Kitabı oku: «Тайны Старой Москвы», sayfa 2
Глава 2
Русская водка
Николаевская белка, царская красноголовка,
Наша знатная казенка – что сравниться может с ней,
С монополькой русской хлебной?!. выливалась в горло ловко…
К ней икра была закуской лучше всех и всех вкусней!
А в серебряной бумаге, мартовская, из Ростова,
Лакированным рулетом чаровавшая наш глаз?!..
Разве позабыть возможно ту, что грезиться готова,
Ту, что наш язык ласкала, ту, что льнула, как атлас!
Как, бывало, ни озябнешь, как, бывало, ни устанешь,
Как, бывало, ни встоскуешь – лишь в столовую войдешь:
На графин кристальной водки, на икру в фарфоре взглянешь,
Сразу весь повеселеешь, потеплеешь, отдохнешь!..
Игорь Северянин
Под этими поэтическими строками подписались бы все русские мужчины любых веков, с тех самых пор, как водка стала таковой называться. Впрочем, в России водки в нынешнем ее понимании не существовало до конца XIX столетия. До этого водкой назывались десятки напитков разной крепости и разного вкуса, который зависел как от качества сырья, так и от многочисленных добавок.
Подавляющая масса людей, считающих себя сегодня профессиональными поклонниками Бахуса, уверены, что 40-градусная водка обязана своим появлением Дмитрию Ивановичу Менделееву – все из-за его докторской диссертации под интригующим названием «О соединении спирта с водой».
У нас на эту тему даже анекдот имеется: «Сначала Менделеев изобрел водку в 40 градусов, а потом портвейн в 19 градусов и лишь наутро понял, что их нельзя смешивать». Так вот, мужчины, запомните эту фразу: Менделеев никогда не изобретал водку, более того – вообще никоим образом не участвовал в ее создании. И сам он, кстати, считал, что идеальная крепость водки – это 38 градусов.
Если хотите знать, водочку мы получили благодаря графу Михаилу Христофоровичу Рейтерну, в 1860–1870-е годы занимавшему пост министра финансов Российской империи. В наследство от предыдущих деятелей ему досталось сильно расстроенное финансовое хозяйство страны: бюджет из года в год оставался дефицитным, государственный долг, как внутренний, так и внешний, постоянно возрастал. Но, несмотря ни на что, в истории он остался приличным министром – в растратах замечен не был, требовал гласности и строгой финансовой отчетности, берег деньги казны с таким же рвением, как и свои собственные. Ему даже прозвище за это дали – «либерал-реформатор». (С именем Рейтерна, правда, связана одна из самых противоречивых внешнеторговых сделок в истории России – продажа в 1867 году Аляски за 7,2 миллиона долларов (на тот момент примерно 11 миллиона рублей), но это не имеет прямого отношения к нашей теме.)
Пытаясь сделать бюджет бездефицитным, Михаил Христофорович ввел в России акцизную систему взимания питейных налогов, при которой сумма акциза зависела от крепости напитка. Иметь дело с привычными 37–39 градусами было неудобно, поэтому для облегчения подсчетов Рейтерн предложил округлить градусную цифру водки до 40. После чего 6 декабря 1866 года в Уставе о питейных сборах закрепилась эта норма крепости. Вот так и появилась официальная русская водочка, ставшая одним из самых устойчивых символов России и основных брендов.
Но Менделеев, конечно, тоже внес свой вклад в алкогольное дело. Что действительно сделал Дмитрий Иванович – установил таблицы, по которым измеряется крепость, или, точнее, содержание этилового спирта в растворе. Сейчас и виски, и коньяки, и все алкогольные напитки в мире измеряют, пользуясь данными Менделеева.
Проблема была не только с градусностью, но и с названием «водка». Когда начали разливать разведенный спирт, на этикетках писали «Казенное вино» или «Казенное столовое вино». Сложно в это поверить, но только в 1936 году при введении нового ГОСТа на бутылках появилась этикетка «Водка».
