностью! – презрительно фыркнул мальчик, выходя следом за ней. – Взрослые в столице ещё более испорченные, чем здесь!

– Ты неправильно понимаешь суть Анклава, – Ишка побежала вокруг теплицы, стараясь, однако, не пропадать у него из виду, чтобы ему не взбрело в голову идти громить деревню. – С нами один из его представителей, вы можете поговорить…

Не то, чтобы Ишка доверяла Старатосу, и уж точно считала, что ему лучше держаться подальше от детей и не смущать их своими дурными фантазиями – этот дурак уже сам начал доставлять неудобства людям. Хуже вряд ли могло стать. Старатосу всё же нельзя было отказать в какой-никакой сознательности, он умел организовать себя, и поэтому Ишка надеялась, что он вдолбит хотя бы подобие этого в юного недоалхимика.

– Говорить с тем, чей дар слабее моего? Плохая шутка! И что он мне предложит? Быть хорошим мальчиком? А если я не хочу? Он будет диктовать мне, что хорошо, а что плохо? Спасибо, не надо!

– Тебе-то как раз и надо! За что ты так всех ненавидишь? – возмутилась Ишка.

– Ты, наверно, никогда не давилась тем, насколько ты бесправна и беспомощна только потому, что младшая в своём окружении… Тебя не загоняли в угол и не избивали там, зная, что ты не ответишь… А потом у меня появилась эта сила, и я поклялся заставить их платить.

У мальчика дрожали от злости губы, он сжимал кулаки и наверняка испепелил бы любого, кто сейчас попался бы ему на глаза. Он хотел, чтобы мир кричал от боли так же, как кричал он сам. Чтобы все поняли, как ему плохо. Если только через насилие можно это донести – он согласен пойти и на такую меру. Ведь очень приятно откинуть все внутренние ограничения.

– Я понял, что отныне они будут дрожать от страха и лепетать мольбы о пощаде. С меня хватит.

– Тебя убьют, если ты не прекратишь! Его Величество не потерпит твоих выходок! – у Ишки дрогнул голос.

Мальчик ухмыльнулся.

– Ну, что же, у меня есть выход. Стать настолько сильным, чтобы никто не смог меня одолеть, пока я не закончу со своей местью.

– Ты не сможешь сражаться с армией! – Ишка продолжала бежать от деревни, петляя между деревьев.

Из-за жары в теплице она сняла часть верхней одежды, и теперь только постоянное движение и адреналин мешали ей замёрзнуть. Впрочем, с таким преследователем по пятам ей это и не угрожало.

– Пока ты болтаешь со мной, мои слуги убивают твоих людей. Всё ещё хочешь заступаться за меня и видеть во мне того, кто может вернуться на так называемую праведную сторону? – насмешливо поинтересовался мальчик.

– Прекрати это! – вскрикнула Ишка и развернулась к нему.

– С чего бы? Вы первые сунули нос в мои дела, а, значит, не лучше всех остальных.

– Не ставь крест на своём будущем… Слушай, мы можем расследовать всё, что здесь произошло, и, если никто не заботился о тебе как следует, мы заберём тебя в Эсканолл, дадим хороший дом и семью, образование… Мы можем устроить всё это и даже больше! Тех, кто обижал тебя, мы накажем по закону. Тебе ни к чему становиться убийцей и потом всю жизнь жалеть об этом. А ты пожалеешь, уверяю. Кстати… Как тебя зовут?

Мальчик замялся, переступил с ноги на ногу и растерянно пробормотал:

– Ванни… Эй, не поучай меня! – тут же взвился он, и ещё один белоснежный искрящийся сгусток полетел Ишке в голову.

Ишка взмахнула перед собой рукой в отвращающем жесте, и шаровая молния натолкнулась на прозрачную преграду. Тут же Ишка усилием воли и ещё одним движением ладони отослала разряд обратно. Для её обострённого в эту минуту восприятия тот двигался до скучного медленно.

– Это сейчас тебе кажется, что ты готов сплясать на их могилах, но потом тебе станет стыдно, горько и паршиво. Когда ты осознаешь, что натворил.

Тело мальчика поглотило собственную алхимию безо всякого вреда, сияющий шар буквально впитался в его грудь.

– Я не хочу смиряться! Не хочу их прощать! Не хочу, чтобы кто-то другой опять забрал то, что принадлежит мне, потому что я сам ни с чем не могу справиться! – завопил он.

– А потом что? – резонно уточнила Ишка. – Ты напрасно видишь всех вокруг как врагов. Я, например, тебе не враг.

