Kitabı oku: «Backstage реальности. Книга 1», sayfa 8

ГЛАВА 8

Та часть шестьсот двадцать четвертого, которая после splita в Орше, обзаведясь тапком⁶⁷, обрела независимость, а также личный трёхзначный номер (№633), с точностью до минуты пришвартовалась на втором пути могилевского вокзала. (Через час восемнадцать «Гродно-Коммунары» отправится на самый восток – в Костюковичи.) Я стоял в тамбуре перед проводником (девушка, видимо, отдыхала после своей смены) и, глядя ему в спину, предвкушал всплывший в голове и оттого такой приятный ритуал из далёкого прошлого, который он собирался совершить: открыть дверь, закрепить ее на фиксатор, взять кусочек ветоши, протереть ею поручни, поднять откидную площадку, надёжно зафиксировать ее, протереть ветошью поручень площадки, сойти по подножке на перрон, заложить кусочек ветоши на основании поручня и встать слева. Примерно, через тридцать секунд, слегка испытав испанский стыд за род мужской, констатировал у проводника некое пренебрежение как к санитарии, так и к своим обязанностям, – мужик не протер поручни – но все же, спустившись вслед за ним, я (по старой привычке) поблагодарил его и пожелал «всего доброго».

Дефицит времени лишил меня размеренности, свойственной праздному путешественнику, и сразу же заставил мозг включиться в работу. Апрельское ненастье ещё больше этому поспособствовало. Я, несмотря на практически бессонную ночь, быстро сориентировался и направился к выходу из вокзала, обгоняя сонных бывших пассажиров, угрюмо плетшихся в том же направлении. Хотя, признаться, недостаток сна сказался на восприятии действительности, да и дальнейшие действия свои я едва мог оценивать трезво. (После сорокаминутного сна между Крупками и Толочином мне так и не удалось отправиться на боковую. Вместо того, чтобы в Орше (во времени перецепки вагонов) попытаться уснуть, час с лишним с ностальгией прогуливался по родному вокзалу.) Проходя мимо станционного смотрителя, я по традиции отсалютовал ему двумя пальцами от виска – его лицо с цивильными, напомаженными усами демонстративно отвернулось в сторону, он, вынув карманные часы на цепочке, делал вид, что чрезмерно занят ожиданием другого поезда. Ну что же, ваше право. Я давно уже привык к такому "радушному" приему Могилёва. Шутка ли, все мои вояжи в сердце востока (а их было немало) сопровождались непогодой.

Покидая территорию вокзала и двигаясь в сторону троллейбусной остановки, я укоризненно поднял глаза к предрассветному небу, словно за чернотой облаков надеялся увидеть кого-то незримого, эфемерное существо, которое сидело в нижних слоях атмосферы и неистово нажимало на помпу пульверизатора, опрыскивая дремавший Могилев килотоннами мороси – чтобы спросить у него: за что? За что небесные силы Могилёва так прогневались на меня? Мысли под воздействием эндоканнабиноидов не отличались благоразумием, что и немудрено было в таком состоянии. Но тогда я меньше всего обращал внимание на свою адекватность. Даже погода была против меня…

Могилёв…

Город, размазанный, как каша по тарелке, разбросанный на земле мятежного духом Машеки⁶⁸, город, с эпатажностью Казимировки, с адреналином Восьмого Кирпичного, с цыганским анклавом Гринева – все это ты, славный Могилев, город с львиным сердцем. Я стал для тебя человеком дождя, человеком снега и града, человеком-занозой в твоём нежном теле. Стоит мне ступить на твою землю, как воспаляются ткани твоих улиц и образуется гнойный нарыв твоего негодования. Потерпи немного, скоро нарыв лопнет, и я выйду из тебя, выйду наружу вместе с гнойным дождем. Ну а пока, Могилев, позволь мне самую малость, хоть краешком глаза насладиться твоей красотой.