Зато само слово водка – без всяких сомнений, исконно русское. Впервые «водка» упоминалась в Аптекарском указе 1680 года, но тогда этим термином называли исключительно спиртовые настойки медицинского назначения. Позже водками стали именовать все подкрашенные или импортные настойки, к примеру, джин (голландская водка) и так далее.
Сначала я собирался кратко и по возможности интересно рассказать историю русской водки, но затем передумал. Безликая повествовательная история, по себе знаю, быстро выветривается из памяти, а когда «история в лицах» – это уже совсем другое дело.
Поэтому я решил рассказать об одной династии, благодаря которой у нас есть возможность поднять стопочку «настоящей русской» и в болезни, как говорится, и в здравии.
Будь он деятелем наших дней, его непременно назвали бы олигархом и «водочным королем». У него было все, чего можно было желать: прекрасная семья с пятью сыновьями и семью дочерьми, слава и почет, высокие звания и ордена, роскошный дом на Пятницкой, в конце концов. А начинал он половым в московских трактирах, что было пределом мечтаний сына крепостных крестьян из Ярославской губернии. Он и подумать не мог, что спустя несколько десятилетий о нем заговорит весь мир. Звали его Петр Арсеньевич Смирнов.
Все изменилось в жизни Смирновых в тот момент, когда отец и два его сына, получив «вольную», в 1858 году перебрались из родной деревни в Москву. Планы были далеко идущие, но не так чтобы уж очень: им хотелось только двух вещей – вступить в купеческое сословие и заняться торговлей вином.
Не прошло и пары лет, как Петр Арсеньевич числился уже московским купцом третьей гильдии и хозяином двух винных заведений, то есть по тем временам – погребов. А еще через три года он откроет свой собственный водочный завод, на котором всего-то будет девять рабочих и продукции на несколько бочек, но тем не менее… Скоро количество рабочих увеличится до двадцати пяти человек, примерно в тех же пропорциях – и ассортимент продукции: к водочке добавятся разного рода наливки и ликеры.
Рядом со съемным помещением завода Смирнов прикупил себе дом, о котором давно мечтал, – у Чугунного моста, что углом выходит с Пятницкой на Овчинниковскую набережную. Немного позднее дом этот появится на этикетке «Смирновской» и станет ее фирменным знаком. Кстати, по сегодняшним меркам это был гениальный маркетинговый ход. Прекрасно понимая, что львиная доля его покупателей – это полуграмотные, а то и вовсе неграмотные бывшие крепостные и мещане, Петр Арсеньевич наилучшим и простым способом указал этой категории, где именно нужно покупать лучшую водку.
Дом был завидный – просторный, с кучей пристроек, с подвалами. Понятное дело, что часть его быстренько приспособили под нужды семейного бизнеса: на первом этаже открыли магазин и контору, а в подвалах разместили бочки с вином. По мере необходимости скупали соседние постройки по набережной, до тех пор, пока завод и склады не стали удовлетворять производственным требованиям. К концу шестидесятых годов на заводе уже работали около семидесяти рабочих, а годовое производство увеличилось вдвое.
Поскольку винный бизнес был одним из самых востребованных, Смирновым приходилось держать руку на пульсе: конкуренты не дремали. Завоевать рынок было непросто, а удержать его – и вовсе задача непосильная. Требовалось ежедневно подтверждать свое первенство. Поэтому в 1873 году Петр Арсеньевич решил отправить свои напитки на Международную промышленную выставку в Вену, организаторами которой выступили крупные банкиры и промышленники, в том числе Ротшильды и Круппы.
Первый блин явно не стал комом – жюри отметило вкус смирновской водки и посчитало ее вполне достойной европейского внимания. «Смирновская» получила Почетный диплом и медаль участника выставки. Конечно, крупным успехом это не назовешь – все-таки медалей было вручено более 25 тысяч, но главное – продукт заметили.
Через три года, уже на промышленной выставке в Филадельфии, «Смирновская» получит медаль высшей награды – за отменное качество. И начнется ее триумфальное шествие по мировым столицам. Еще через год Смирновы получат право помещать на своих этикетках российский герб как знак высочайшего качества. Именно это герб позволит «Смирновской» выйти в лидеры водочной промышленности и виноторговли.