– Значит, ты дура!

И мальчик наградил её целым дождём обжигающих абсолютным морозом стрел. Но Ишка не дремала, и её защитное поле заставило ледяную смерть безвредно рассыпаться вокруг мириадами крохотных осколков.

– Поедем с нами. Всё будет хорошо, – продолжала уговаривать Ишка. – Я спасла людей, значит, сообщать о том, что ты натворил, Его Величеству вовсе не обязательно. Я скажу, что мы нашли новый выдающийся талант, и тебя возьмут в обучение. Ты станешь уважаемым человеком… и нужным другим людям. Разве ты этого не хочешь?

– Докажи свои слова, – у мальчишки запрыгали губы.

Ишка опустила руки и, улыбаясь, посмотрела ему в глаза. У неё больше не было оберегающего щита. Никакого подвоха она устраивать не собиралась, целиком предоставляя ему решать. Ишка уже сказала всё, что могла, и, если он так и не прислушается – это останется на его совести. Она не желала делать из ребёнка убийцу, и уж подавно не собиралась жертвовать собой, но, раз уж тот сам столь усердно и твердолобо к этому стремится, если это и впрямь его заветная мечта, способная пересилить всё остальное – что же, так тому и быть. Не остановится глупыш – и рано или поздно перешагнёт эту черту. Возможно, это было безответственно с точки зрения той, кто носит плод, но как много других матерей, тоже беременных, как много младенцев, как много достойных мужчин погибнут, если Ишка не справится с закусившим удила малолетним хулиганом? Иногда, кроме тебя, сделать попросту некому.

Она ожидала любого исхода с подлинным достоинством ди Гранелей – непоколебимой скалой выдержки. Они не были нездоровыми личностями, упивающимися смертью, но иногда противиться естественному ходу вещей не только невозможно, но и неразумно. Люди умирают ежечасно, не делясь на праведных и неправедных, достойных и недостойных. Ишка не ставила себя выше других и понимала – её очередь тоже настанет, возможно, в самый неподходящий, неудобный момент. Других не пощадили, не позволили закончить дела и попрощаться с близкими, и ей нечего на это рассчитывать, если всё обернётся плохо. Смерть справедлива даже в несправедливости.

Глава 6

Жуткие в их убогости, в отсутствии даже крох разума, влекомые даже не какой-то ненавистью к живым, а то ли голодом, то ли каким-то ещё более примитивным инстинктом человеческие карикатуры не имели никаких особых способностей и точно были не чета алхимику и доктору, но они брали числом. Они окружили, и каждое создание тянуло дрожащие, как у дряхлых стариков, пальцы к горлу жертв. Казалось, они вот-вот навалятся и раздавят колышущейся бесформенной массой тел, рук и ног. Старатос раз за разом отгонял их пламенем, но они возвращались, как мухи летят на мёд или бабочки на свет лампы. Его касания льдом тоже не приносили никакой пользы – лёд вредил им даже меньше, чем огонь, ведь они не замедлялись ни на секунду, даже будучи проткнутыми насквозь. Старатос и Варатти не сражались, просто тянули время, пытаясь придумать план.

– Мы боремся не с ними, Старатос, вы же это понимаете? То, что делает нас такими лакомыми целями… Наша неуверенность в себе, в том, что мы поступаем как надо, что для нас приемлемо быть такими, как мы есть. Мы внушаем себе это, но в глубине души вы всё ещё не простили себе то, что творили в прошлом, а я считаю гибель родителей леди Ишки на моей совести, хотя и понимаю умом, что ничем бы не помог им, только погиб бы с ними, и она осталась бы без поддержки…

Варатти увернулся от следующей твари и пригнулся – над ним пролетел пылающий шар и врезался сразу в нескольких. Они повалились, в точности как сбитые удачным броском кегли, но упрямо продолжили подниматься, а некоторые прямо так и поползли к людям. Это бездумное и бездушное упрямство поражало, даже ужасало – слишком отчётливо напомнило некоторых вполне живых и с виду нормальных людей, изнашивающих себя и теряющих всякий смысл жизни в погоне за химерическими целями, которые на самом деле им не нужны. Даже Старатос впечатлился – таким же пустым становится взгляд любого, кто, если будет искренен с собой, признает, что не имеет никакого понятия, для чего он занимается этим или тем, просто по привычке, по инерции следует когда-то давно проложенному, возможно, на тот момент не зря, но к настоящему времени утратившему всякий смысл пути. Возможно, они столкнулись не только с сомнением, но и с овеществлённой сутью персеверации.