Как-то бывший одногруппник из этого города, который мне много о нем рассказывал, поведал одну вещь, которую я запомнил на всю жизнь: «Могилев можно либо любить, либо вообще его не знать». Я знал Могилёв, поэтому другого выбора у меня не было…

Я подошёл к пустынной остановке и, ознакомившись с расписанием транспорта, понял причину ее пустынности: первый троллейбус шел только через тридцать пять минут. Всегда ожиданию предпочитай движение – таким было мое жизненное кредо, особенно если оно касалось городского транспорта. Поэтому, нисколько не колеблясь, я до центральной части города решил пройтись пешком, попутно надеясь взбодрить себя свежестью раннего утра. Укрывшись от секущего ветра на остановке, достал из рюкзака bluetooth наушники и подключил их к смартфону. Кусочек прошлой жизни Могилёва, отголосок той эпохи, когда город являлся рок-столицей Беларуси, был сконцентрирован в скрытой папке «Mahilioū», где находились песни местных группировок, творчество которых пришлось на свободное время: «Глюкі», «АвангардШкола», «Nizkiz», «Akute», «Nevma», «Zatoczka» и «tav.Mauzer». В существовавшей реальности за прослушивание музыкальных композиций групп, находившихся в списке экстремистских материалов, грозило от двух до четырех, но тогда, говоря языком уголовного судопроизводства, я «не мог сознавать фактический характер и общественную опасность своего действия». Правда, не до конца мне было понятно, в чем измерялась степень наказания. Видимо, тяжесть преступления зависела от тяжести музыки, или остроты социальных песен. В таком случае «Таварыш Маўзэр» тянул на четверку, а за прослушивание трека «Прэзідэнт іграе ў хакей»⁶⁹ могли и вовсе годик сверху накинуть – за оскорбление президента. Загрузив «Mahilioū» в плейлист проигрывателя и нажав на «play», я накинул капюшон байки и зашагал по Первомайской – если меланхолить, то только по-могилевски. Законсервированная навечно грусть Могилёва, затекавшая через уши, постепенно стало заливать все мое сознание. Дождь по-прежнему продолжал идти, и я был ему несказанно рад – он конспирировал мои слезы… «Разрэджаны час, разрэджаны час нас вяртае, вяртае назад. Я мушу застаецца з табой, я мушу прайсці гэты шлях»⁷⁰…

Могилёв…

Прекрасный, славный Могилев, город неиссякаемой энергии, город неистощимой силы, которому тесно в самом себе. Тебе не хватает свободы, абсолютной свободы, которой ты всегда жаждал. Ты грезил о ней, ты видел ее в своих загадочных снах. Ты не понимал подлинного смысла своих ночных видений, но твои любимые казимировские⁷¹ пророки смогли тебе его истолковать. И ты испугался этого истолкования, потому что оно было слишком прекрасным, чтобы стать реальностью:

«У кожнай у хаце сыграе рок-н-рол,

Будзе і піва, і будзе цыкладол⁷².

Хмары ў небе дыхаюць канаплёй,

Сонца смяецца – пачаўся запой.

Хто перашкодзіць адважыцца нам,

Будзем бутэлькамі біць па вачам.

Ніхто не збіраецца доўга маўчаць,

Не трэба хавацца, а трэба крычаць»⁷³.

Могилев…

Как мне хотелось отравить разум в твоей Третьяковке, в зиккурате твоего оправданного тщеславия, пропустить через себя всю гениальность Масленикова⁷⁴, вдохнуть в себя всю палитру его произведений. Как мне хотелось подружиться с твоим звездочетом, выпить с ним слабоалкогольный коктейль из созвездий Цефеи и Кассиопеи, рассказать ему о своих самых сокровенных чувствах. Как мне хотелось прикоснуться к марсианским стенам твоего драматического театра, погрузиться в портере в удивительный мир Мельпомены, проникнуться ее безумным обаянием.