Потом будет еще победа на Международной выставке в Париже. Согласитесь, получить разом две золотые медали – за водки и за вина, и не где-нибудь, а в самой винодельческой стране, во Франции, – это был настоящий успех.
Отныне они увеличат количество заводских рабочих до 300 человек, а продукции станут производить на три с лишним миллиона рублей в год. До революции так никто и не сможет перебить результаты Смирновых, они будут лучшими в своем сегменте. И в этом тоже была прямая заслуга Петра Арсеньевича, расширявшего свою клиентскую базу самыми невероятными способами. Продвигая свой продукт, он изобретал такие схемы, до которых никто другой не додумывался. К примеру, из завсегдатаев московских трактиров он создал разветвленную сеть «агентов», которые время от времени заходили в винно-водочные магазины конкурентов и спрашивали, есть ли у них «смирновка». И, если ее не было, она непременно появлялась в ассортименте, потому что спрос рождал предложение.
В 1882 году случится еще одна победа, уже на Всероссийской промышленно-художественной выставке. По всем показателям – по ассортименту, по вкусу и по данным лабораторных исследований – лучшей оказалась опять же «Смирновская». Водка получила второй государственный герб (потом, кстати, будет еще и третий). Выше было только звание Поставщика Императорского Двора. И путь к нему был открыт.
Вскоре и эта цель будет достигнута: «Московскому купцу Петру Смирнову Всемилостивейше пожаловано звание Поставщика Высочайшего Двора. Гатчина, 22 ноября 1886 года».
Императорский двор был доволен своим новым поставщиком: ликеры, коньяки, вина и настойки Смирновых соответствовали требованиям самых отъявленных гурманов. А о водке и говорить было нечего: она уходила влет, особым спросом пользовались № 40 и 21. Последнюю водку – № 21 – прозвали «народной», поскольку она была, во‐первых, самым популярнейшим в России напитком, а во‐вторых, абсолютно доступным для всех – условная бутылка стоила всего 40 копеек (!!!). Столовую пшеничную № 40 предпочитали как раз гурманы, причем с объемным кошельком, поскольку она было намного дороже – рубль бутылка и славилась своей чистотой, но вкусом, судя по отзывам современников, мало превосходила № 21. Если это не полный и окончательный успех – делать напиток, устраивающий и императорский двор, и высший свет, и простых работяг, – тогда что это?
Кстати, долгое время о «полулитрах» народ даже не слышал. Водку продавали преимущественно ведрами – по 12,3 литра или в емкостях разных размеров. Привычная для современного человека полулитровая бутылка в качестве тары для водки начала использоваться только с 1894 года.
За одни акцизы Смирновы платили в казну 5 миллионов рублей в год, всего за тридцать лет получится не менее 150 миллионов. Согласитесь, сумма немалая. Поэтому пожалование Петру Арсеньевичу генеральского звания коммерческого советника самим императором было шагом абсолютно логичным.
Уже конец 90-х годов, число рабочих на заводе перевалило за полторы тысячи, есть своя собственная типография, где печатаются этикетки, построено семь стекольных заводов, где изготовляют различного вида бутылки, в год их число доходит до пятидесяти миллионов – представляете себе? Двести подвод в течение дня развозят заказы только по одной Москве, не говоря уже о других городах и странах. Специально для крестьян стали готовить недорогое виноградное вино в небольших деревянных бочонках, потому что в стеклянной таре довезти вино до деревни было сложновато – стекло билось по дороге.
«Крымское», «Бессарабское», «Донское», «Дербентское», «Дагестанское», «Матрассинское», «Елисаветпольское», «Кахетинское», «Петровское» и самое популярное – «Кизлярское» – на любой вкус и на любой кошелек. А «Нежинская рябина», пожалуй, стоит того, чтобы рассказать о ней подробнее.