– Но и это тоже оправдание. Я всегда гордился своим умом, но в итоге его не хватило, чтобы спасти тех, кем я дорожил. И я боюсь продолжать. Леди Ишка всегда была сильной, самостоятельной, упрямо и решительно шла вперёд, и мне страшно смотреть на неё сейчас, страшно, что я потеряю последнюю из ди Гранелей и уже не прикроюсь тем, что происходящее было выше моих возможностей. Я поехал с вами, чтобы пригодиться, но смотрите, как я бесполезен.

Старатос ничего не ответил, зато тени торжествующе взвыли, предвкушая пир. Варатти, однако, прямо взглянул на ближайшую к нему и бестрепетно толкнул ладонью в грудь. Тварь зашаталась и шлёпнулась на спину, раскинув руки.

– С меня хватит. Я никогда не стану обузой, – твёрдо сказал доктор.

– Никто и не относился к вам так. Эту стену вы построили сами, – тихо ответил Старатос. – Но и у меня есть стена. Я делаю то, что делаю, не ради будущего, а чтобы искупить собственное прошлое и чувствовать себя лучше. Люди для меня лишь средства, такие же, как в те годы, когда меня ослепляла мечта перевернуть мироустройство. Я весьма эгоистичен.

– Что же, чистосердечное признание – первый шаг к исправлению, – Варатти улыбнулся.

Как бы впечатлённые наглостью отпора, враги словно бы уменьшились вдвое, стали полупрозрачными и жалкими.

– Это действует, – удовлетворённо констатировал Варатти.

Что означало, они поняли свои недостатки не только на словах. Их сердца укрепились. Худшие стороны человека, выраженные в подобной вещественной форме, нужны не для того, чтобы сломить его, а как зеркало, в котором он может взглянуть на себя со стороны. Проходя через испытания, они находят себя заново, принимают всё, от чего так долго и старательно отворачивались, замалчивали, словно всё в порядке. Они изранены вдоль и поперёк, но почему-то стыдятся открыто рассказывать об этом. В обществе не принято показывать слабости, всем неловко и неприятно смотреть на это. Но умение делиться подобным – вовсе не слабость, а преимущество. Люди видят, чем могут помочь друг другу, и, вместо того, чтобы барахтаться в болоте по отдельности, выбираются на твёрдую почву сообща. Присутствие рядом тех, кто может вдохновить и показать как элементарные, так и действительно сложные вещи с неожиданных сторон, может переломить даже самое унылое положение.

Протяжно и заунывно, как кладбищенские шакалы, воющие от голода, застонав в унисон, фигуры ни с того, ни с сего осели на мёрзлую землю. Так обычно тают весной снеговики, так падают лишённые опоры соломенные чучела. Это не вызывало ни оторопи, ни суеверной жути, лишь острое сострадание. По сути, лишённые даже права сформироваться полностью во что-то здоровое и адекватное, они выступили как влекомые чужой волей марионетки.

В дальнем конце просёлочной дороги, там, где располагались теплицы, появилась Ишка, она вела за руку какого-то малолетнего оборванца. В столице даже нищие из окраинных районов одевались лучше.

– Так, значит, это и есть наш главный злодей? – Старатос улыбнулся. – Приятно познакомиться с тобой лично.

Паренёк насупился, но промолчал. Старатос потрепал его по и без того взъерошенным волосам. Непривычное ощущение, ведь даже родного сына никогда так не гладил. Варатти в лице не изменился, а вот Ишка явно удивилась.

– Поедешь с нами? – продолжал Старатос.

Всё так же без слов мальчик кивнул. Он избегал встречаться с кем-то взглядом. Если бы это было возможно, Старатос предположил бы, что ему стыдно. Трудно поверить… хотя почему бы и нет. Про Старатоса тоже так говорили, но он действительно раскаялся и с ужасом и отвращением вспоминал собственные же прошлые заявления, сводящиеся к тому, что ради великой цели сопутствующие жертвы ничего не стоят. Что люди бывают незначительными, и, если они простые обыватели – их звёздный час наступает, когда они попадают во власть кого-то великого и помогают реформировать устаревшие основы мира. Что они обязаны считать подобное за честь, пусть даже эксперименты лишают их рассудка и человеческого облика. Старатос был чудовищем и признал вину. Но он находился здесь, потому что ему позволили исправляться, поверили, что он ещё не окончательно потерян.