Как мне хотелось измерить шагами богатую историю Большой Садовой⁷⁵, увязнуть ногами в ее брукаваных⁷⁶ полях, впитать глазами ее инстаграмность, выгравировать ее вековую красоту на своем сердце. Как мне хотелось… Но Могилев, холодный и жестокий Могилёв, укутавшись ледяным черным одеялом Днепра, ты отталкивал, прогонял меня прочь, ты обрушивал на меня свой гнев дождя, бил плетью ветра. За что?! Ведь я хотел искренне полюбить тебя, стать к тебе ближе…

Отделение почтовой связи №30 размещалось сразу за городским исполнительным комитетом, в деловом и историческом центре города. Благородный вид обновленного фасада, в котором преобладавший галиотис хорошо сочетался с белым цветом, наталкивал на мысль, что с советским прошлым у здания было больше общего, чем с белорусским. В принципе, как и у любого другого строения по улице Первомайской, разве что, за исключением «Атриума» и парочки относительно свеженьких жилых высоток. Почтомат №G8112 сиротливо и скромно стоял слева от входа в почтовое отделение, у самой «Таверны», но это обстоятельство нисколько не умаляло его преимущества перед "старшим братом": он работал двадцать четыре на семь. По этой причине я и держал свой путь к почтомату – где бы ещё в Могилеве мне выдали почтовое отправление около шести утра? На самом деле вопрос так не стоял, за меня давно уже все продумали, мне просто-напросто нужно было следовать инструкции, которая предписывала забрать посылку в столице региона, в котором проводилось мероприятие. В Могилеве было всего два почтомата, но ближе всего к вокзалу находился №G8112.

Во всеоружии подходя к почтовому отделению №30, я замедлил шаг: не лишним будет перестраховаться и присмотреться – сверлила голову разумная мысль. По концам оранжевого козырька автоматизированного комплекса были установлены две черные купольные камеры, направленные к экрану, который находился по центру почтомата. Непрекращавшийся дождь лишил меня необходимости накидывать на голову капюшон – для маскировки он был как нельзя кстати. Оставалось лишь слегка наклонить голову и согбенным подойти к экрану почтомата. Что я и сделал несколько секунд спустя.

Даже от смартфона в режиме «полёта» есть польза… если под его накладкой находится отрывной листочек с номерами телефонов Афанасия. На обратной стороне отрывашки цветом космического латте был напечатан восьмизначный номер, что делало его едва заметным, который и следовало было ввести на экране почтомата. Я благополучно ввел код, после чего открылась одна из ячеек в правой части автоматизированного комплекса. Известно ли мне было ее содержимое? Лишь отчасти. Согласитесь, под «средством связи» в таком конспиративном деле могло быть все, что угодно, даже мобильный телефон второго поколения, без интернета и GPS. Да что там телефон, не удивился бы и пейджеру, который мне доводилось видеть только на фото. Я шагнул к ячейке, закрывая своим телом обзор камер, достал из нее небольшую гофрированную коробочку с синим логотипом почтовой службы и спокойно, без резких движений положил ее в рюкзак – вскрою в безопасном месте. Ретироваться с незасвеченным лицом было уже делом техники. Мишн комплит. Дело продвигалось дальше. Мимо «Атриума». Мимо диагностического центра. Мимо ЦУМа. Мимо бывшего стадиона «Спартак». Мимо всего, что раньше имело смысл. Сквозь плотную завесу дождя. Сквозь непокидавшее чувство обреченности. Вперёд – к следующей цели. Вперёд – в неизвестность…

В половину седьмого с тяжёлым сердцем я вошёл в здание автовокзала. Следовало как можно раньше решить одну проблему: купить билет на ближайший автобус до Краснополья, и купить его без предъявления QR-кода. Краеров на Могилевщине не могло быть по определению – в силу неликвидности товара, поэтому регион нелегального сервиса не имел.