История такая. В 1889 году на Всемирную выставку в Париже помимо всего прочего Смирновы повезли не только уже известные всему миру ликеры и водку, но и абсолютно новый напиток, названный «Нежинской рябиной». Особого чуда от него не ждали, хотя самому Петру Арсеньевичу очень полюбился его вкус. И вдруг случилось невероятное – распробовав этот напиток, народ стал толпиться у прилавка и раскупать его, французские виноделы и дегустаторы были ошеломлены – изысканный вкус и аромат не имели себе равных. Это вино покорило Париж, стало сенсацией выставки. Газеты наперебой хвалили «русское чудо» и отдельно – необычный дизайн бутылочки (разработанный, к слову, самим Петром Арсеньевичем). Пройдет совсем немного времени, и эта бутылочка – в виде конуса с длинной, как у лебедя, шеей, а внизу – «одетая» в кружевную юбочку, – станет красоваться на обложках модных журналов…
Понятное дело, что «Нежинская рябина» получила Большую золотую медаль. После чего наступил настоящий звездный час этого напитка – вся Россия буквально помешалась на нем. Заказов было столько, что завод не успевал обслуживать всех желающих. Остальные винные заводы бросились создавать свой вариант настойки рябины, вот только ни вкусом, ни ароматом она не тянула на «Нежинскую», да и вообще было непонятно, с какого перепугу вечно горчившая рябина у Смирновых получалась приторно-сладкой… Пытались добавлять и сахар, и мед, и сиропы – но все было не то. Тогда конкуренты бросились собирать рябину под городом Нежином, но и это ничего не изменило.
Конечно, что там говорить, Петр Арсеньевич был в своем деле профессионалом и вряд ли изобрел бы такой состав, который легко было повторить каждому встречному-поперечному. «Нежинская» не имела никакого отношения к городу Нежину, поскольку родом была из села Невежина, что во Владимирской губернии. Говорят, что именно здесь росла какая-то особенная рябина: мало того, что она была невероятно сладкой, так еще и цветов была нереальных – от красных до откровенно желтых. Сельские жители издавна употребляли ее в лечебных целях, для изготовления отваров и зелья. Настойка называлась изначально «Невежинской», но в итоге Смирнов решил преобразовать ее в «Нежинскую». Это была особая хитрость: понятное дело, что конкуренты в конце концов непременно разыскали бы эту рябину по названию села, поэтому он велел изменить название. Для этого, между прочим, пришлось «убить» весь тираж уже изготовленных этикеток, зато дело того стоило. А любопытные конкуренты были обезоружены.
Несмотря на то что Павел Арсеньевич был человеком невероятно занятым, он самолично контролировал поиск ингредиентов для своих напитков: можжевеловые шишки собирали на Севере, лучшую клюкву – на болотах в Новгородской губернии, а в Подмосковье – душистую мяту и мелиссу. Поговаривали, что результат этих поисков был таков, что императрица сходила с ума от ликера «Белая слива», а император – от фирменной «Смирновской» водочки.
Авторитет у продукции Смирновых был запредельный – представьте себе, об их новинках сообщалось в газетах в разделе главных новостей. Каждый новый напиток вызывал восторг публики, на самый притязательный вкус находился свой вариант «божественного эликсира» – «Спотыкач», сделанный на основе томленых вишен, «Мамура» – ликер из северных ягод, «Ерофеич» – настойка на двадцати травах и многое, многое другое, в общей сложности больше четырехсот наименований. А если добавить к этому еще сотню иностранных напитков, которыми торговали Смирновы, то и вовсе количество их зашкаливало.
Поскольку выставить все водочные изделия, ликеры, вина и настойки мира даже в целой сети магазинов было делом безнадежным, Смирновы организовали заказ по прейскуранту. Отныне можно было получить все, что угодно, из любой страны, сделав предварительный заказ: из Франции – лучшие бордосские и бургундские вина – «Шато Лафит», «Шато Лароз», «Шато Икем», «Лангоран», «Нюи», «Шабли», из Испании – любой из семнадцати сортов испанского хереса или десяти видов мадеры, из Германии – рейнские и мозельские вина, к примеру, «Либфраумильх». Все, чего душа пожелает, – даже «Ямайский ром».