И он старался изо всех сил, чтобы больше не пришлось ни перед кем мучительно краснеть.

– Каждый из нас получил возможность искупления, и ты её тоже заслуживаешь, – добавил Старатос. – Ты не просто сбился с пути – ты и не мог его здесь отыскать. Я был гораздо старше тебя, когда натворил ещё худших бед. Мы – обычные люди с огромными возможностями. Наше восприятие ограничено, знания неполны, и мы поддаёмся эмоциям. Но это и делает жизнь интересной, как по мне.

– Почему вы добры к тому, кто пытался вас убить? – пролепетал мальчик.

– Потому что не убил, очевидно же, – Старатос перевёл всё в шутливый тон.

– Пойдёмте выпьем чего-то горячего. Я замёрзла и устала, – вмешалась Ишка.

***

Признаться, ей стало не по себе. Прощать и быть прощённым, не значит ли это обесценить причинённый вред или пролитую кровь? Погибших не вернуть, а многие раны не вылечить. И не глупо ли давать ещё одну возможность обмануть себя? Единожды солгавший по-серьёзному – рано или поздно неизбежно повторит это. Ишка привыкла быть категоричной, рубить сплеча, не сомневаться никогда и ни в чём. Ди Гранелям некогда было останавливаться, оглядываться, погружаться в размышления, они предпочитали слыть людьми действия. Но не делает ли недостаток милосердия и терпения её жизнь пустой? Выдержке Ишки многие завидовали, но она никогда не проявляла толерантности к тому, что считала злом. Даже если это значило отказаться от возлюбленного или друзей. Но Старатос выглядел для неё личностью за гранью искупления, она не дала бы за него и медного гроша, а он, между тем, спас столицу, да и тут без этого эксцентричного алхимика уже бы все погибли.

Так не следует ли ей протянуть руку Ричарду, томящемуся за решёткой? Да, он был не прав, и грандиозно не прав, но всё же не закоренелый преступник, а сбившийся с пути агнец. Своему промаху и его результатам Ричард ужаснулся куда больше, чем они все. Кто, как не Ишка, носительница света, выведет его из тьмы? Она не должна, верно. И так берёт на себя непомерный труд. И всё же он до сих пор значил для Ишки куда больше, чем она хотела признавать. И ведь она сама тоже перед ним виновата, Ишка не была с ним полностью искренна.

То, как человек теряет веру в другого человека, ставит на нём крест, уходит – всегда оставляет шрам покинутому. Никто, конечно же, не должен до конца дней оставаться привязанным к кому-то, кто опостылел, но иногда ты отрекаешься от личности, когда ей или ему оставался всего шаг до успеха и признания. Даже если этот успех заключается только в похвале близких. Многие и не ставят себе высокие цели, такой малости им достаточно. Они часто не могут понять, что не были виноваты, просто чьи-то ожидания не совпали, иллюзии разбились об рифы реальности, а терпение слишком быстро иссякло. Те люди просто не нашли для себя причин давать больше времени и пытаться принять правду, как она есть. Вот и Ишка сбежала в отвращении перед тьмой Ричарда вместо того, чтобы помочь избавиться от этакой пакости. Да, это её неотъемлемое право, но Карои-то остался верным падшему на дно другу, хотя и по его рыцарским принципам Ричард наломал дров и абсолютно точно был не прав. Карои остался, а она предала.

– Карета готова, мы можем отправляться назад, – Старатос вошёл в общее помещение.

Он был вовсе не похож на прежнего себя. Ни на ту холодную, отрешённую от всего мирского, непостижимую версию, так похожую на ожившее каменное изваяние божества, с которой они столкнулись когда-то в его секретной лаборатории, ни на замкнутого, сосредоточенного только на деле и малообщительного мужчину, сопровождавшего Ишку в начале путешествия. Старатос, казалось, расслабился, он был по-прежнему уверен в себе, но улыбка сияла открытостью, а свет в глазах Ишка не спутала бы ни с чем другим – мрачные тучи, что владели его сердцем, истаяли, словно дым ароматных курительных палочек или тонкий слой инея. И что-то в ней тоже смягчилось, перестало хищно топорщиться сотней отравленных шипов. Она бы ещё не назвала Старатоса другом, но и настораживаться в его присутствии, будто он вот-вот обернётся трёхголовым рычащим чудовищем, отныне перестанет. По крайней мере, Ишка очень хотела на это надеяться.