Стоя слева от входных дверей, я привыкал к атмосфере, царившей внутри автовокзала. Народу было немного. Не считая нескольких бомбил, которые стояли возле меня и то и дело осторожно шептали входившим «Бобруйск, Белыничи, Горки», два десятка людей рационально распределились по местам в зале ожидания. Наверняка у этих «нелегальных перевозчиков», как называла их пропаганда, были хорошие связи в полиции, думал я, иначе какой бы дурак рисковал, самое меньшее, конфискацией своей тачки. Вот если бы кто-то из них шепнул мне «Краснополье», с радостью, невзирая на риск стать «жертвой дорожно-транспортного происшествия», воспользовался бы их услугами.

Я посмотрел на ту половину зала ожидания, которая ближе находилась к основным кассам. В глаза сразу же бросились бесформенные фигуры двух маргиналов, которые сидели отдельно от других, словно бесплодной, невидимой стеной отгородившись от внешнего мира запахом грязного тела и мочи. Обычная ситуация для региональных городов. Бомжи, обложившись своим барахлом, сидели спиной к кассам и часто поглядывали на часы, которые висели над расписанием автобусов, словно ожидали чего-то или кого-то.

Я подошёл к электронному расписанию междугородних автобусов и, инстинктивно ощущая спиной присутствие двух товарищей без определенного места жительства и вдыхая благоухание исходившее от них, нервно ждал появления на стенде графы «Краснополье», в состоянии психоделического транса выдававшего в алфавитном порядке названия конечных пунктов. Через минуту-другую красные светодиоды высветили название городка: первый автобус отходил в девять двадцать и прибывал в конечную точку около двенадцати часов. Это был единственный прямой утренний рейс, который меня никак не устраивал. Не то чтобы данное обстоятельство меня сильно расстроило, я ожидал чего-то подобного. Поэтому ещё накануне вечером разработал план действий, в том числе включая возможность автостопа. Изучив подробно карту Могилёвского региона, стало понятно, что Краснополье удален ото всех транзитных трасс и железных дорог. Было всего два города, которые соседствовали с нужным райцентром, и которые можно было использовать в качестве транзита. Самым оптимальным виделся вариант с моим десантированием в Черикове. От него до Краснополья было всего тридцать кэмэ и имелась прямая дорога. Поэтому Чериков был для меня планом «Б». Я снова посмотрел на черное табло расписания, ожидая появления «Черикова». (С какой же мучительно медленной скоростью оно информировало!) Там значился единственный рейс в тринадцать тридцать. Совсем беда. Оставалось только узнать в справочной ближайший автобус до Черикова (наверняка же должны быть проходящие автобусы), и надеяться, что он мне подойдёт.

Минут через десять, не испытывая никаких эмоций, я присел во втором ряду напротив касс, – как можно дальше от бомжей – чтобы получше рассмотреть кассирш и оценить обстановку. Женщина средних лет в справочной в слегка грубой форме что-то пробубнила про автобус до Хотимска. Я не расслышал времени отправления, но переспрашивать не стал, чтобы лишний раз ее не нервировать, и снова обратился к расписанию межгорода. Табло к тому времени транслировало «Белыничи». Прикинув, что «Хотимск» появится в лучшем случае минут через восемь-десять, отошёл подальше от бомжей, чтобы избавиться от запаха благовоний, к которому начал было привыкать, а также чтобы успокоиться и взять себя в руки, но думалось только о том, в какую скверную ситуация я себя загнал. Успех всего трипа зависел от какого-то автобуса, следовавшего до Хотимска. Чувствовал ли я страх в ту минуту? Нет. У меня не было никаких обязательств ни перед кем, я мог в любой момент сказать «стоп, хватит, я сделал все, что мог, обстоятельства оказались сильнее меня». И это было абсолютной правдой. Даже когда (наконец!) появилось заветное название самого восточного городка Беларуси, и я увидел «семь десять» напротив него, не испытал никакого облегчения. Предстояло ещё обилетиться.

Я сидел и рассматривал кассирш, прикидывая в уме варианты. До отправления автобуса было около получаса, но ситуация требовала решительных действий, так как была суббота и в любой момент могли набежать дачники. Нужно было избежать утреннего часа пик. Работая в режиме цейтнота, ни одна кассирша без QR-кода со мной даже разговаривать не станет, это я знал наверняка.