А смирновские ягодные ликеры в роскошных стеклянных графинах – вишневый, клубничный, земляничный, черносмородинный, малиновый, рябиновый, сливовый – пользовались невероятным успехом у заграничных гурманов.
После Нижегородской выставки 1896 года на смирновских этикетках появился четвертый Государственный герб, что было, кстати, достижением невероятным. Даже наличие одного герба давало его обладателю возможность войти в элитные круги и прочно там закрепиться, а четырех!..
Последнюю свою золотую медаль Петр Арсеньевич получил на выставке 1897 года в Стокгольме. Сам шведский король Оскар II с наследным принцем Густавом и принцем Карлом оценили качество смирновских напитков, причем они дегустировали их сами, а не свита, как положено в династических кругах. И самое невероятное – король сделал Смирнова Поставшиком своего королевского двора. Следом испанский король оценил его продукцию на выставке в Барселоне и наградил его орденом Святой Изабеллы, а Смирнов в качестве подарка преподнес ему целый ящик знаменитой водки.
В этом же 1897 году в Париже, Нью-Йорке и Лондоне открылись отделения виноторговли Смирнова.
Сложно в это поверить, но все эти годы Петр Арсеньевич управлял своим бизнесом самолично, не вводя в дело своих пятерых сыновей. Предчувствуя, что пришло время составить завещание, он привлек к этому делу всех своих юристов и в 1897 году его подписал. Ни завещание, ни устав не давали ни одному из сыновей особых прав и возможностей воспользоваться своей долей бизнеса: будучи человеком дальновидным, основатель винно-водочной империи оговорил условие, чтобы все паи хранились в кассе Товарищества до достижения сыновьями 35-летнего возраста.
(Количеством детей Бог не обидел Павла Арсеньевича: от трех браков (правильнее сказать о двух – первый брак был бездетным) у него было 13 детей. Трое детей умерли в младенчестве.)
Ровно через год Петр Арсеньевич умер, к моменту смерти его состояние оценивалось по разным источникам в 10–15 миллионов рублей, это была колоссальная сумма по тем временам.
Сделаем небольшое отступление, уж очень интересный факт мне подвернулся, пока я копался в прошлом Смирновых. История связана с младшим сыном Петра Арсеньевича, самым известным из всех его детей, Владимиром Петровичем. Первым своим браком он был женат на дочери богатейшего ростовского промышленника Гаврилы Ильича Шушпанова – Марии. В одном из московских архивов сохранились материалы дела «О взыскании с Марии Гавриловны Смирновой ее мужем Владимиром Петровичем Смирновым подарков на сумму в 66 тысяч рублей за неподание ею руки Владимиру Петровичу…» Стало жутко интересно, что это еще за «неподание руки» и с какой стати за столь мягкое прегрешение нужно требовать с жены подарков на баснословную сумму?..
Оказалось, что однажды Мария Гавриловна случайно лоб в лоб столкнулась на улице со своим законным муженьком. Будь он один – другое дело, но супруг шел под руку с известной красоткой, актрисой Александрой Никитиной (кстати, она конкурировала с самой Комиссаржевской, и о ее таланте высоко отзывался Чехов), числившейся, как бы поделикатнее выразиться, официальной любовницей Владимира Петровича. Жена (чувствуется благородное происхождение) прошмыгнула мимо, не поднимая глаз. Муж был в бешенстве – как это так, родная жена не подала ему руки?!! И недолго думая подал на нее в суд.
В общем, суд он проиграл, ко всеобщей радости женской половины Москвы. После чего встречный иск подала уже Мария Гавриловна касательно расторжения брака «по прелюбодеянию» последнего. Смешно…
Очень жаль эту женщину. Много лет спустя, в 1929 году, она будет арестована ОГПУ, ее обвинят в контрабанде чего-то невнятного, отберут имущество и, как водится, сошлют на Соловки. Там она и умрет.