Нельзя же всё-таки изводить себя подозрениями и желчной критикой вечно. Лучше решать проблемы по мере их поступления. Предаст Старатос Анклав снова – тогда и придётся думать, как от него избавиться, а пока они на одной стороне. И, как ни поразительно, Ишка вдруг осознала, что положиться на него может куда больше, чем на Ричарда – Старатос производил впечатление куда более зрелой и самостоятельной личности, он вёл за собой, тогда как Ричард сам часто нуждался в наставлениях. Ишка, конечно же, с удовольствием его поддерживала, но иногда уставала от этого, и её хотелось взрослого, уверенного в себе, твёрдого в каждом шаге партнёра. Порой ей казалось, что она не партнёр Ричарда, а его опекун, нянька. Он не позволял такому ощущению задержаться достаточно надолго, чтобы оно стало раздражать, но осадок всё равно копился понемногу.

– Поздравляю вас с тем, что вы так быстро закончили. А я, пожалуй, ещё останусь, – сказала Мира, также появляясь на пороге её номера. – Теперь, когда мне в здешних краях ничего не угрожает, я хочу посмотреть, что тут есть интересного. В любом случае – у меня сколько угодно свободного времени, ведь меня никто нигде не ждёт.

– Если ты когда-нибудь мимоходом окажешься в столице и улучишь свободный день – особняк семьи ди Гранель всегда к твоим услугам, я буду тебе рада, – сердечно сказала Ишка. – Ты не заблудишься, любой укажет тебе направление.

– Я странница, и мне не слишком-то по вкусу большие города, так что не буду ни обещать что-то, ни исключать такой возможности. Спасибо за любезность, – довольно кивнула Мира. – И знаете, что? Я не такая выдающаяся, как вы. У меня нет никаких особых способностей. Я даже драться не умею, встречая на пути опасность, я убегаю от неё, в этом я хороша. Но… Когда мы встретимся в следующий раз, я сделаю всё, чтобы не быть вам обузой, вынужденной лишь сидеть в укрытии и ждать, пока вы разберётесь с проблемами. Непременно освою пару полезных трюков, обещаю! – она хитро подмигнула.

– Но это ведь наша работа – помогать, – возразила Ишка. – Не подумай, что мы просто выполняем постылый долг, как нам велено. Мы отдаём ей все силы. Но для этого и нужны люди вроде нас. Служить тем, кому нечем себя защитить.

Она всегда считала, что людям вовсе не обязательно заставлять себя драться за свои идеалы, имущество или жизнь, если они к этому не предрасположены. Каждый получает своё, какие-то собственные таланты, и нельзя сказать, какой важнее – школьного учителя, поэта, земледельца или рыцаря. Без любого из них картина мира будет неполна. Так вот, те, кому дана именно сила, обязаны использовать её во благо слабых, но созидающих, и неважно, что – картины, архитектуру или новую жизнь в любых формах. Люди прекрасны именно своим разнообразием, и среди них нет тех, кто лучше или хуже. Ишка, вот, сумела спасти эту деревню, никому из местных такое не было по плечу – зато они здесь выращивали фрукты и овощи в условиях вечной зимы, а она в таком вовсе ничего не смыслила. Старатос – гениальный алхимик, смекалка которого спасла столицу. В бою он внушал ужас и восхищение… зато с детьми, что ей было точно известно на примере его же собственного сына, у Старатоса не ладилось, а какая-нибудь воспитательница, не способная даже прочесть алхимический знак, управлялась с ними так же легко, как дышала. Поэтому Ишке и в голову бы не пришло обвинить Миру в бесполезности или что-то требовать от неё.

– Глупо думать, что есть герои, берущие все тяготы на свои плечи и прикрывающие тебя широкой спиной. Даже если вы этому обучены и взяли такую ношу на себя – мы не вправе возложить всё вам на спины, сесть сверху и свесить ноги. Полагаясь только на чужую защиту, теряешь самоуважение. И я… я не хочу быть лишь той, кто смотрит вслед отважным воинам в сверкающих доспехах и вздыхает. Я хочу решать сама, двигаться вперёд, даже если некому позаботиться обо мне, и пригодиться другим, если уж на то пошло, – объяснила Мира.

– Но это может стоить тебе жизни, – резонно заметила Ишка.

– И что же из того? А пустая и унылая жизнь, в которой мне так ничего и не удастся до скончания дней, лучше? – упрямо гнула своё Мира. – Я не рвусь жертвовать собой, но сделаю это, если придётся.

– Хм. Твой настрой вызывает уважение, – неопределённым тоном вставил так и ожидавший спутников у выхода Старатос.