Работало две кассы. За одной сидела девушка приятной внешности, на вид до тридцати, за другой – внушительных размеров женщина, далеко за сорок. Я стал размышлять. Первое желание – подойти к девушке – нужно откинуть сразу. Не прокатит, что мы с ней примерно одного возраста. Молодые на ответственных должностях более педантичные, а если она ещё и устроилась совсем недавно, то стопудово будет держаться буквы закона. Не вариант. Резонно идти ко второй. Учитывая ее возраст и большие размеры, можно предположить у дамочки наличие стажа, опыта в принятии стремных решений, а также наличие определенных комплексов, которые подобные ей женщины порой компенсируют своим положением. А в данной ситуации эта тётка имеет какой-никакой кусочек власти. В таком случае нужно подыграть ей. Пусть она увидит свое превосходство, пусть она прочувствует свою власть надо мной. Нужно дать понять кассирше, что моя судьба зависит только от нее. Главное – настойчивость. А ещё не помешало бы прикинуться придурковатым колхозником. Обязательно придурковатым. Кто захочет иметь дело с таким человеком? С такими мыслями я поднялся с места и направился к нужной кассе, благо она была свободна.

– Адзін да Чэрікава…на хоцімскім, – заговорил я специально на диалекте.

Кассирша застучала пальцами по клавиатуре.

– На семь десять? – уточнила она.

– Да.

Кассирша снова проделала какие-то манипуляции на клавиатуре и, не отрывая взгляда от монитора, произнесла:

– С вас… – Она назвала сумму. – И QR-код, пожалуйста.

Худшие опасения подтвердились. Я прикинулся юродивым:

– Якей кот?

– Q-R-код! – она четко выговорила каждый слог.

– А-а-а, бумажка такая с квадрацікам із чорных каракуль? Шчас гляну… – Для видимости я похлопал по карманам куртки и брюк, а затем, изобразив удивление, подытожил результат "поиска": – Ганка, кажысь, вылажыла.

«Ганка» бессознательно вылетела из моих уст. До меня не сразу дошло, что мнимую жену я назвал Аней.

– Тогда я не могу вас обилетить, – кассирша дала понять, что разговор окончен.

– Чэво? – не сдавался я.

– Без QR-кода нельзя, правила такие. – В ее голосе отсутствовали какие-либо эмоции.

– Бляха, Ганка, жонка мая, гэную куртку прасцірнула, да й вынула х'юаркот ваш. Чэсна, не бряшу я. – Меньше всего кассирше хотелось вникать в подробности моей проблемы, но я нарочито изобразил простоту.

– Не знаю чем вам помочь. Может на телефоне в электронном виде есть?

Лёд тронулся, кассирша стала проявлять ко мне хоть какое участие. Я решил задурить ей голову, чтобы она поскорее захотела от меня отделаться единственным приемлемым способом – продать билет.

– Та не…ета ж жонка мая ва ўсіх гэных цехніках разбіраецца, бумажку распічатала, ды і…як ета называецца…мілі, міні… замініравала. Яна у міня умная очэнь, не то, што я… дзевяць класаў школы…можа прададзіця білет, га? А то ж я да цешчы не дабяруся, жонка прыб'ець. Выручайця. – От одной только мысли иметь тещу и жену меня передёрнуло. Не дай бог!

Кассирша колебалась.

– Как вы меня все достали! – в сердцах выпалила она. – Не положено! Следующий! – Женщина наигранно изобразила гнев и, подергивая бровями, указала глазами на окошко кассы.

Я положил в нее нужную сумму.