А что касается Владимира Петровича, он все-таки женится на Никитиной после того, как та родит ему сына. А потом в его жизни появится еще одна роковая женщина – на этот раз опереточная певичка Валентина Пионтковская. Используя все свое влияние, Владимир Петрович снимет для нее театр «Пассаж», посодействует формированию для нее собственного репертуара и даже вызовет из-за границы модного композитора Легара, который будет лично аккомпанировать ей…
Однако вернемся обратно к теме нашего повествования.
После смерти Петра Арсеньевича Смирнова и его жены бизнес перешел к старшим сыновьям – Петру, Николаю и Владимиру. Нужно отметить, что ни у одного из них даже близко не было ни отцовского коммерческого таланта, ни его меры ответственности, ни авторитета. Все это, увы, по наследству не передается. Даже Петр, последние несколько лет работавший с отцом бок о бок и в общих чертах изучивший дело, не особо тяготел к этому бизнесу. И уж абсолютно не волновала эта тема остальных братьев – Сергея и Алексея, поскольку на момент смерти отца им было двенадцать и девять лет соответственно.
А между тем руководил всем хозяйством главный водочный мастер Владимир Александрович Ломакин, правая рука Петра Арсеньевича (к нему я вернусь чуточку позднее), так что какое-то время завод работал по инерции. Но к 1901 году прибыль Товарищества резко упала, и случился самый что ни на есть финансовый крах. Через год собрание пайщиков приняло решение продать все движимое и недвижимое имущество водочного завода стоимостью в 3 240 000 рублей, причем продать его самим же братьям, Петру, Николаю и Владимиру Смирновым.
Сделка состоялась, и 1 января 1903 года на смену Товариществу водочного завода П. А. Смирнова пришел новый Торговый дом «П. А. Смирнов в Москве». Еще через два года Петр Петрович станет единственным владельцем Торгового дома: ему удалось заполучить у Владимира и Николая их доли из отцовского наследства. Ходили слухи, что не вполне законными способами…
Вскоре грянула революция 1905 года, прибыль еще более снизилась, количество рабочих пришлось существенно сократить, как, впрочем, и ассортимент продукции: «Нежинская рябина» уже не выпускалась, и столовое вино № 40, увы, тоже.
И даже в такой неблагоприятной ситуации на Международной выставке, проходившей в 1906 году в Милане, Торговый дом получил очередную золотую медаль за смирновскую водку. На следующий год во Франции проходила Международная морская выставка, где на всех военных и торговых кораблях под русским флагом были выставлены запасы столового вина № 21 – самой дешевой и самой любимой водки на флоте. Успех был невероятный: смирновская водка получила Гран-при. Это была последняя в истории бренда выставка и последняя его награда…
Зато Петр Петрович осуществил давнюю мечту своего отца – в самом сердце Москвы, на Тверской, рядом с Елисеевским, открыл роскошный винный магазин, рассчитывая, что это поправит его дела.
Но дождаться результатов он не успел, скоропостижно скончавшись в апреле 1910 года. Семейное дело возглавила вдова Петра Петровича Евгения Ильинична Смирнова, которая еще меньше, чем покойный супруг, смыслила в подобных делах. (После большевистского переворота она выйдет замуж за итальянского консула Далла Валле-Риччи и покинет Россию.)
О былом процветании фирмы Смирновых теперь мало что напоминало. А тут еще, на беду, грянула Первая мировая. Чуть ли не с первых ее дней императором Николаем II был издан указ, запрещающий производство и распространение всех видов алкоголя на территории России, по сути, он ввел сухой закон. Сначала торговлю спиртным запретили на месяц, только на время мобилизации. А уже затем продлили на все время войны. Купить алкоголь теперь можно было только в ресторане, он стал чуть ли не деликатесом. Все винно-водочные заводы России перевели на выпуск уксуса и различных морсов. И это было последнее испытание как для Смирновых, так и для всей отрасли в целом.
Если бы история лучшей российской водки была оборвана большевиками, это, по крайней мере, было бы логично. Но, увы, завершилась она как раз таки императорским указом о запрете крепких напитков.
Бизнес рушился на глазах: к середине войны на складах и заводе от полутора тысяч рабочих оставалось не более ста человек.