– Благодарю, – рассмеялась Мира.

Глава 7

Ванни устроился с ногами на сиденье карты и, обняв колени, смотрел в одну точку перед собой. Он выглядел бледнее, чем обычно, при том, что и прежде не отличался здоровым цветом лица, и Варатти обеспокоенно наклонился к нему:

– Если тебе нехорошо – у меня с собой есть ёмкость, в которую можно опорожнить желудок.

– Нет, мне не плохо… Я просто ещё не привык к тому, что больше не увижу дом и семью. Или увижу не скоро.

– Разве ты не этого хотел? – заметил Старатос.

Э Я… да, но всё будет иначе, всё незнакомое, а я впервые за пределами деревни. Даже если я ненавидел их, я привык к этим людям. Они были единственным миром, который я знал. Я не хотел жить в этом мире настолько, что был готов умереть и взять их всех с собой… Но мне придётся жить, и я не знаю, как. У меня ничего нет. Я буду казаться совой среди ворон.

Ванни нахохлился, напоминая вовсе не сову, а взъерошенного воробья. Казалось, он окончательно запутался в себе, и его мысли продолжали бросаться из крайности с крайность, разве что в драку Ванни больше не пытался лезть.

– Я понимаю, что ты боишься, – сказала Ишка. – Но ведь тебе интересно, не так ли? Я сама позабочусь о том, чтобы с тобой ничего не случилось, пока ты не начнёшь чувствовать себя в Эсканолле как дома.

Ванни вздрогнул и вскинулся.

– Да ведь я не знаю, что такое как дома! Ты явно имеешь в виду что-то хорошее, но для меня дом – это дыра, где меня бьют и обзывают, попрекая каждым куском хлеба… Я хочу увидеть это так, как видишь ты.

– Я постараюсь, – Ишка погладила Ванни по руке. – Хотя вряд ли я подходящая для этого персона. Видишь ли, в моей семье слишком близкие и тёплые отношения тоже не были приняты. Меня не били и не оскорбляли, но я порой на стенку лезла от одиночества и отсутствия даже того, кому можно пожаловаться.

Огромный и роскошный особняк со слугами, исполняющими любую прихоть, но не заменяющими родителей. Просторные настолько, что казались пустыми, коридоры. Лестницы, архитектор которых пожертвовал удобством в угоду величественности. Это был подлинный образец пышности, торжественности и древности благородного рода ди Гранелей, подтверждение их незыблемости – они всегда были и всегда будут, даже если государство падёт. Какое обманчивое впечатление, если учесть, что все они погибли, а сама Ишка выжила лишь чудом. Воспитанная как принцесса, но не просто жеманная красавица на балу, а та, кто поднимет знамя и пойдёт в бой первой – Ишка привыкла и стала стремиться лишь к одному – оправдать возложенные на неё как на единственную наследницу ожидания. Теперь там всё принадлежало ей, но стало ещё тоскливее, если учесть, сколькие погибли в том инциденте с философским камнем. Место буквально пропиталось смертью. Впрочем, весь Эсканолл был не лучше. Прорыв чудовищных сил камня разделил историю столицы на до и после, и хотя, казалось, всё событие заняло лишь несколько дней – последствия никогда не удастся устранить до конца. Даже когда раны города заживут – он станет другим. Слишком другим. Когда вырастет поколение без рухнувшего на них бремени травмы – их мир ничем не будет напоминать естественные для Ишки, Варатти, Старатоса, Ричарда и даже Его Величества реалии. И, если они доживут, то будут чувствовать себя лишними, словно попали без разрешения на чужую территорию.

– Я не твоя старшая наставница. Мы будем учить друг друга, – закончила свою мысль Ишка.

Как много она упустила, гонясь за тем, что казалось правильным, справедливым, рациональным, и пыталась превратиться в живое оружие? Да, способное на критическое мышление, самостоятельное, но всё же оружие – клинок, обязанный всегда попадать в выбранную им цель. Понадобилась встряска, чтобы она, Ишка, очнулась и посмотрела вокруг. Помимо чёрного и белого, помимо еле подъёмной горы долгов и обязательств, ей предстоит узнать невероятно много. Не отвлекаться на второстепенные мелочи, не позволять себе показывать, что накопилось на душе, не рассказывать личное – вот кредо ди Гранелей, впечатанное в их сознание так же глубоко, как рабское клеймо, выжженное на коже. Нечто простое и очевидное – то, что она вправе делать всё, что не мешает и не вредит окружающим, – далось Ишке как настоящее открытие.