Весь восток региона был сконцентрирован на видавшей виды синей табличке седьмой платформы могилевского автовокзала: шедшие столбиком «Чериков», «Краснополье», «Хотимск» и другие города, названия которых могли бы эффективно использоваться для острастки темпераментных студентов в любом столичном ВУЗе, особенно при процедуре распределения. Но для дюжины человек, стоявших рядом со мной, которым в равной степени было глубоко безразлично и на столичные ВУЗы, и на студентов, учившихся в них, и уж тем более на их распределение, прятались от несносного дождя под арочным навесом из поликарбоната цвета морской волны и все как один хотели только одного: поскорее запрыгнуть в автобус, который увезет их туда, где названия городков, нанесенные белой краской на табличку, воплотятся в центры их мироздания. Я завидовал этим людям, они ехали домой. А – я? Куда я ехал? И снова эта обречённость – в неизвестность…

За десять минут до отправления к седьмой платформе подъехал винтажный МАЗ-152 классической окраски и гостеприимно распахнул переднюю дверь. Ее конвульсивные движения недвусмысленно намекали на то, что этот динозавр отечественного машиностроения запросто мог быть в числе первых представителей серии, ныне доживавший свой век на уставших дорогах Могилевщины. Дюжина счастливчиков мгновенно телепортировалась в недра автобуса, продемонстрировав усатому, средних лет водителю посадочные билеты, и под негромкие одобрительные возгласы принялась нежиться уютом салона. Такая никому ненужная обязанность, как контроль какого-то дурацкого кода, была чужда коренастому мужичку, имевшего удивительное сходство с Врунгелем из советского мультфильма. «Работа водителя – крутить баранку, а не заниматься всякой ерундой», – с нотами самодовольства в голосе, простодушно посмеиваясь в усы, излучал открытость капитан нашего судна. Я мысленно соглашался с ним – такое отношение к делу было мне только на руку. «Ишь ты, цивилизацию они развели». Я зашёл последним и занял место в конце автобуса. Подальше от посторонних глаз. Немного погодя рулевой, вернувшись из диспетчерской, немного поерзал на сиденье, завел двигатель и отдал швартовы.

За окнами проплывал дождливый Могилёв, его созерцание нагоняло тоску, подспудно заполняя холодом изможденную душу. Пустота внутри деморализовала. Суета последних событий отбирала много эмоциональных и физических сил. Ради чего эта бестолковая беготня, вопрошал я себя. И ведь не ради денег. Нет. Едва ли можно было меня обвинить в стяжательстве. Я неоднократно отвечал на этот вопрос, но тогда, находясь в автобусе, который вез меня неизвестно куда, находил те диванные, стерильные ответы попыткой самообмана. Реальность же была другой. Она, как апрельский дождь, неудержимо растекалась по грязным переулкам бытия.

Я отвернулся от окна, чтобы смахнуть с себя сумрак действительности и немного перевести дыхание. Тяжёлая голова просила капельку успокоения, но сон, как и в поезде, упрямо бежал от меня. В этом отношении самым эффективным способом релакса для меня являлось чтение. В том числе – в трипах. Без книги я никогда не отправлялся в путешествие, она непременно была моим верным и единственным спутником. Вот только если раньше можно было читать любую литературу, то в новой действительности цензура напрочь лишила свободы выбора. То, что ещё несколько лет назад казалось немыслимым и трактовалось бы не иначе как кощунство, стало шизофренической реальностью: Шамякин, Мележ, Быков, Колас, Купала, Короткевич, Науменко и другие выдающиеся белорусские писатели были объявлены вне закона – таким образом в процессе дебелоруссификации страны была поставлена жирная точка. Мова, как средство коммуникации, была принесена в жертву новой идеологии (разве что всесожжения мирных жертв, как в случае с Германией в тридцать третьем году не было), а вместе с ней де-юре перестала существовать и вся белорусская литература. Де-факто она продолжала жить подпольно. Когда незадолго до этого стало понятно, что белорусский язык в скором времени окажется вне правового поля, книжные магазины – то ли сами сообразили, то ли по указке сверху, – стали в срочном порядке распродавать книги на мове. Ажиотаж был сумасшедший. Поддавшись такому настроению масс, я сам забежал в «Літарку»⁷⁷ и успел приобрести «Збор твораў Івана Шамякіна»⁷⁸: полное собрание романов и повестей, написанных им в период с 1946 по 2001 год, в двух увесистых томах. Из-за сходства со Священным Писанием в оформлении, назвал те две книги Библией Шамякина. С тех пор, к своему стыду, полностью осилил только «Ветхий завет» Ивана Петровича.