Потом случились Февральская и Октябрьская революции… Новая власть, наблюдавшая воочию пьяную неуправляемую толпу, в дни переворота громившую винные склады, боялась повторения подобных эксцессов, поэтому всячески избегала поддержки винно-водочной отрасли. К осени 1917 года в России почти полностью прекратилась торговля даже вином, не говоря уже о водке.
В 1918 году все, что принадлежало Смирновым, стало «народным достоянием». Некоторое время Торговый дом еще продолжал существовать, но Смирновы уже в этом деле не участвовали.
Судьба наследников Петра Арсеньевича сложилась по-разному. Владимира Петровича в Пятигорске взяли чекисты и недолго думая приговорили к расстрелу, как чуждый классовый элемент. Рассказывали, что на расстрел водили его пять раз. Ставили к стенке, зачитывали смертный приговор, раздавалась команда «пли!», после чего его возвращали в камеру… Так вот, чтобы вырвать своего возлюбленного из цепких лап ЧК, Пионтковская передаст чекистскому начальнику все свое золото, бриллианты и шубы. И спасет. Потом они вместе покинут Россию и окажутся в Ницце, где в 1934 году Владимир Петрович скончается. Но уже в объятиях другой женщины – поэтессы Татьяны Макшеевой, четвертой его жены…
Следы Николая Смирнова и вовсе затерялись, предположительно, он умер в начале 20-х годов. Сергей умер еще в 1907 году, в возрасте двадцати двух лет, от чахотки. Самый младший сын, Алексей Петрович, всю свою тоже, в общем-то, недолгую жизнь имел опекунов, сперва по малолетству, потом, как свидетельствует семейное предание, из-за душевной болезни. Но, несмотря на этот факт, семью он все-таки создал – сошелся с бывшей кухаркой (затем – экономкой) Татьяной Андриановной Мухановой, и у них родились сын и дочь. Обвенчаться они не успели, и в возрасте тридцати трех лет Алексей скончался. Весь завещанный ему отцом капитал был переведен опекунами в заграничные банки, и судьба этих счетов так и осталась неизвестной.
Между прочим, не знаю, что там имелось в виду под «душевной болезнью», за его плечами была Сорбонна, он знал пять языков и обладал недюжинными писательским и музыкальным талантами, вот только предпринимательской жилки ни у кого из них не было и в помине.
Когда в 1910 году умер самый старший сын Петр Петрович, его вдова Евгения Ильинична, как мы уже говорили, стала единолично управлять делами, если слово «управлять» сюда вообще годится. На самом деле ее интересовали только две вещи: синематограф и поездки за границу. В те редкие разы, когда она приезжала в Москву, ее заботили только кинопоказы в собственном доме на Тверской, а иногда она устраивала их даже в водочном цехе на Овчинниковской набережной. В сорок восемь лет она стала сеньорой де ла Валле-Риччи, что, вполне возможно, спасло ей жизнь.
Их единственный с Петром Петровичем сын Арсений некоторое время продолжал управлять производством в Дагестанской области, затем стал жить на широкую ногу, явно не по средствам: навыпускал векселей, безбожно тратил наличность. Московские сплетники долгое время муссировали слухи о том, что в одном из парижских магазинов он разом приобрел двадцать четыре рубахи, столько же пар шелковых носков, пятьдесят четыре галстука, двадцать четыре жилета и вдобавок ко всему еще четыре халата. Все закончилось печально – как и можно было предположить – банкротством. Поговаривали еще, что большевики Арсения Петровича тоже едва не расстреляли в Иркутске, но за что именно – непонятно, подробности неизвестны.
Представители новой власти прекрасно понимали, что рушить на корню столь прославленный бренд по крайней мере неразумно, поэтому пару десятилетий еще пытались «поддерживать жизнь» смирновских заводов. Благо у них под рукой был Владимир Александрович Ломакин, правая рука Петра Арсеньевича, которому он безгранично доверял. Только благодаря ему удалось сохранить не только статус, но и вкус императорской русской водки.