Новая система, сама того не осознавая, запретом языка и белорусских писателей запустила в стране механизм психологического реактивного сопротивления. По «принципу дефицита» народ рьяно принялся интересоваться как классической, так и современной литературой. Ольгерд Бахаревич, Саша Филипенко, Андрусь Горват, Виктор Мартинович – имена писателей новой формации, ранее известных лишь узкому кругу людей, обрели вторую жизнь, интерес к их творчеству вышел на новый уровень. К тому моменту, когда в стране исчез интернет, у меня уже были скачаны все произведения современных белорусских авторов. Продолжал ли я читать "запрещённую" литературу? Конечно. Наличие в рюкзаке скрытого двойного дна позволяло мне безопасно брать книги в дорогу даже в условиях тотального запрета.

…Дождь прекратился.

Могилёв остался позади. Автобус после кругового перекрестка выехал на стиральную доску двухполоски, состояние которой словно намекало, что следующим объектом земной цивилизации на нашем пути станет ближайший город Ча́усы – в сорока с лишним километрах от регионального центра. Наконец можно было по-настоящему расслабиться. Я расстегнул рюкзак и, прежде чем запустить в его холодное нутро руку и выудить из секретного отсека книгу, сразу же увидел коробочку из почтомата, лежавшую поверх дорожных вещей, о которой уже, на удивление, успеть позабыть. Посылка невольно напомнила о важности поездки и сопряженной с ней опасности. Из праздного любопытства я достал коробку и, срезав домашним перфорированным ключом упаковочный скотч, вскрыл ее. Внутри лежала черная складная коробка с матовой ламинацией. Через мгновения она была открыта. Содержимое подарочной коробки представляло собой черную топорную штуковину. Какая-то извращённая ирония, подумал я, глядя на зловещего вида подарочек. Антураж распаковки почтового отправления навеял мысль о том, что отправителем посылки мог быть старый фанат детских страшилок про «черный-черный дом, в котором находилась черная-черная комната». Для полноты ощущений не хватало только под «средством связи» обнаружить черную записку с изображением белого черепа и надписью «ты скоро умрёшь». Увесистый брусок в крепком прорезиненном корпусе, с толстенной выдвижной антенной, монохромным экраном и классической клавиатурой походил на обычный телефон из девяностых, и только незнакомое мне название «iridium» говорило о том, что в руке я держал не обычную трубу. Потратив несколько минут на изучение функциональности агрегата, наконец понял, с чем имею дело: в записной книжке находился единственный номер, который начинался на «+8816». Упаковав все обратно, я достал-таки карманного формата книгу с твердым переплётом рубинового цвета. Золотым тиснением по центру было нанесено ее название, немного выше – имя и фамилия автора.

По случаю поездки в Краснополье нарочито взял «Чернобыльскую молитву» Светланы Алексиевич, ведь, как уже упоминал ранее, именно из этой книги я узнал о существовании маленького городка на востоке страны. Возможно, документальная проза была не самым подходящим жанром для чтения в автобусе после бессонной ночи, правда, мотив захватить с собой «Молитву» был куда более конкретным, – найти среди откровенных монологов те моменты, в которых упоминался райцентр – да и прекрасно понимал, что времени для полного погружения в книгу у меня не будет. Написанный через десять лет после Чернобыльской трагедии нон-фикшн, насквозь пропитанный болью и страданиями сотен тысяч никому неизвестных людей, давно стал культовым в стране, а после того, как Алексиевич в пятнадцатом году получила Нобеля, с ее творчеством познакомился весь мир. Я смутно помнил содержание книги, только те моменты, которые были воплощены в сериале «Чернобыль» (HBO). Но все же, пролистав ее, довольно быстро отыскал то место, где упоминался Краснопольский район. Название монолога («Чернобыльская молитва» практически полностью состояла из них) удивило своей актуальностью, оно било в самую точку, было яркой иллюстрацией нашей действительности: «Монолог о том, что в жизни страшное происходит тихо и естественно». По своей сути, это были откровения Зои Даниловны Брук, которая в восемьдесят шестом работала в Могилеве инспектором охраны природы. К слову, в самом начале монолога она немного пролила свет и на внутреннюю кухню своей службы. Без иронической улыбки читать было просто невозможно. Вся суть высокой квалификации кадров в условиях жесточайшей конкуренции умов (за последние сорок лет жизни страны) компактно поместилась в двух предложениях: «В штате инспекции профессионалов почти не было, особенно среди руководства: полковники в отставке, бывшие партработники, пенсионеры или неугодные. В другом месте проштрафился, его к нам». Вот она – белорусская стабильность. Мне даже на какую-то секунду показалось, что я читал не о могилевской инспекции по охране природы в восемьдесят шестом, а о федерации футбола образца начала двадцатых.

Преамбула заинтриговала. Настроенная на обличительный лад героиня продолжила свой монолог. Ее послали на проверку в лесхоз. Что ее, в первую очередь, удивило там? А может и не удивило? Сложно понять. Это то, что даже в условиях небывалой экологической катастрофы никто не отменил лесникам пресловутой «разнарядки», никто не собирался уменьшать объемы поставок древесины: «… как был план, так и остался». На складе прибор «зашкаливал» возле заготовленных мётел. Зоя Даниловна спросила, откуда они, ей ответили: «Из Краснополья». Она добавляет: «Как потом выяснилось, самый заражённый район в нашей Могилевской области». Партия мётел была последней: все отправили по разным городам. Интересное начало, улыбнувшись, подумал я, значит, во что бы то ни стало стремлюсь доехать до самого заражённого района бывшей Могилевской области? Такая перспектива меня не пугала. Как-то же до сих пор живут люди в Брагине, Наровле, Хойниках. И в Краснополье наверняка точно так же живут.

Самая большая командировка у Зои Даниловны Брук была в Краснопольский район («самый-самый»). Ей необходимо было проехать «вдоль всех малых рек» и проверить, как протекал комплекс работ по предотвращению смывания «радионуклидов с полей в реки». До Краснополья, естественно, доехала на рейсовом автобусе. А дальше – как? А дальше она пошла к главе района («председателю райисполкома») и попросила машину. Председатель сидел в кабинете, «обхвати[в] голову руками». «Какая машина?!» Ему было не до инспектора. У главы были свои проблемы: «план никто не снимал, структуры севооборота никто не менял, как сеяли горох, так и сеют». Стоит ли добавлять, что бобовые по степени накопления радионуклидов являются сильнонакапливающий культурой? Но и это ещё не все беды у председателя: «в детских садах разбежались повара и медсестры… все хирурги уехали». Ну и направилась Зоя Даниловна к военным. В ее распоряжение поступила БээРДээМка⁷⁹ с экипажем, на которой она и проездила по району, любуясь первозданной красотой края.

Я прочел монолог до конца и отложил книгу на соседнее сиденье. Ничего в жизни не меняется. Ничего. Жуткая стагнация, ужасно замаскированная под стабильность. Из всего наследия Советского Союза нам досталось самое худшее – его идеология, которая подобно радиоактивной пыли в разной степени заражало всех вокруг. А ведь он развалился тридцать четыре года тому назад. Развалился. Но люди-то, жившие в нем, никуда не делись. Радостно живут. Распространяют радиацию. И даже едут со мной в одном автобусе. Я размышлял обо всем этом, а также о том, что направлялся в городок, где «этот совок», по всей вероятности, все ещё продолжал существовать. Как и в любом другом городке на периферии.